Чтение 95–й страницы книги ~Педагогическая поэма~

заплаканный и ошеломленный хулиганством жизни. Он попал прямо на заседание
совета командиров в бурный дождливый вечер. Метеорологическая обстановка,
казалась бы смовершенно неблагоприятная, послужила все-таки причиной
Васькиной удачи, ибо в хорошую погоду Ваську, пожалуй, и в дом не пустили
бы. А теперь командир сторожевого сводного ввел его в кабинет и спросил:

- Куда этого девать? Стоит под дверями и плачет, а там дождь.

Командиры прекратили текущие прения и воззрились на пришельца. Всеми
имеющимися в его распоряжении способами - рукавами, пальцами, кулаками,
полами и шапкой - он быстро уничтожил выражение горя и замигал влажными
глазами на Ваньку Лаптя, сразу признав в нем председателя. У него хорошее
краснощекое лицо, а на ногах аккуратные деревенские вытяжки, только старая
куцая суконная курточка не соответствует его общей добротности. Леть ему
тринадцать...

- Ты чего? - спросил строго Лапоть.

- В колонию, - ответил серьезно пацан.

- Почему?

- Нас отец бросил, а мать говорит: иди куда хочешь...

- Как это так? Мать такого не может сказать.

- Так мать не родная...

Лаптя только на мгновение затрудняет это новое обстоятельство.

- Стой... Как же это? Ну да, не родная. Так отец должен тебя взять.
Обязан, понимаешь?..

У пацана снова заблестели горькие слезы, и он снова хлопотливо занялся
их уничтожением, приготовляясь говорить. Острые глаза командиров
заулыбались, отмечая оригинальную манеру просителя. Наконец проситель
сказал с невольным вздохом:

- Так отец... отец тоже не родной.

На мгновение в совете притихли и вдруг разразились высоким громким
хохотом. Лапоть даже прослезился от смеха:

- В трудный переплет попал, брат... Как же так вышло?

Проситель просто и без кокетства, не отрываясь взглядом от веселой
морды Лаптя, рассказал, что зовут его Васькой, а фамилия Алексеев. Отец,
извозчик, бросил их семью и "кудысь подався", а мать вышла за портного.
Потом мать начала кашлять и в прошлом году умерла, а портной "взял и
женился на другой". А теперь, "саме на пасху", он поехал в Конград и
написал, что больше не приедет. И пишет: "Живите как хотите".

- Придется взять, - сказал Кудлатый. - Только, собственно говоря,
может, ты брешешь? А? Кто тебя научил?

- Научил? Та там... один человек... живет там... так он научил:
говорит, там хлопцы живут и хлеб сеют.

Так и приняли Ваську Алексеева в колонию. Он скоро сделался общим
любимцем, и вопрос о возможности обоцтись в Куряже без Васьки даже не
поднимался в наших кулуарах. Не поднимался он еще и потому, что Васька был
принят советом командиров, следовательно, с полным правом мог считаться
"принцем крови". В числе новеньких был и Марк Шейнгауз, и Вера
Березовская.

Марка Шейнгауза прислала одесская комиссия по делам о
несовершеннолетних за воровство, как значилось в препроводительной
бумажке. Прибыл он с милиционером, но, только бросив на него первый
взгляд, я понял, что комиссия ошиблась: человек с такими глазами украсть
не может. Описать глаза Марка я не берусь. В жизни они почти не
встречаются, их можно найти только у таких художников, как Нестеров,
Каульбах, Рафаэль, вообще же они приделываются только к святым лицам,
предпочтительно к лицам мадонн. Как они попали на физиономию бедного еврея
из Одессы, почти невозможно понять. А Марк Шейнгауз был по всем признакам
беден: его худое шестнадцатилетнее тело было едва прикрыто, на ногах
дырявились неприличные остатки обуви, но лицо Марка было чистое, умытое, и
кудрявая голова причесана. У Марка были такие густые, такие пушистые
ресницы, что при взмахе их казалось, будто они делают ветер.

Я спросил:

- Здесь написано, что ты украл, Неужели это правда?

Святая черная печаль огромных глаз Марка заструилась почти ощутимой
струей. Марк тяжело взметнул ресницами и склонил грустное худенькое
бледное лицо:

- Это правда, конечно... Я... да, украл...

- С голоду?

- Нет, нельзя сказать, чтобы с голоду. Я украл не с голоду.

Марк по-прежнему смотрел на меня серьезно, печально и
спокойно-пристально.

Мне стало стыдно: зачем я допытываю уставшего, грустного мальчика. Я
постарался ласковее ему улыбнуться и сказал:

- Мне не следует напоминать тебе об этом. Украл и украл. У человека
бывают разные несчастья, нужно о них забывать... Ты учился где-нибудь?

- Да, я учился. Я окончил пять групп, я хочу дальше учиться.

- Вот прекрасно! Хорошо!.. Ты назначаешься в четвертый отряд Таранца.
Вот тебе записка, найдешь командира четвертого Таранца, он все сделает,
что следует.

Марк взял листок бумаги, но не пошел к дверям, а замялся у стола.

- Товарищ заведующий, я хочу вам сказать одну вещь, я должен вам
сказать, потому что я ехал сюда и все думал, как я вам скажу, а сейчас я
уже не могу терпеть...

Марк грустно улыбнулся и смотрел прямо мне в глаза умоляющим взглядом.

- Что такое? Пожайлуста, говори...

- Я был уже в одной колонии, и нельзя сказать, чтобы там было плохо. Но
я почувствовал, какой у меня делается характер. Моего папашу убили
деникинцы, и я комсомолец, а характер у меня делается очень нежный. Это
очень нехорошо, я же понимаю. У меня должен быть большевистский характер.
Меня это стало очень мучить. Скажите, вы не отправите меня в Одессу, если
я скажу настоящую правду?

Марк подозрительно осветил мое лицо своими замечательными глазищами.

- Какую бы правду ты мне ни сказал, я тебя никуда не отправлю.

- За это вам спасибо, товарищ заведующий, большое спасибо! Я так и
подумал, что вы так скажете, и решился. Я подумал потому, что прочитал
статью в газете "Висти" под заглавием: "Кузница нового человека", - это
про вашу колонию. Я тогда увидел, куда мне нужно идти, и я стал просить. И
сколько я ни просил, все равно ничего не помогло. Мне сказали: эта колония
вовсе для правонарушителей, чего ты туда поедешь? Так я убежал из той
колонии и пошел прямо в трамвай. И все так быстро сделалось, вы себе
представить не можете: я только в карман залез к одному, и меня сейчас же
схватили и хотели бить. А потом повели в комиссию.

- И комиссия поверила твоей краже?

- А как же она могла не поверить? Они же люди справедливые, и были даже
свидетели, и протокол, и все в порядке. Я сказал, что и раньше лазил по
карманам.

Я открыто засмеялся. Мне было приятно, что мое недоверие к приговору
комиссии оказалось основательным. Успокоенный Марк отправился устраиваться
в четвертом отряде.

Совершенно иной характер был у Веры Березовской.

Дело было зимой. Я выехал на вокзал проводить Марию Кондратьевну Бокову
и передать через нее в Харьков какой-то срочный пакет. Марию Кондратьевну
я нашел на перроне в состоянии горячего спора со стрелком железнодорожной
охраны. Стрелок держал за руку девушку лет шестнадцати в калошах на босу
ногу. На ее плечи была наброшена старомодная короткая тальма, вероятно,
подарок какого-нибудь доброго древнего существа. Непокрытая голова девицы
имела ужасный вид: всклокоченные белокурые волосы уже перестали быть
белокурыми, с одной стороны за
ухом они торчали плотной, хорошо свалянной подушкой, на лоб и щеки
выходили темными, липкими клочьями. Стараясь вырваться из рук стрелка,
девушка просторно улыбалась - она была очень хороша собой. Но в смеющихся,
живых глазах я успел поймать тусклыен искорки беспомощного отчаяния
слабого зверька. Ее уклыбка была единственной формой ее защиты, ее
маленькой дипломатией.

Стрелок говорил Марии Кондратьевне:

- Вам хорошо рассуждать, товарищ, а мы с ними сколько страдаем. Ты на
прошлой неделе была в поезде? Пьяная... была?

- Когда я была пьяная? Он все выдумывает, - девушка совсем уже
очаровательно улыбнулась стрелку и вдруг вырвала у него руку и быстро
приложила ее к губам, как будто ей было очень больно. Потом с тихоньким
кокетством сказала:

- Вот и вырвалась.

Стрелок сделал движение к ней, но она отскочила шага на три и
расхохоталась на весь перрон, не обращая внимания на собравшуюся вокруг
нас толпу.

Мария Кондратьевна растерянно оглянулась и увидела меня:

- Голубчик, Антон Семенович!

Она утащила меня в сторону и страстно зашептала:

- Послушайте, какой ужас! Подумайте, как же так можно? Ведь это жнщина,
прекрасная женщина... Ну да не потому, что прекрасная... но так же
нельзя!..

- Мария Кондратьевна, чего вы хотите?

- Как чего? Не прикидывайтесь, пожайлуста, хищник!

- Ну, смотри ты!..

- Да, хищник! Все свои выгоды, все расчеты, да? Это для вас невыгодно,
да? С этой пускай стрелки возятся, да?

- Послушайте, но ведь она проститутка... В коллективе мальчиков?

- Оставьте ваши рассуждения, несчастный... педагог!