старших, Лизаньки и Аннушки, рождались они хилыми и
скоро умирали. Больше всех любил он самого последнего,
Петиньку, "Шишечку", "Хозяина Питербурхского", объяв-
ленного, вместо Алексея, наследником престола. Петинь-
ка родился тоже слабым, вечно болел и жил одними лекар-
ствами. Царь дрожал над ним, боялся, что умрет. Катень-
ка утешала царя, "я чаю, что ежели б наш дорогой старик
был здесь, то и другая шишечка на будущий год поспела".
В этой супружеской нежности была некоторая слаща-
вость - неожиданная для грозного царя, галантная чув-
ствительность. "Я здесь остригся, и хотя неприятно будет,
однако ж, обрезанные свои волосища посылаю тебе".-
"Дорогие волосочки ваши я исправно получила и о здо-
ровьи вашем довольно уведомилась". - "Посылаю тебе,
друг мой сердешненькой, цветок да мяты той, что ты сама
садила. Слава Богу, все весело здесь, только когда на за-
городный двор придешь, а тебя нет, очень скушно",-
писал он из Ревеля, из ее любимого сада Катериненталя.
В письме были засохший голубенький цветок, мята и
выписка из английских курантов: "В прошлом году,
октября 11 дня, прибыли в Англию из провинции Моу-
мут два человека, которые по женитьбе своей жили 110 лет.
а от рождения мужского полу -126 лет, женского
125 лет". Это значило: Дай Боже и нам с тобою прожить
так же долго в счастливом супружестве.
И вот теперь, на склоне лет, в это унылое осеннее утро,
вспоминая прожитую вместе жизнь и думая о том, что
Катенька может ему изменить, променять своего "старика"
на первого смазливого мальчишку, немца подлой породы,
он испытывал не ревность, не злобу, не возмущение, а
беззащитность ребенка, покинутого "маткою".
Отдал вожжи денщику, согнулся, сгорбился, опустил
голову, и от толчков одноколки по неровным камням голова
его качалась, как будто от старческой слабости. И весь он
казался очень старым, слабым.
Куранты за Невою пробили одиннадцать. Но свет утра
похож был на взгляд умирающего. Казалось, дня совсем не
будет.. Шел снег с дождем. Лошадиные копыта шлепали
по лужам. Колеса брызгали грязью. Сырые тучи, мед-
ленно ползущие, пухлые, как паучьи брюха, такие низ-
кие, что застилали шпиц Петропавловской крепости, серые
воды, серые дома, деревья, люди - все, расплываясь
в тумане, подобно было призракам.
Когда въехали на деревянный подъемный мостик Ле-
бяжьей канавы, из Летнего сада запахло земляною, точно
могильною, сыростью и гнилыми листьями - садовники
в аллеях сметали их метлами в кучи. На голых липах кар-
кали вороны. Слышался стук молотков; то мраморные
статуи на зиму, чтоб сохранить от снега и стужи, зако-
лачивали в узкие длинные ящики. Казалось, воскресших
богов опять хоронили, заколачивали в гробы.
Меж лилово-черных мокрых стволов мелькнули светло-
желтые стены голландского домика с железною крышею
шашечками, жестяным флюгером в виде Георгия Победо-
носца, белыми лепными барельефами, изображавшими
басни о чудах морских, тритонах и нереидах, с частыми
окнами и стеклянными дверями прямо в сад. Это был
Летний дворец.
Во дворце пахло кислыми щами. Щи готовились к
обеду. Петр любил их так же, как другие простые солдат-
ские кушанья.
В столовую через окно прямо из кухни, очень опрят-
ной, выложенной изразцами, с блестящей медной посудой
по стенам, как в старинных голландских домах, подава-
лись блюда быстро, одно за другим - царь не охотник
был долго сидеть за столом - кроме щей и каши, флен-
Сбургские устрицы, студень, салакуша, жареная говядина
с огурцами и солеными лимонами, утиные ножки в кислом
соусе. Он вообще любил кислое и соленое; сладкого не
терпел. После обеда - орехи, яблоки, лимбургский сыр.
Для питья квас и красное французское вино - Эрмитаж.
Прислуживал один только денщик.
К обеду, как всегда, приглашены были гости: Яков
Брюс, лейб-медик Блюментрост, какой-то английский
шкипер, камер-юнкер Монс и фрейлина Гамильтон. Монса
пригласил Петр неожиданно для Катеньки. Но, когда она
узнала об этом, то пригласила в свою очередь фрейлину
Гамильтон, может быть, для того, чтобы дать понять
мужу, что и ей кое-что известно об его "метресишках".
Это была та самая Гамильтон "девка Гаментова", шот-
ландка, по виду, гордая, чистая и холодная, как мрамор-
ная Диана, о которой шептались, когда нашли в водопро-
воде фонтана в Летнем саду труп младенца, завернутый
в дворцовую салфетку.
За столом сидела она, бледная, ни кровинки в лице,
и все время молчала.
Разговор не клеился, несмотря на усилия Катеньки.
Она рассказала свой сегодняшний сон: сердитый зверь,
с белою шерстью, с короной на голове и тремя зажженны-
ми свечами в короне, часто кричал: салдореф! салдореф!
Петр любил сны и сам нередко ночью записывал их
грифелем на аспидной доске. Он тоже рассказал свой
сон: все - вода, морские экзерциции, корабли, галиоты;
заметил во сне, что "паруса да мачты не по пропорции".
- Ах, батюшка!- умилилась Катенька.- И во сне-
то тебе нет покою: о делах корабельных печешься!
И когда он опять угрюмо замолчал, завела речь о
новых кораблях.
- "Нептун" зело изрядный корабль и так ходок, что,
почитай, лучший во флоте. "Гангут" также хорошо ходит
и послушен рулю, только для своей высоты не гораздо
штейф - от легкого ветру более других нагибается; что-
то будет на нарочитой погоде? А большой шлюпс-бот,
что делал бас Фон-Рен, я до вашего прибытия не спуща-
ла и на берегу, чтобы не рассохся, велела покрыть досками.
Она говорила о кораблях, как о родных детях:
- "Гангут", да "Лесной" - два родные братца, им
друг без друга тошно; ныне же, как вместе стоят, воисти-
ну радостно на них смотреть. А покупные против наших
подлинно достойны звания - приемыши, ибо столь отстоят
от наших, как отцу приемыш от родного сына!..
Петр отвечал неохотно, как будто думал о другом.
Поглядывал украдкою то на нее, то на Монса. С твердым
и гладким, точно из розового камня выточенным, лицом,
с голубыми, точно бирюзовыми, глазами, изящный камер-
юнкер напоминал фарфоровую куклу.
Катенька чувствовала, что "старик" наблюдает за ними.
Но владело собой в совершенстве. Если и знала о доносе,
то не обнаружила ничем своей тревоги. Только разве в
глазах, когда глядела на мужа, была более вкрадчивая
ласковость, чем всегда; да говорила, может быть, черес-
чур много,- быстро переходя от одного к другому, как
будто искала, чем бы занять мужа,- "заговаривает зубы",
мог бы он подумать.
Не успела кончить о кораблях, как начала о детях,
Лизаньке и Аннушке, которые летом "едва оспою личик
своих не повредили", о, Шишечке, который "в здоровьи
своем к последним зубкам слабенек стал".
- Однако же, ныне, при помощи Божьей, в свое со-
стояние приходит. Уж пятый зубок благополучно выре-
зался - дай Боже, чтоб и все так! Только вот глазок пра-
вый болит.