Чтение 95–й страницы книги ~Секретный фарватер~

в Винете-три.

В моем распоряжении еще около часа...

Штурмбаннфюрер! Дело идет о жизни фюрера! Капитан второго ранга Гергардт
фон Цвишен готовит измену.

Он не придет по вызову, переданному из канцелярии фюрера, согласно
условному сигналу: "Дуфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен!"

В предыдущем донесении, посланном с нарочным из Пиллау, я высказывал свои
подозрения на этот счет. Сейчас они подтвердились.

Вот как это произошло.

Вскоре после того, как лодка легла на грунт, командир вызвал меня и
предложил разделить с ним ужин.

- Захотелось, знаете ли, поболтать, - небрежно пояснил он.- - Поговорить
по душам.

- Со мной?

- Вас это удивляет? Но ведь вы врач. А врачи, как исповедники, обязаны
хранить тайны своих пациентов. Не так ли? Вы хорошо храните доверенные вам
тайны?

Он посмотрел на меня, по обыкновению склонив голову набок.

- О, как могила, господин капитан второго ранга!

- Вы правы. Тайну лучше всего хранит могила. Но прошу к столу!

Мы уселись друг против друга.

- Вообразите, что мы в купе поезда, случайные попутчики. Через два-три
часа один из нас сойдет на промежуточной станции. Допустим, первым сойдете
вы. Новая встреча исключается. Поэтому позволю себе предельную
откровенность. Итак, за откровенность!

Я не спешил с наводящими вопросами, хотя внутри у меня все кипело и
дрожало от нетерпения. Впереди было еще много времени - два-три часа до
всплытия!

Командир сам очертя голову кинулся навстречу опасности. Он был необычайно
разговорчив в этот вечер - как бы старался вознаградить себя за долголетнее
молчание.

Он сказал:

- Иногда - почти непреодолимо - тянет рассказать о себе.

- Да?

- Видите ли, я известен слишком узкому кругу лиц. Военные историки
напишут о Приене и Гугенбергере. Обо мне не напишут никогда. О таких, как я,
не пишут. "Строжайшая государственная тайна" - таков девиз на моем щите!

- Но знаменитый Лоуренс?

- О! Этот сам создавал шумиху вокруг себя. Бойкое перо, согласен! Во всем
остальном - позер и дилетант. Настоящий разведчик должен жить и умереть в
безвестности. Но я не жалуюсь.

Он развернул салфетку.

- Газетчики протрубили о Приене и Гугенбергере. А что сделали Приен и
Гугенбергер? Потопили несколько кораблей? Ф-фа! Я сделал неизмеримо больше.
Я неустанно подгонял войну! Не давал огню затухать ни на миг! Те же Приен и
Гугенбергер давно уже торчали бы на берегу и получали половинную пенсию,
если бы не я. И все же это пустяки в сравнении с тем... Но я забегаю вперед.
Мне, доктор, ни к чему завидовать каким-то Приенам. Я даже не завидовал
Канарису, хотя он - адмирал, а я лишь - капитан второго ранга. Лучше быть
живым капитаном второго ранга, чем мертвым адмиралом.

- Как - мертвым?

- Неделю назад адмирала повесили в железном ошейнике, - спокойно сказал
командир, накладывая себе на тарелку салат из крабов.

- Железном?!

- Чтобы дольше мучился. Агония, говорят, продолжалась полчаса. Так
отблагодарил его фюрер за службу.

Я до боли сцепил пальцы под столом, чтобы не выдать своего волнения.

- Но в данном случае, - продолжал командир, - я согласен с фюрером.
Канарис был двуличной канальей. Знаете, как прозвали его в Киле, в кадетском
училище? Кикер50. В одном слове - жизнеописание покойного адмирала! Но он не
только подсматривал, он еще и косил. Выражаюсь фигурально. Едва лишь фюрер
перехватил его взгляды, бросаемые искоса в сторону англо-американцев, как
Кикеру пришлось сменить просторный крахмальный воротничок на более тесный,
железный.

- Он был вашим другом, - осторожно сказал я.

- Наоборот. Почему, по-вашему, я был назначен командиром "Летучего
Голландца"?

- Мы считали, что Канарис оказывал вам покровительство. Ведь вы учились с
ним в одном училище.

- Канарис терпеть меня не мог! И фюрер отлично знал об этом. Но он любил,
когда его подчиненные враждуют между собой. Да, излюбленное балансирование,
всегда и во всем! Я был назначен назло Канарису.

- Вы изумляете меня, господин капитан второго ранга!

- А мне нравится вас изумлять. Надоело ходить постоянно застегнутым
наглухо. Надо же когда-нибудь дать себе волю, расстегнуться хоть на две-три
пуговицы. Но, по-моему, командир расстегнулся нараспашку. Он подождал, пока
вестовой сменит тарелки.

- Больше не нужен! Можешь идти.

Когда дверь закрылась, командир сказал:

- Гитлера называют гениальным стратегом. Сейчас этот стратег зарылся, как
крот, в землю под Берлином. Зато он своеобразный гений в другой области: в
компиляции и плагиатах, а также в притворстве. Кому судить об этом, как не
нам с вами? Вы согласны со мной?

Командир продолжал говорить - я уже не слышал ничего. На минуту или две
потерял способность не только запоминать, но и понимать. Фюрера при мне
назвали Гитлером!

Однако усилием воли я вернул самообладание. Если командир, подумал я,
говорит так о фюрере, то, значит, впереди сугубо важные разоблачения. И я
призвал на помощь всю свою профессиональную выдержку. Видит бог, она
понадобилась мне, ибо несколько, позже командир осмелился назвать нашего
фюрера просто Адольфом!

- ...историческая закономерность событий или то, что сам он называл
предопределением, - услышал я. - Нет, я не обвиняю его. Он сделал все, что
мог.

- Звезды неизменно благоприятствовали фюреру, - пробормотал я.

- Звезды? Я не верю в звезды. Я верю в дивиденды. В этом смысле я
фаталист.

- Некоторые порицают фюрера за то, что он начал войну на два фронта, -
сказал я. (Из всего изложенного, надеюсь, ясно, штурмбаннфюрер, что только в
служебных целях я осмеливаюсь обсуждать гениальные предначертания нашего
фюрера.)

- А что еще ему оставалось? Мы - в центре Европы, зажаты в тиски между
Западом и Востоком. Отсюда эта постоянная двойная игра, то, что я называю
балансированием на проволоке с разновесом в руках. Война на два фронта для
Германии неизбежна.

- Но Бисмарк говорил...

- О! Бисмарк был такой же мастер темнить, как и Гитлер. Немцы всегда
сражались на два фронта, начиная с Большого Фрица51, даже еще раньше.
Справьтесь об этом у вашего друга Венцеля, - он готовился стать профессором
в Кенигсберге.

Традиционное, исторически закономерное, обусловленное географией
притворство, доктор! И больше всего сосредоточено оно на нашей подводной
лодке. Каждый отсек ее набит притворством.

- Особенно кормовой? - сказал я, запуская, так сказать, зонд поглубже.

- Имеете в виду каюту-люкс и ее почтенных пассажиров? Несомненно. Так
помянем же наших пассажиров!

Мельком взглянув на часы, командир наполнил бокалы:

- Но вы совсем не пьете, доктор. Вы слушаете меня не дыша. Слушаете с
таким напряжением, что даже, по-моему, шевелите губами! Плюньте на все.
Пейте, ешьте, жизнь коротка!

Он отхлебнул вина.

- Нет, Гитлер не мог иначе. Стремление к колониям неистребимо, доктор,
оно в крови. Этим я хочу сказать, что экономика империи, жизненные интересы
концернов и больших банков окрашены еще и личными чувствами наших нацистских
главарей. (Он так и сказал: главарей!)

- Кто же эти... главари? Мне известен лишь господин рейхсмаршал.

- Правильно. Геринг - сын офицера колониальных войск в Юго-Западной
Африке. Затем идет Гесс. Родился в Южной Америке, жил в Египте. Отец -
немецкий коммерсант. Потерял все свое состояние во время первой мировой
войны. Мало вам? Да если хотите, я назову еще десяток имен. Рихард Дарре -
уроженец Аргентины. Герберт Баке - родился на Кавказе...

- Достаточно. Я убедился.

- Эрнст Боле, наконец! Руководитель заграничного отдела нашей партии! Вы
знаете его биографию? Она забавна. Детство провел в Кейптауне. Мать -
англичанка. Отец - немец, притом старой бисмарковской закваски. За каждое
слово, сказанное дома по-английски, детям полагалась порка. Правильные
национальные идеи вколачивались будущему руководителю заграничного отдела
партии, так сказать, сзади, как снаряды с казенной части!

Я, содрогаясь, поддержал его непочтительный смех, однако почти беззвучно,
штурмбаннфюрер!

- Отцу Боле помогали товарищи его сына по школе. Эрнст был единственным
немецким мальчиком среди англичан и голландцев. И это во время первой
мировой войны! Когда он рассказывал о своих маленьких мучителях, у бедняги
начиналась одышка и багровело лицо. Вот на чем, доктор, на порке и
колотушках, вырос выдающийся национал-социалист Эрнст Боле! Впрочем... - Он
задумчиво подпер голову кулаком. - Впрочем, мы, немцы, вообще слишком долго
помним полученные нами колотушки. Возьмем хотя бы Францию... Но он не стал
говорить о Франции.

- Россия помешала нам вернуть свои колонии. Не будь ее, мы бы уж
причесали этих черненьких на прямой пробор, показали бы им расу господ! Все