покойного <батьку Олексея>, коего днесь считает и сам, наряду с Сергием,
истинным вдохновителем победы на Дону, а себя... Себя главным исполнителем
его святой воли!
слова не рек о делах святительских, позволивши Дмитрию безоблачную встречу
с Евдокией, пир и ночь, когда Дуня жадно обнимала желанного, жданного
князя своего и не могла насытить ни телесной, ни душевной истомы - так
ждала, так страшилась за него! Так, уже позже, узнав о поступке князевом,
переживала возможную гибель любимого... (Бренок-то убит!) А коли б сам
Митя был под знаменем?! И эти кудри, уже неживые, и эти очи холодные, и
безгласные, пугающе-недвижные уста целовала бы она сейчас, уливая слезами
дубовую колоду с телом великого князя московского! <Лада мой, кровиночка,
свет ты мой ненаглядный, светлый! Жалимой мой! Ласковый!> - Дмитрий уже
спал, а она все ласкала его большое тело, целовала чело, руки и плечи, и
плакала радостно, желая, жаждая всю себя отдать, перелить в него без
остатка, чтобы были они двое - одно.
ночь. И Евдокия дремлет у плеча супруга, вздрагивает, в испуге отворяет
огромные на похудевшем лице глаза, всматривается, удостоверяясь еще и еще,
что вот он, тут, здесь, а не там, в безмерных тысячах, похороненных о край
Куликова поля.
пересчитывали кули и бочки стремительно опустошавшихся княжеских амбаров и
житниц. Вс° тянулись и тянулись через Москву телеги со стонущими или
мечущимися в бреду ранеными. В перезвоны колокольные, в радостные клики
вплеталась иная молвь, стоны и рыдания потерявших близких своих.
Схлынувшие волны первой радости победителей обнажили теперь дорогую цену
днешнего одоления. Разбив Мамая, Русь и сама едва не надорвалась в этой
победоносной битве. И уже гадали сумрачно те, что были подальновиднее: а
ну как Мамай найдет средства вновь собрать иньшую рать? Сумеем ли паки
противустать агарянам?
вот уже который день не было ни вести, ни навести.
поры, лишенные всех современных средств связи, а также механического и
воздушного транспорта. Федор Кошка, сумевший уцелеть в очередной ордынской
замятне и даже не попасть в полон, послал весть на Москву немедленно после
воцарения Тохтамышева. Мамай еще не достиг Кафы, а уже неслись, меняя
измученных коней на подставах, скорые гонцы, которым сам Кошка перед
отбытием каждому внимательно поглядел в очи.
по-царски! Ну, с Богом! - И поцеловал, и перекрестил, быть может, на
смерть. Ну, а доскакали... Доскакали по счастью или, что точнее, из-за
того, неясного еще, но уже слагавшегося дружества всех русичей,
безразлично, под каким князем сущих, которое уже реяло, уже определяло и
предвещало создание великой страны.
тут же вновь сыпал дождем, обращая в непроходную грязь колеистый
разъезженный шлях Муравский. Не по раз гонцы чудом уходили от степных
грабителей. На Воронеже едва отбились от ватаги разбойной, потеряли троих.
Не по раз уже оставляли умирать при дороге замученных лошадей. Холодный
дождь сек лицо, ветер срывал с дерев жухлый, потерявший жаркую
предсмертную красу свою лист. Догорающими свечами пустели и умирали
березы...
одинокий московский гонец мчался уже близ Оки, приближаясь к своему
рубежу. Очередной конь, всхрапнув, споткнулся и грянул, ударившись грудью
в склизкую тяжелую грязь. Всадник, вылетев из седла, поднялся с трудом и
сперва сунул руку за пазуху, ощупав кожаный кошель на ременном гойтане.
Потом уже подобрал шапку и саблю. Худой, с провалившимися щеками, весь
заляпанный грязью, он, сторожко оглянув кусты, бегло осмотрел коня, понял,
что жеребец умирает; вынул самое необходимое из тороков, кинул калиту себе
за плечи и пошел, не оглядываясь на хрипящего в предсмертной истоме коня,
качаясь на неверных, сведенных судорогою ногах, осклизаясь, отбрасывая
долонью с лица потоки воды, но шел все убыстряя и убыстряя ход, уже и с
яростью крайнего напряжения: в балке впереди завиднелись уже соломенные
кровли путевого яма. <Поприщ четырех и не доскакал всего!> - помыслил с
досадою, и тотчас рука потянулась к сабельной рукояти. Встречных мужиков
было четверо. И - ошибиться нельзя - все казались оборуженными, а у одного
вроде под свитою была вздета бронь.
навряд, а побежать - догонят. Стоял, держась за рукоять. Те подошли,
посмеиваясь.
(<Беда! Велено умереть, а довезти грамоту!>)
дороге.
возможно тверже отмолвил он.
что имел на себе бронь. - Да ты брось саблю! Брось! - присовокупил он
почти по-дружески. - Нас-то четверо!
таком разе соблюсти дорогую грамоту?
широкого ножа, но старшой отмотнул головою:
примолвил:
замятня, тута вся Русь, и нашу Рязанщину не обойдут! Грех о том не подать
вести!
чуя освобождающую радость избавленья, припустил вниз по дороге, набавляя и
набавляя шаг, крикнул издали: - Эй, ратный! Передай князю Митрию, пущай
бояр своих сам уберет из Переславля, целее будут! Все одно выгоним!
темнея на просторе влажного серо-лилового клубящегося неба, и глядели ему
вслед. Он кивнул и помахал им рукою. Потом, уже не оборачиваясь, устремил
к спасительным кровлям яма и первое, что произнес повелительно, когда из
дверей вышел ему встречу косматый, в курчавой бороде, хозяин:
Не стоило. Да ведь и отпустили же они его! По чести поступили мужики!
Выпил горячего сбитню, всел в седло, остро ощутив мгновенную слабость
тела, но тут же и окоротил себя, мысленно прикрикнув на непослушливую
плоть, с которой едва не расстался полчаса назад.
колено и пришел в себя лишь после двух увесистых ударов плетью. <Доскакать
бы только до Коломны! - думал он теперь. - В Коломне, почитай, дома
уже...>
гибнущих в дорожных схватках и упрямо, жизни не щадя, достигающих цели.
Которые затем, передавши грамоту и выпарившись в бане, отъевшись и
отоспавшись какие-нибудь один-два дня, снова были готовы скакать в ночь,
сквозь ветер и тьму, с очередною княжеской грамотой, каковую вновь и опять
потребно будет доставить, рискуя жизнью...
Федора Кошки, и уже на другой день к вечеру, после скорой Думы
государевой, собирали московиты дары и поминки новому князю ордынскому,
которые должны были отвезти Тохтамышу вместе с грамотами киличеи великого
князя Толбуга и Мокша.
хана да подтвердить прежние уряженья с Ордой. Ну и... И полки мочно теперь
распускать по домам!
в Орду устремились посланцы великого князя московского, задержавшиеся в
ставке Тохтамыша до августа следующего года.
теперь, наконец, что победа Москвы над Мамаем упрочена. Литва устрашена,
Новгород Великий усмирен, побежден и Олег Рязанский - вечная зазноба
Дмитриева, и никакая иная беда не грозит днесь великому князю московскому.
И о том, с какой, вовсе нежданной, стороны придет гроза на земли
Московского княжества, не ведал в эту пору никто.
Адамов Григорий
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Грабб Джеф
Херберт Фрэнк
Лондон Джек