Аська поддержит...
Оборвав бессмысленные раздумья, Сигизмунд пошел к Лантхильде. Постоял над ней,
пальцем по ее белесым бровям провел. Лантхильда себе на живот показала:
- Барнило, Сигисмундс. Йаа...
- Да уж понял, что барнило, - сказал Сигизмунд.
Дитё, небось, белее сфагнума родится...
Она поглядела на него умудренно. Так называемый "взгляд мадонны". Они все так
смотрят. В голове пеленки с чепчиками вертятся, а взор такой, будто все тайны
мироздания постигли.
- А ты теперь у меня, поди, отупе-е-ешь... - молвил Сигизмунд.
* * *
В городе бушевала эпидемия гриппа. Вернее, двух гриппов. Один тяжелый. Светка
свалилась с высокой температурой. Это теперь не меньше, чем на неделю.
Звонила Наталья. В детском саду объявлен карантин, Ярополка пришлось забрать
домой. Наталья говорила в этот раз очень много. В частности, требовала, чтобы
Сигизмунд забирал к себе Ярополка на день, потому как у нее, Натальи, работы
невпроворот.
- Ты там в своей "Морене" все равно дурью маешься. В конце концов, это твой
ребенок тоже.
- У нас тут грипп, - соврал Сигизмунд. И покашлял в трубку.
Наталья, естественно, Сигизмунду не поверила.
- Врешь ты все. Ты всегда врешь.
- Я вру? - Сигизмунд аж задохнулся. - У меня бухгалтер, между прочим, болеет.
- Крысиного яду переела?
- Сама ты крыса, - как-то уж очень по-детсадовски отозвался Сигизмунд. - Я,
кстати, крысу завел. Белую. Касильдой зовут.
- Видела я твою крысу.
- Где ты могла ее видеть?
- В гробу, в белых тапочках. Ладно, пока.
Короткие гудки.
Сигизмунд посидел в задумчивости, глядя перед собой. И правда, грипп. Даже два.
Как бы Лантхильду уберечь? Еще родит кого-нибудь... не того. Она, правда, болела
каким-то гриппом. Но неизвестно еще, какая у нее иммунная система. В тайге все
немного иначе. Там свой микроб.
Сигизмунд отправился в гараж и приволок оттуда здоровенную ультрафиолетовую
лампу. В начале перестройки откупил за бутылку у мужичка в поликлинике. Лампа
убивала все. Видно было, что произведена на серьезных предприятиях серьезными
людьми в ходе конверсии. Последнее, меньшое, дитя ВПК. Жесткость и интенсивность
излучения была невероятная. Мужичок, пряча бутылку, уверял, что лампа отличная:
Минздрав предписал в детских поликлиниках такие устанавливать.
Сигизмунд принял решение облучать помещение два раза в сутки. Лантхильда этой
возни не понимала. Но от нее и не требовалось. Главное, что послушно от лампы
отворачивалась, - Сигизмунд запретил смотреть. Накрепко. Даже когда лампа была
выключена, Лантхильда все равно на нее смотреть остерегалась.
Сигизмунд много занимался теперь извозом - другого не оставалось. Почти все
деньги уходили на фрукты для Лантхильды. Вечерами он выводил ее гулять. Пусть
двигается.
Ее тошнило по утрам. Заедала черным хлебом с солью. Мяса есть не могла. К вечеру
наоборот - нападал жор. В последнее время и ночью вставала, пробиралась на
кухню, гремела холодильником.
Лантхильда стремительно начала толстеть. Живота у нее еще быть не могло, и
Сигизмунд понимал это, однако воображение уже рисовало ему симпатичный упругий
животик. А в животике - маленький Сигизмундик Лантхильдович.
Звонила мать. Дипломатично спрашивала сына, как живет, почему редко звонит, в
гости не заезжает. Сигизмунд сослался на занятость. И главное - на грипп. Мол,
никак отболеть не могу.
Мать почему-то позвонила не домой, а на работу.
Медленно подползал февраль. Зарплата пришла и улетела почти незаметно. Заболел
Федор. Зато вышла Светка.
Теперь Сигизмунду приходилось ездить по заказам - за Федора.
В один из дней выбрал время и с покаянным видом явился к тете Ане. До этого
пришлось выдержать тяжелый разговор с матерью - та выдала ему по всей программе.
Сказала, что тетка ужасно обиделась. Мол, Гоша мог бы и вспомнить. Сколько в
детстве... Ждала его, пирожков напекла...
И опять мать звонила на работу.
- А что ты домой не звонишь? - спросил Сигизмунд. - Я теперь в офисе не сижу,
случайно застала...
- Да я уж ВАМ мешать не хочу, - сказала мать ядовито. - Что уж надоедать... У
ВАС там своих забот хватает...
Сигизмунд пропустил это мимо ушей.
Привез тете Ане подарок - снятый с полки альбом Константина Васильева. Тетя Аня
была помешана на патриотической идее.
Сигизмунд условно делил всех дам постбальзаковского возраста на две категории:
на тех, кто читает дамские романы и смотрит мексиканские сериалы, и на тех, кто
увлечен православием и национальной идеей. Всем этим дамам вследствие общего
упадка сексуальности в СССР в свое время катастрофически не хватило любви.
Оказавшись на гигантском торжище перестройки, они лихорадочно принялись
наверстывать упущенное - пусть только теоретически. Способ сублимации
определялся, как правило, уровнем интеллекта. Более умные грезили о возрождении
России, более простые погружались в бесконечные похождения непотопляемых
Катрины, Марианны, Джоанны и прочих кринолиновых блядей.
- Здрасьте, тетя Аня, - потупясь, начал с порога Сигизмунд.
- Вспомнил? - сухо спросила тетя Аня.
Генки в этот раз дома не было.
Сигизмунд развел руками и молвил:
- Тетенька, прости засранца.
Тетя Аня засмеялась, махнула на него полотенцем.
- Иди уж... Как чуял - сегодня опять пирожки пекла...
* * *
Несколько дней подряд город сотрясали магнитные бури. То есть, это по радио
сообщалось, что магнитные бури и активное солнце, а выражалось все это в
головной боли по утрам, в повышенном давлении, в раздражительности и
озлобленности граждан. У подъезда уже несколько дней стоял "фордяра" с разбитой
мордой. Снег проникал под смятый, перекошенный капот. Сигизмунд злорадствовал.
Мать звонила Сигизмунду - жаловалась на плохое самочувствие. Умоляла ездить
поосторожнее: участились аварии. Сигизмунд и сам по возможности за руль лишний
раз не садился. Нехорошо было в городе. Тревожно. Так тревожно, что хоть волком
вой.
Вчера пьяного видел - сидит себе под стеной, задрав голову к серым небесам, и
воет от души в голос... Постоял, послушал, поддержал. Мысленно, конечно.
А Лантхильде все нипочем. Она делом занята - ребенка вынашивает. Вслушивается во
что-то такое, Сигизмунду неслышное... Болтает больше прежнего. Что увидит - о
том болтает, путая русские и таежные слова. Как птичка. Точнее, как птица.
Крупновата для "птички".
Но вот минул день, и снова они выходят из дома вдвоем. В городе тихо, безлюдно.
Тревога на ночное время улеглась. Протяжно, с нарастанием, грохочет сползающий с
крыш снег. То тут, то там. То ближе, то дальше. И так по всему городу. Вдалеке
воют милицейские сирены, но этот звук не нарушает тишины.
Город отдыхает. Он залит мертвенным, светом фонарей. Петербург подобен чиновнику
в болотного цвета вицмундире, застегнутом под самое костлявое горло. Он до сих
пор подобен чиновнику. Для того, чтобы одухотворить его ночные пустынные улицы,
достаточно фигуры какого-нибудь пьяницы, праздно бредущего вдоль обшарпанных
стен. А подчас и пьяницы не нужно - город живет своей таинственной, мертвецкой
какой-то и в то же время чрезвычайно цепкой жизнью.
Вечером пятого февраля шел снег. Он пал разом на все, закрыв лужи, следы,
обломки льда, разбросанный мусор... В этот день Сигизмунд с Лантхильдой вышли из
дома поздно. Была ночь. Когда спускались с крыльца, тишину разорвал
душераздирающий вопль. Казалось, с какого-то ребенка живодеры пытаются содрать
кожу.
Лантхильда вздрогнула, прижалась к Сигизмунду, застыла.
По взвинчивающейся спирали пошел ответный вопль. Он улетал в небесные сферы,
утончаясь, казалось, до ультразвука.
- Мьюки, - спокойно пояснил Сигизмунд. - Весна, Лантхильд, на подходе. Гляди...
Когда они вышли во двор, Сигизмунд показал ей: на двух крышках люков двумя
неопрятными кучами сидели два кота и натужно выли. Наконец у одного кота сдали
нервы. Он бросился бежать. Второй погнался за ним. По снегу быстро пролегли две
стежки мелких следов.
Лантхильда хихикнула.
- Мьюки мал, орьот гроомко.
- Да уж, - согласился Сигизмунд, радуясь тому, что с ними нет кобеля. Вот уж кто
орьот гроомко.
Кобеля они оставили дома, потому что Лантхильда попросила покатать ее на машине.
Любила девка ночные поездки по городу. И хотя ей нужно было сейчас много
двигаться (для чего и затевались эти вечерние прогулки), Сигизмунд ей не
отказывал. Делал с ней пару кругов по двору, потом катал.
В гараж она заходить боялась по-прежнему. Оставалась ждать на том месте, которое
Сигизмунд про себя называл "последним рубежом".
- Стой, жди, - наказал Сигизмунд, оставляя Лантхильду у "последнего рубежа". -
Сичас подадим карету, ваше величество.
Она подняла к нему лицо, улыбнулась. Свет фонаря высветил каждую черточку этого
лица: длинный нос, большой, твердо очерченный рот, подкрашенный светло-розовой
помадой "Револьюшн" (купил-таки!), ясные серые глаза в белых пушистых ресницах,
светлые брови-стрелы... На воротнике шубки из фальшивого леопарда лежала
лантхильдина коса - тайная гордость Сигизмунда - не коса, а косища, буйство
жестких белых волос, сплетенных туго-натуго и перетянутых резинкой с какими-то
дурацкими блескучими розочками.
Сигизмунд чуть наклонился и поцеловал ее в губы.
- Сейчас, - шепнул он.
И пошел к гаражу.
Она немного постояла, переступая сапожками - подмораживало - а потом, завидев