письменном столе. За жалованием персоналу нужно было ехать
через неделю в уездный город. Я уехал через пять дней и прежде
всего пошел к врачу уездной больницы. Этот человек с
прокуренной бороденкой двадцать пять лет работал в больнице.
Виды он видал. Я сидел вечером у него в кабинете, уныло пил чай
с лимоном, ковыряя скатерть, наконец не вытерпел и обиняками
повел туманную фальшивую речь: что вот, мол... бывают ли такие
случаи... если кто-нибудь рвет эуб... и челюсть обломает...
ведь гангрена может получиться, не правда ли?.. Знаете,
кусок... я читал...
под косматыми бровями, и вдруг сказал так:
рвать... Бросайте чай, идем водки выпьем перед ужином.
вспоминать про эту лунку! Я, правда, никогда не буду рвать
зубы так, как Демьян Лукич. Еще бы. Он каждый день рвет штук по
пяти, а я раз в две недели по одному. Но все же я рву так, как
многие хотели бы рвать. И лунок не ломаю, а если бы и сломал,
не испугался бы.
этот неповторяемый год.
горьком табачном дыму, подводил итог. Сердце мое переполнялось
гордостью. Я делал две ампутации бедра, а пальцев не считаю. А
вычистки. Вот у меня записано восемнадцать раз. А грыжа. А
трахеотомия. Делал, и вышло удачно. Сколько гигантских
гнойников я вскрыл! А повязки при переломах. Гипсовые и
крахмальные. Вывихи вправлял. Интубации. Роды. Приезжайте, с
какими хотите. Кесарева сечения делать не стану, это верно.
Можно в город отправить. Но щипцы, повороты - сколько хотите.
медицине. Профессор сказал:
зрительной памяти проплывала страница толстейшего учебника.
Наконец я выдохся, профессор поглядел на меня брезгливо и
сказал скрипуче:
упор не бывает. Сколько у вас пятерок?
и позоре вон...
Черт его знает, что бывает при ранах в упор, но когда здесь
передо мной на операционном столе лежал человек и пузыристая
пена, розовая от крови, вскакивала у него на губах, разве я
потерялся? Нет, хотя вся грудь у него в упор была разнесена
волчьей дробью и было видно легкое, и мясо груди висело
клоками, разве я потерялся? И через полтора месяца он ушел у
меня из больницы живой. В университете я не удостоился ни разу
подержать в руках акушерские щипцы, а здесь, правда, дрожа,
наложил их в одну минуту. Не скрою того, что младенца я получил
странного: половина его головы была раздувшаяся, сине-багровая,
безглазая. Я похолодел. Смутно выслушал утешающие слова Пелагеи
Ивановны:
взламывал при них ребра, какие пневмонии, тифы, раки, сифилис,
грыжи (и вправлял), геморрои, саркомы.
сосчитал. За год, вот до этого вечернего часа, я принял 15613
больных. Стационарных у меня было 200, а умерло только шесть.
четырех лет, лежал в постели и, засыпая, думал о том, что мой
опыт теперь громаден. Чего мне бояться? Ничего. Я таскал горох
из ушей мальчишек, я резал, резал, резал... Рука моя
мужественна, не дрожит. Я видел всякие каверзы и научился
понимать такие бабьи речи, которых никто не поймет.
документах... Сон все ближе...
представляю себе, чтобы мне привезли случай, который бы мог
меня поставить в тупик... может быть, там, в столице, и скажут,
что это фельдшеризм... пусть... им хорошо... в клиниках, в
университетах... в рентгеновских кабинетах... я же здесь...
все... и крестьяне не могут жить без меня... Как я раньше
дрожал при стуке в дверь, как корчился мысленно от страха... А
теперь...
?
второго года. Вчера я вечером гордился и хвастался, засыпая, а
сегодня утром стоял в халате и растерянно вглядывался . . .
мальчишки этого левого глаза не было. Вместо глаза из
растянутых, истонченных век выпирал шар желтого цвета величиной
с небольшое яблоко. Мальчишка страдальчески кричал и бился,
баба хныкала. И вот я потерялся.
сзади меня. Они молчали, ничего такого они никогда не видели.
Саркома... Гм... мягковата... Какая-то невиданная, жуткая
опухоль... Откуда же она развилась... Из бывшего глаза... А
может быть, его никогда и не было... Во всяком случае, сейчас
нет..."
эту штуку...
стороны и...
мозга... Фу, черт... Мягковато... На мозг похоже..."
Нету моего согласия.
ты гляди, где ж ему быть. У твоего младенца странная опухоль...