широко раскинувшимся ясным небом. Потом он стал медленно спускаться по
ступенькам.
облупившейся белой эмали, образующими полукруг диаметром фута в два; за
стеклом виднелись дешевые игрушки из жести, расставленные на картонных
коробках, - все это, видимо, лежало здесь несколько лет и выгорело от
солнца. Сзади стояли пять стеклянных баллонов с ядовито яркими сиропами.
Впереди, у самого края запыленной витрины, лежал пожелтевший билетик, на
котором от руки было написано: "Только у нас" и нарисована стрелка,
указывающая на двух оловянных лягушек, соединенных коротким металлическим
стерженьком.
впечатление рассеялось. Просто здесь слишком давно ничего не менялось.
Желтоватая линованная бумага блокнотов так побурела по краям, что, должно
быть, дети, видевшие вывеску "Школьные принадлежности" новой, теперь уже
сами стали родителями.
электрические лампочки без абажуров. У прилавка стоял покупатель, но с
улицы Эрик не мог рассмотреть, кто его обслуживает.
железной дороги возвышалась в конце ее, как дамба. Здесь не было
однообразия, типичного для большинства нью-йоркских улиц. Серые и
грязно-желтые дома самых разнообразных стилей стояли вкривь и вкось, как
зубы во рту древнего старика, и, расступаясь, образовывали бесчисленные
переулочки. Вся улица была какая-то запущенная и жалкая. В одном и том же
квартале, между несколькими невзрачными лавчонками, находились подстанция,
полицейский участок и ветхий дом, где помещалась школа. Могло случиться
так, что Джоди пришлось бы ходить в эту школу; на этой улице Сабина делала
бы покупки. Казалось, та часть Нью-Йорка, откуда приехал Эрик, находится
за миллион миль отсюда. Только близостью географического положения можно
было объяснить то, что обе эти части принадлежали к одной и той же
исторической эпохе.
собирался ничего выяснять, - только бы увидеть Зарицкого, воочию убедиться
в его существовании. Он вошел в лавку и прикрыл за собою дверь. Внутри
было очень тихо, пахло дешевыми леденцами. Человек, стоявший у прилавка,
даже не обернулся. Оказалось, что это не покупатель, а коммивояжер,
записывавший заказ. Продавец за прилавком поднял голову, и Эрик, взглянув
в его усталые больные глаза, сразу понял, что Зарицкий тоже не принял его
за покупателя.
интуитивно, потому что созданный его воображением отвратительный образ
совсем не соответствовал действительности, и Эрик подсознательно всегда
это чувствовал. Перед ним был худой, болезненного вида человек примерно
такого же роста, как Эрик. На нем была серая фуражка, сидевшая на голове
очень прямо, - так одевают маленьких мальчиков матери, заботящиеся прежде
всего об аккуратности и симметрии.
пуговицы, с шалевым воротником и отвисшими, вытянувшимися карманами -
очевидно, владелец его часто совал в карманы кулаки, стараясь согреть
пальцы. Свитер был небрежно связан неумелой женской рукой. Когда Эрик
увидел лицо этого человека, ему захотелось сейчас же повернуться и уйти
прочь. По вопросительно глядевшим на него карим глазам было видно, что
Зарицкий болен. На его впалых щеках лежал какой-то землистый оттенок,
словно от длительной голодовки. Чувствовалось, что во рту у него не
хватает многих зубов, хотя Зарицкий не разжимал губ. Ему можно было дать и
сорок, и шестьдесят лет, и Эрик вдруг ясно представил себе, как он будет
выглядеть мертвым. Зарицкий отвернулся и стал вытирать прилавок у кранов с
газированной водой, но Эрик чувствовал, что он искоса наблюдает за ним.
чуть помедлил, стараясь понять причину этой внутренней настороженности,
затем пошел к будке. Сердце его бешено стучало. Он позвонил в канцелярию и
спросил, не звонил ли ему кто-нибудь. Оказалось, что никто не звонил. Эрик
разговаривал, почти вплотную прижав трубку к губам, чтобы не было заметно,
как у него прерывается дыхание. Он повесил трубку; коммивояжер ушел, и
Эрик остался наедине с Зарицким.
сигарет, и Зарицкий, вынув мелочь из кармана, отсчитал сдачу. Положив
монеты на прилавок, он упорно не отрывал от них глаз. Эрику не хотелось
брать деньги. Как только он их возьмет, у него уже не будет никакого
предлога оставаться здесь. В лавке было очень тихо, и вдруг Эрик понял,
что хозяин его боится.
прилавка.
вы, видно, не здешний?
лицо Эрику, - тотализатора я не держу, букмекерством не занимаюсь, можете
спросить в полицейском участке. Никто, кроме постоянных покупателей,
телефоном не пользуется. Так что не ломайте себе зря голову.
оправдываясь. Он даже растерялся - ему было неприятно, что этот человек
заподозрил в нем сыщика. Он поглядел на витрину. - Я хочу купить игрушку
для своего сына.
улыбнулся.
ходят и разнюхивают, не занимаюсь ли я темными делишками. - Он покачал
головой и заговорил совсем уже дружелюбным тоном: - Вы, должно быть,
хотите купить лягушек?
точно такую же пару лягушек, как на витрине. Широкими плоскими пальцами он
несколько раз повернул ключик в боку одной из них, явно щеголяя своей
ловкостью. Размашистым жестом он поставил лягушек на мраморную доску
прилавка, устремил взгляд в сторону, на дверь, словно подчеркивая
непринужденную уверенность своих движений, и выпустил игрушку из рук. Эрик
услышал жужжание пружины, затем одна из лягушек медленно поднялась в
воздух и опустилась перед второй. Все быстрее и быстрее лягушки с лязгом
запрыгали в чехарде по всему прилавку, потом вскочили на коробку
итальянских сигар, и тут их поймал Зарицкий. Он улыбался. Когда-то Эрик
мечтал, что будет вот так же улыбаться, закончив четырехчасовое испытание
своего станка.
как часы. Как швейцарские часы. Тридцать центов. - Он усмехнулся и пожал
плечами. - Подумать только, вы приехали с другого конца города за моими
лягушками, а я вас принял за шпика! Но что вы хотите! В этом мишугэне
[сумасшедшем (евр.)] мире у меня только и есть, что свой дом. К лягушкам
полагается коробка. Завернуть?
Зарицкий теперь относится к нему с симпатией.
его больном лице появилась улыбка. - Мало-помалу я с ними разделаюсь.
Скажите, а вы-то откуда приехали за моими лягушками? Простите за вопрос,
но мне просто приятно было бы знать; на секундочку я снова могу поверить,
что если сделать мышеловку получше... - Он покачал головой. - Кто проложил
дорогу к моей двери? Мыши. Нет, когда я стал продавать лягушек, когда я
впервые получил патент, - ай, какой был день, какой был день! - вздохнул
он. - Пятьсот долларов авторских процентов одним чеком. Пятьсот долларов,
- медленно повторил он. - Мы с женой глаза вылупили на этот чек, и я
сначала даже не мог сосчитать на нем нулей. Вот тогда я узнал, что значит
быть Рокфеллером.
это было во время поездки на Кони-Айленд с Сабиной и Джоди. Он оцепенел,
пораженный жутким сходством между собой и этим неудачником. Он никогда не
сможет рассказать об этом Сабине, это как дурной сон, который вспоминаешь,
но никогда никому не рассказываешь.
детей, потом куда-нибудь поехать. Но я решил по-своему. Я человек деловой.
Сначала мы уплатили по всем счетам, так что получили опять хороший кредит.
Доктор, страховка - счетов было больше чем на двести долларов. А на
остальное я хотел запатентовать несколько других идей, которые у меня
были. Идей, дорогой сэр, - у меня была целая куча идей! Каждый месяц
получать по одному патенту - это пятьсот долларов в месяц. Можете надо
мной смеяться, но я решил быть скромным и благоразумным и подавать заявку
на патент не чаще чем раз в два месяца. Зачем быть свиньей? Так я вычислял
да прикидывал, и видите, чем это кончилось? Я по-прежнему сижу в своей
лавке.
произошло с моими мечтами?
составляли один цент с лягушки. Ясно, вы бы подумали, что в стране, где
сто двадцать миллионов людей, хоть миллион захочет же купить лягушек. Ну,
может, вы бы и не подумали, а я так думал. Фабрика Темпла изготовила сто
тысяч штук и распродала три четверти, остальное пошло на свалку; я купил
их по центу за штуку и вот уже десять лет продаю по одной людям вроде вас,
Афанасьев Роман
Никитин Юрий
Контровский Владимир
Глуховский Дмитрий
Сертаков Виталий
Андреев Николай