честность не брал под сомнение.
сам посмеяться люблю. Вы не сердитесь, Афанасий Гаврилович, насчет вашего
брата, ученых, много ходит анекдотов. Будто живут они одной наукой, а
жизни настоящей не знают. Да взять хотя бы вас, Афанасий Гаврилович. Была
у вас спокойная жизнь, тихая лаборатория, почет и уважение. Вдруг
назначают вас начальником экспедиции: подписывать приказы да ведомости,
всякие дрязги разбирать. Мы, хозяйственники, к этому делу привычны,
толстокожие. Нас слезами не проймешь, мы людей насквозь видим. Жалобам
тоже не очень верим. А вы никак не можете забыть историю с Багрецовым...
Набатников. - А теперь к делу. Почему вы оставили радиостанцию на площадке?
заметил. Проглядел... Но, простите, - он предупредительно поднял палец, -
это бесхозное имущество, и я не обязан... Даже халатности здесь нет.
Лучше подписать приказ о переводе на другую работу, что и сделал ваш
благодетель Степан Антонович. Садитесь.
тоже есть человеческое достоинство.
назван подлым. Я отвечаю за свои слова.
такие нападки? Странно! Ничего особенно предосудительного за ним не
числится. Ну что ж, послушаем.
фактов.
мысль! Итак, вы утверждаете, что никакой радиостанции на площадке не
видели?
Набатникова не получится, как бы он ни старался. Наивный вопрос. Толь
Толич прекрасно помнит, что когда он обнаружил радиостанцию, то поблизости
никого не было. Ерунда, старается запугать, прижать к стенке. Не на такого
напал, золотко!
этим делом, и отпустите меня спать. Еще и еще раз повторяю: не видел я
никакой радиостанции.
- Возможно, оно вам что-нибудь напомнит?
удачно. Четкость и контрастность хорошие. У меня к вам личная просьба.
Очень беспокоюсь за судьбу радиста экспедиции Багрецова Вадима Сергеевича.
Это мой друг, и с ним обязательно что-нибудь случается. Двенадцатого
числа, перед самым взрывом, телеобъектив показывал подножие скалы. Там
стояли ящики; когда их убрали, я увидел радиостанцию Багрецова. Мы ее
начинали делать вместе, и я ее сразу узнал. Потом я ничего не понял:
какой-то человек в белой гимнастерке потрогал антенну, подвинул батареи и
ушел. Вскоре за радиостанцией прыгнула парашютистка. Зачем это было нужно?
Разве не мог взять ее тот человек, который руководил погрузкой ящиков? Он
же знал, что возле скалы оставалась радиостанция. Все это меня очень
беспокоит. Что случилось с Багрецовым? Почему он не пришел за своим
аппаратом до взрыва? Не был ли он где-нибудь поблизости? Боюсь
предполагать самое худшее. Прошу телеграфировать и извинить меня за эту
настойчивую просьбу. Но дружба есть дружба, и от нее никуда не денешься.
редкой выдержкой и умением находить выход из самых опасных положений.
Ради нее чего не сделаешь! Ну, да я их не виню. Заблуждение молодости... А
работка, конечно, липовая.
можно верить?
исследовательский ум, знание людей - все это оказалось сейчас ненужным.
уступая дорогу наглому бесстыдству. Никогда бы не пришло в голову
Набатникову, что у молодых ребят, хороших, или не очень хороших, вдруг
появился нелепый, отвратительный сговор. Но чем чудовищнее, чем грязнее
предположение, тем труднее его опровергнуть. Здесь уже вступает в силу
гнев. Трудно сдержаться, когда грязно и подло из-за угла оскорбляют твою
совесть, твою веру в людей. Но гнев, как известно, плохой советчик.
карман, чтобы не выдать ярости лишним движением, и почти спокойно
проговорил:
доставлено самолетом, с которым прибыла комиссия. Колокольчикова тоже
видела вас на экране и недоумевает: почему вы оставили радиостанцию?
Набатников предъявил ему еще несколько писем и телеграмм. Предполагаемая
телевизионная передача заинтересовала не только специалистов из Академии
наук, отраслевых институтов и телецентров. В радиоклубах нашлись любители,
которые построили новые телевизоры, позволяющие принимать опытные
передачи, отраженные от летающего зеркала. Эти радиолюбители регулярно
сообщали в Москву свои наблюдения. И вот после пробной передачи с места
взрыва в телецентр прибыли очередные сводки.
последнюю передачу. Все они отмечали прекрасную четкость изображения,
мирились с однообразной картиной, которую в течение целого часа им
пришлось наблюдать на экране. Ничего интересного: таскали ящики, грузили
их на машину, а потом после долгого перерыва показали обыкновенный взрыв.
Передача была пробная, техническая проверка, и потому к ее содержанию
претензии не предъявлялись. Показывают же перед началом программы
испытательную таблицу. Однако техника техникой, а характер наших людей
таков, что не могут они оторвать ее от условий повседневной жизни. Так
получилось и на этот раз. Опытную передачу смотрели ученые, инженеры и
несколько радиолюбителей, один из них - вагоновожатый, другой - счетовод,
водопроводчик, шахтер, студент. Все они видели человека в белой
гимнастерке, аппарат с антенной, а потом парашютистку, которая с трудом до
него доползла. "Разъясните, пожалуйста, - писал по этому поводу молодой
шахтер. - Неужели в работе научной экспедиции может быть такая
неорганизованность? Почему распорядитель (в белой рубашке, с усами)
погрузил пустые ящики и оставил аппарат? Шляпа он, и больше ничего".
поступком вашего помощника. Подробности письмом".
Набатниковым.
хорошо знал ее автора. Доктор наук, персональная машина. Вопрос исчерпан,
оправдываться глупо. Надо признать ошибку, чистосердечно раскаяться,
пустить слезу. "Всегда прощали, - вспоминал он разные свои прегрешения,
рассеянно перебирая письма в руках. - Дело-то, по существу, пустяковое, но
общественность вмешалась. Могут чего-нибудь пришить насчет моральных
качеств. Состряпают дельце, чертовы изобретатели. Опять на них засыпался".
дрожью в голосе начал Толь Толич, - кое-что видели на своем веку. Опыт
есть. А все-таки ошибаемся. Вот и у меня получился, так сказать, прокол...
Наскочил на гвоздь и не заметил. - Он, как бы обжегшись, бросил письмо на
стол. - Технику недооценивал... Недоучел, так сказать, ее бурного
развития... Кто ж его знал, что за мной следят по телевизору.
- Ошибаетесь, товарищ Медоваров. - Набатников встал во весь рост. -
Следят, но без всяких телевизоров, - это случайность... Внимательно следят
и за вами и за мной, за каждым советским человеком дружеские или
ненавидящие, злые глаза. Смотрят они на нас со всех концов мира, оценивают
каждый шаг. Радуются или злорадствуют, но не могут быть равнодушными. Вот
почему и мы не остаемся равнодушными пусть даже к мелким проступкам наших