напомнившим его подруге журчание воды у каменных плит и шелест ветерка в
виноградных лозах. Ей почудилось, что она в Венеции в волшебную летнюю
ночь, под открытым небом, у какой-нибудь часовенки, увитой виноградными
листьями, освещенной трепетным сиянием лампады, отражающимся в слегка
подернутых рябью водах канала. О, какая разница между зловещим, душу
раздирающим волнением, пережитым ею этим утром, когда она слушала скрип-
ку Альберта у других вод - неподвижных, черных, молчаливых, полных приз-
раков, и этим видением Венеции - с дивным небом, сладкими мелодиями, ла-
зурными волнами, изборожденными отражением то быстро мелькавших огней,
то лучезарных звезд! Андзолето как бы возвращал ее к созерцанию чудного
зрелища, воплощавшего для нее идею жизни и свободы, тогда как пещера,
суровые древнечешские напевы, кости, освещенные зловещим светом факелов,
отражающимся в воде, где, быть может, таились те же наводящие ужас ре-
ликвии, бледное восторженное лицо аскета Альберта, мысли о неведомом ми-
ре, символические картины, мучительное возбуждение от непонятных чар
слишком тяготили спокойную, простую душу Консуэло. Чтобы проникнуть в
эту область отвлеченных идей, ей достаточно было одного усилия, которое
при ее яркой фантазии ей ничего не стоило сделать, но в результате все
существо ее было надломлено, истерзано таинственными муками, изнуряющим
очарованием. Ее южный темперамент, больше даже, чем воспитание, восста-
вал против сурового посвящения в мистическую любовь. Альберт был для нее
гением севера, глубоким, могучим, иногда величественным, но всегда пе-
чальным, как ветер ледяных ночей, как приглушенный голос зимних потоков.
У него была душа мечтательная, пытливая, вопрошающая, все превращающая в
символы - и бурные грозовые ночи, и путь метеоров, и дикую гармонию ле-
сов, и стертые надписи древних могил. Андзолето, напротив, был олицетво-
рением юга, распаленной и оплодотворенной горячим солнцем и ярким светом
плотью, вся поэзия которой заключалась в интенсивности произрастания, а
гордость - в силе организма. В нем говорила жизнь чувства, жажда наслаж-
дений, беспечность и бесшабашность артистической натуры, своего рода не-
ведение или равнодушие к понятию о добре и зле, нетребовательность к то-
му, что называется счастьем, презрение или неспособность к мышлению -
словом, то был враг и противник идей.
средой, совершенно чуждой другому, Консуэло точно обессилела, лишилась
всякой способности действовать энергично, смело, уподобилась душе, отде-
ленной от тела. Она любила прекрасное, жаждала идеала, и Альберт знако-
мил ее с этим прекрасным, предлагал ей этот идеал. Но Альберт, развитию
таланта которого мешал недуг, слишком отдавался умственной жизни. Он так
мало знал о потребностях жизни действительной, что часто терял способ-
ность ощущать собственное существование. Он не представлял себе, что
мрачные идеи и предметы, с которыми он сжился, могут внушить его невес-
те, находившейся всецело под влиянием любви и добродетели, иные чувства,
кроме восторженной веры и умиленной любви. Он не предвидел, не понимал,
что увлекает ее в атмосферу, где она умерла бы, подобно тропическому
растению в полярном холоде. Вообще, он не отдавал себе отчета в том, ка-
кое насилие она должна была совершить над собой, чтобы думать и чувство-
вать, как он.
ношениях ее ум, в то же время вмещал в своей могучей груди, развившейся
под дуновением благовонных ветров юга, живительный воздух, в котором
Цветок Испании (как он, бывало, называл Консуэло) нуждался, чтобы ожить.
Он напомнил ей о жизни, исполненной бездумного созерцания, неведения и
прелести, о мире простых мелодий, светлых и легких, о спокойном, безза-
ботном прошлом, в котором было так много движения, непосредственного це-
ломудрия, честности без усилий, набожности без размышления. Это было
почти существование птицы. А разве артист не похож на птицу и разве не
следует человеку испить хоть немного от кубка жизни, общей для всего жи-
вого, чтобы самому стать совершеннее и направить к добру сокровища свое-
го ума!
инстинктивно поддавалась анализу, которому я здесь уделил, быть может,
слишком много времени. Да простится мне это! Иначе было бы трудно по-
нять, вследствие какой роковой изменчивости чувств эта девушка, такая
разумная, такая искренняя, за четверть часа перед тем с полным основани-
ем ненавидевшая Андзолето, забылась до того, что с наслаждением слушала
его голос, касалась его волос, дышала одним с ним воздухом. Гостиная,
слишком большая, как известно читателям, была плохо освещена, да к тому
же и день уже клонился к вечеру. Пюпитр клавесина, на который Андзолето
поставил раскрытую толстую нотную тетрадь, скрывал их от слушателей, си-
девших на некотором расстоянии, и головы певцов все ближе и ближе скло-
нялись друг к другу. Андзолето, аккомпанируя уже только одной рукой,
другой обнял гибкий стан своей подруги и незаметно привлек ее к себе.
как сон. Ей казалось, будто она в Венеции и молит мадонну благословить
ее любовь к красавцу жениху, предназначенному ей матерью, молящемуся с
ней рука об руку, сердце к сердцу. Она не заметила, как Альберт вышел из
комнаты, и самый воздух показался ей легче, сумерки - мягче. Вдруг по
окончании одной строфы она почувствовала на своих губах прикосновение
горячих уст своего первого жениха. Она сдержала крик и, склонившись над
клавесином, разрыдалась.
корбительную радость Андзолето. Волнение, прервавшее пение юной артист-
ки, не удивило остальных свидетелей этой сцены. Никто не видел поцелуя,
и каждый допускал, что воспоминания детства и любовь к своему искусству
могли вызвать эти слезы. Графа Христиана несколько огорчила эта чувстви-
тельность, говорившая о глубокой привязанности девушки к тому, чем он
просил ее пожертвовать. Канонисса же и капеллан ликовали, тая надежду,
что жертва эта не сможет осуществиться. Альберт еще не задумывался над
тем, можно ли будет графине Рудольштадт снова стать артисткой или ей
придется отказаться от сцены. Он готов был на все согласиться, все раз-
решить, даже сам настоять, лишь бы только она была счастлива и свободна;
он предоставлял ей самой сделать выбор между светом, театром и уединени-
ем. Отсутствие предрассудков и эгоизма доходило в нем до того, что ему в
голову не приходили самые простые вещи. Так, он даже не подумал, что у
Консуэло могла явиться мысль пожертвовать собой ради него, не желавшего
ни единой жертвы. Но с присущей ему дальновидностью он проник в самую
сердцевину дерева и обнаружил там червя. В один миг ему стало ясно, чем
на самом деле был Андзолето для Консуэло, какую цель преследовал и какое
чувство внушал ей. Альберт внимательно посмотрел на этого неприятного
ему человека, к которому до сих пор не хотел приглядываться, не желая
ненавидеть брата Консуэло. И он увидел в нем любовника - смелого, пылко-
го, опасного. Благородный Альберт не подумал о себе; ни сомнение, ни
ревность не проснулись в его сердце, - он понял только, что Консуэло
грозит опасность, ибо своим глубоким, проникновенным взором этот чело-
век, чье слабое зрение с трудом выносило солнечный свет, плохо различало
цвета и формы, читал в глубине душ и благодаря какой-то таинственной си-
ле провидения проникал в самые тайные помыслы негодяев и плутов. Я не в
силах объяснить естественным путем этот странный, временами проявлявший-
ся в нем дар. Некоторые его свойства, не расследованные и не объясненные
наукой, так и остались непонятными как для его близких, так и для расс-
казчика, повествующего вам о них и по прошествии ста лет столь же мало
знающего о них, как и великие умы его века. Альберт, увидев во всей на-
готе эгоистическую, тщеславную душу своего соперника, не сказал себе:
"Вот мой враг", а подумал: "Вот враг Консуэло", - и, ничем не показав,
что он сделал такое открытие, дал себе слово оберегать, охранять ее.
вышла из гостиной и спустилась в сад. Солнце село, первые звезды, спо-
койные и бледные, мерцали в небе, еще розоватом на западе и уже темном
на востоке.
первых осенних вечеров. Страстное томление теснило ей грудь, пробуждая в
ней в то же время угрызения совести, и она призывала все силы души на
помощь своей воле. Она могла бы задать себе вопрос: "Да неужели я не
знаю, люблю я его или ненавижу?" Консуэло трепетала, словно чувствуя,
что мужество покидает ее в опаснейшую минуту ее жизни; и впервые она не
находила в себе той непосредственности первого побуждения, той святой
уверенности в правильности своих намерений, которые всегда поддерживали
ее в испытаниях. Она покинула гостиную, чтобы уйти от чар Андзолето, и в
то же время смутно желала, чтобы он пошел за ней.
лестели позади нее, ей чудились чьи-то шаги; она готова была бежать без
оглядки, но тут же останавливалась, словно прикованная к месту волшебной
силой. Действительно, за ней кто-то шел, не смея и не желая себя обнару-
жить. То был Альберт. Чуждый мелкого притворства, именуемого приличием,
и чувствуя себя в силу своей великой любви выше всякого ложного стыда,
он через минуту вышел вслед за нею, решив без ее ведома охранять ее и
помешать соблазнителю приблизиться к ней. Андзолето заметил эту наивную
поспешность, но это его не очень встревожило: он слишком хорошо видел
смущение Консуэло, чтобы не счесть свою победу обеспеченной; к тому же
мелкие победы развили в нем чудовищное самомнение, и он решил не уско-
рять событий, не раздражать своей возлюбленной, не приводить в ужас
семью. "Мне незачем теперь спешить, - говорил он себе. - Гнев придал бы
ей только силы, тогда как мой скорбный, подавленный вид уничтожит оста-
ток ее злобы против меня. У нее гордый ум, - обратимся к ее чувствам.
Она, без сомнения, менее сурова, чем была в Венеции, здесь нрав ее смяг-
Володихин Дмитрий
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Флинт Эрик