плафонов и панно повторялись в уменьшенных размерах на обивке кресел.
Кровать скрывали большие девятистворчатые ширмы коромандельского лака.
Длинные пышные занавеси широкими величественными складками спадали с окон. В
сад, расположенный прямо под окнами комнат Жильнормана, попадали через
угловую стеклянную дверь, по лестнице в двенадцать-пятнадцать ступеней, по
которым наш старичок весьма проворно бегал вверх и вниз. Кроме библиотеки,
смежной со спальней, у него был еще будуар - предмет его гордости,
изысканный уголок, обтянутый великолепными соломенными шпалерами в
геральдических лилиях и всевозможных цветах. Шпалеры эти были исполнены в
эпоху Людовика XIV каторжниками на галерах, по распоряжению г-на де Вивона,
заказавшего их для своей любовницы. Они достались Жильнорману по наследству
от двоюродной бабки с материнской стороны - взбалмошной старухи, дожившей до
ста лет. Он был дважды женат. Своими манерами он напоминал отчасти
придворного, хотя никогда им не был, отчасти судейского, а судейским он мог
бы быть. При желании он бывал приветливым и радушным. В юности принадлежал к
числу мужчин, которых постоянно обманывают жены и никогда не обманывают
любовницы, ибо, будучи пренеприятными мужьями, они являются вместе с тем
премилыми любовниками. Он понимал толк в живописи. В его спальне висел
чудесный портрет неизвестного, кисти Иорданса, сделанный в широкой манере,
как бы небрежно, в действительности же выписанный до мельчайших деталей.
Костюм Жильнормана не был не только костюмом эпохи Людовика XV, но и даже
Людовика XVI; он одевался как щеголь Директории, - до той поры он считал
себя молодым и следовал моде. Он носил фрак из тонкого сукна, с широкими
отворотами, с длиннейшими заостренными фалдами и огромными стальными
пуговицами, короткие штаны и башмаки с пряжками. Руки он всегда держал в
жилетных карманах и с авторитетным видом утверждал, что "французская
революция дело рук отъявленных шалопаев".
Глава третья. ЛУКА-РАЗУМННК
лорнированным в Опере сразу двумя знаменитыми и воспетыми Вольтером, но к
тому времени уже перезрелыми красавицами - Камарго и Сале. Оказавшись между
двух огней, он храбро ретировался, направив стопы к маленькой, никому
неведомой танцовщице Наанри, которой, как и ему, было шестнадцать лет и в
которую он был влюблен. Он сохранил бездну воспоминаний. "Ах, как она была
мила, эта Гимар-Гимардини-Гимардинетта, - восклицал он, - когда я ее видел в
последний раз в Лоншане, в локонах "неувядаемые чувства", в бирюзовых
побрякушках, в платье цвета новорожденного младенца и с муфточкой
"волнение"!" Охотно и с большим увлечением описывал он свой ненлондреновый
камзол, который носил в юные годы. "Я был разряжен, как турок из восточного
Леванта", - говорил он. Когда ему было двадцать лет, он попался на глаза
г-же де Буфле, и она дала ему прозвище "очаровательный безумец". Он
возмущался именами современных политических деятелей и людей, стоящих у
власти, находя эти имена низкими и буржуазными. Читая газеты, "ведомости,
журналы", как он их называл, он едва удерживался от смеха. "Ну и люди, -
говорил он, - Корбьер, Гюман, Казимир Перье! И это, изволите ли видеть,
министры! Воображаю, как бы выглядело в газете: "Господин Жильнорман,
министр! Вот была бы потеха! Впрочем, у таких олухов и это сошло бы!" Он, не
задумываясь, называл все вещи, пристойные, равно как и непристойные, своими
именами, нисколько не стесняясь присутствия женщин. Грубости, гривуазности и
сальности произносились им спокойным, невозмутимым и, если угодно, не
лишенным некоторой изысканности тоном. Такая бесцеремонность в выражениях
была принята в его время. Надо сказать, что эпоха перифраз в поэзии являлась
вместе с тем эпохой откровенностей в прозе. Крестный отец Жильнормана,
предсказывая, что из него выйдет человек не бесталанный, дал ему двойное
многозначительное имя: Лука-Разумник.
Глава четвертая. ПРЕТЕНДЕНТ НА СТОЛЕТНИЙ ВОЗРАСТ
города Мулена и однажды получил ее из рук самого герцога Нивернезского,
которого он называл герцогом Неверским. Ни Конвент, ни смерть Людовика XVI,
ни Наполеон, ни возвращение Бурбонов - ничто не могло изгладить из его
памяти воспоминание об этом событии. В его представлении "герцог Неверский"
являлся самой крупной фигурой века. "Что это был за очаровательный вельможа!
- рассказывал он. - И как к нему шла голубая орденская лента!" В глазах
Жильнормана Екатерина II искупила раздел Польши тем, что приобрела у
Бестужева за три тысячи рублей секрет изготовления золотого эликсира. Тут он
воодушевлялся - "Золотой эликсир, - восклицал он, - пол-унции желтой
бестужевской тинктуры и капель генерала Ламота - стоил в восемнадцатом веке
луидор и служил великолепным средством от несчастной любви и панацеей от
всех бедствий, насылаемых Венерой! Людовик Пятнадцатый послал двести
флаконов этого эликсира папе". Старик был бы разгневан и взбешен, если бы
ему сказали, что золотой эликсир есть не что иное, как хлористое железо.
Жильнорман боготворил Бурбонов и питал сильнейшее отвращение к 1789 году; он
готов был без конца рассказывать о том, как ему удалось спастись при терроре
и сколько ума и присутствия духа потребовалось от него, чтобы уберечь свою
голову. Если кто-нибудь из молодежи осмеливался хвалить при нем республику,
он приходил в такую ярость, что чуть не терял сознания. Иной раз, намекая на
свои девяносто лет, он говорил: "Я льщу себя надеждой, что мне не придется
дважды пережить девяносто третий год". А иной раз признавался домашним, что
рассчитывает прожить до ста лет.
Глава пятая. БАСК И НИКОЛЕТТА
питает большую слабость к прекрасному полу, а сам имеет жену, к которой
равнодушен, безобразную, угрюмую, преисполненную сознания своих прав,
восседающую на кодексе законов, как на насесте, и при всем том еще ревнивую,
у него остается только один способ развязать себе руки и обрести покой:
отдать жене на растерзание кошелек. Такая добровольная отставка возвратит
ему свободу. Теперь жене будет чем заняться. Она скоро войдет во вкус начнет
ворочать деньгами, марать пальцы о медяки, школить арендаторов, муштровать
фермеров, теребить поверенных, вертеть нотариусами, отчитывать
письмоводителей, водиться с разными канцелярскими крысами, сутяжничать,
сочинять контракты, диктовать договоры, чувствовать себя полновластной
хозяйкой, продавать, покупать, вершить делами, командовать, обещать и
надувать, сходиться и расходиться, уступать, отступать и переуступать,
налаживать, разлаживать, экономить гроши, проматывать сотни; она совершает -
это составляет особое и главное ее счастье - глупость за глупостью и таким
образом развлекается. Супруг пренебрегает ею, а она находит себе утешение в
том, что разоряет его". Жильнорман испытал эту теорию на себе, и с ним
произошло все как по - писаному. Вторая его жена столь усердно вела его
дела, что когда в один прекрасный день он оказался вдовцом, у него едва
набралось около пятнадцати тысяч ливров в год, да и то лишь при помещении
почти всего капитала в пожизненную ренту, на три четверти не подлежавшую
выплате после его смерти. Он, не задумываясь, пошел на эти условия, относясь
безразлично к тому, останется ли после него наследство. Впрочем, он имел
возможность убедиться, что и с родовым имуществом случаются всякие истории.
Оно может, например, сделаться национальным имуществом; он был свидетелем
некоего чудесного превращения французского государственного долга, вдруг
уменьшившегося на целую треть, и не слишком доверял книге росписей
государственных долгов. "Все это - лавочка", - говорил он. Как мы уже
указывали, дом на улице Сестер страстей Христовых, в котором он жил, был его
собственным. Он всегда держал двух слуг: "человека" и "девушку". Когда к
Жильнорману нанимался новый слуга, он считал необходимым окрестить его
заново. Мужчинам он давал имена, соответствующие названиям провинций, из
которых они были родом: Ним, Контуа, Пуатевен, Пикар. Его последний лакей,
страдавший одышкой, толстяк лет пятидесяти пяти, с больными ногами, не мог
пробежать и двадцати шагов, но, поскольку он был уроженцем Байоны,
Жильнорман именовал его Баском. Все служанки именовались у него Николеттами
(даже Маньон, о которой речь будет впереди). Как-то раз к нему пришла
наниматься знатная стряпуха, мастерица своего дела, из славной породы
поварих. "Сколько вам угодно получать в месяц?" - спросил ее Жильнорман.
"Тридцать франков". - "А как вас зовут?" - "Олимпия". - "Ну так вот, ты
будешь получать пятьдесят франков, а зваться будешь Николеттой".
Глава шестая,. В КОТОРОЙ ПРОМЕЛЬКНЕТ МАНЬОН С ДВУМЯ СВОИМИ МАЛЮТКАМИ
бешенство. Он был полон предрассудков, в поведении позволял себе любые
вольности. Как мы уже отмечали, больше всего старался он показать всем своим
внешним видом, черпая в этом глубокое внутреннее удовлетворение, что
продолжает оставаться усердным поклонником женщин и прочно пользуется
репутацией такового. Он говорил, что это делает ему "великую честь". Но эта
"великая честь" преподносила ему подчас самые неожиданные сюрпризы. Однажды
ему в продолговатой корзине, напоминавшей корзину для устриц, принесли
Доставалов Александр
Березин Федор
Никитин Юрий
Емилина Ника
Контровский Владимир