прогуляться захотелось, н-на мать!
миленькие, где вы? Что с вами? Как живете-то? С кем живете? Деньги, еда,
уголок свой теплый у вас есть ли?
когда-то.
двойной жизнью -- земной и книжной. В земной -- голодуха, очереди, смех и
горе среди затурканных и замороченных людей, обретающихся по баракам. В
книжной жизни -- дворцы, мушкетеры, прерии, пиратские корабли,
человеки-невидимки, разбойники, бесстрашные рыцари и, конечно, благородные
дамы, из которых нарисуется одна принцесса такая ли распрекрасная, такая ли
умная, пылкая и преданная, что образ непобедимый ее на всю жизнь затаится на
задворках памяти, сохраняется там в целости, в сохранности, не старея, не
дурнея, не портясь, -- этакая нетленная мумия памяти.
пышно выражаясь, претвориться в наглядный образ. Смотрел я однажды какой-то
журнал и наткнулся на рассказ о борьбе французского Сопротивления, среди
которого было много русских эмигрантов и их детей, воспитанных в любви к
своей далекой родине. Большая часть отважных людей сложила головы в неравной
и страшной борьбе. Среди них и княгиня Оболенская. Достославная ли, звучная
русская фамилия или какие высшие силы заставили мое сердце дрогнуть и мне
захотелось взглянуть на портрет княгини Оболенской.
ее писано на французский манер -- Вики, я все-таки узнал ее. Это был мой
юношеский книжный идеал, "моя" принцесса.
они были и остаются свободными, только тебе и никому более не
принадлежащими, и ты, деревенский, лапотный мужик, можешь выдумать и
полюбить царицу, принцессу или княгиню, и ни хрена никто с этим не сделает.
Мое -- и все!
соединяющее души или дух помимо чьей-то воли, чьих-то намерений и тем паче
указаний.
представлю башкой своей удалой, как это ее нежную княжескую шейку под
чудовищно острый нож гильотины поместили в тюрьме ПлЕтцензе под Берлином,
как отсекли ее прекрасную голову, -- и нехорошо мне сделается, больно и
страшно за людей. И ладно, думаю, и справедливо поступил французский король,
послав самого изобретателя под нож этой устарелой, но все еще
чудовищно-страшной машины, дожившей до наших дней и работающей в застенках
просвещенной Европы.
живой, для этого ей надо было сделать малую малость -- отказаться от родства
своего, написать на тюремной доносной бумажке, что к России и к россиянам
она никакого отношения не имеет, княгиня она, дворянского роду она, дитем
вывезена гонимыми родителями за кордон. Не написала, ни людей, ни родину
далекую, злобной мачехой обернувшейся к детям своим, очутившимся на чужбине
не по своей воле, не предала, легла под холодный нож, похожий на увесистый
российский дровокольный колун. На тридцать третьем году отлетело ее светлое,
теплое дыхание, отделилась русская головушка от женского тела, знавшего и
негу, и ласку. "Налейте, налейте стакан мне вина, рассказывать нет больше
мочи..." -- пел я в юности звонко, со слезою, до неба высоко голос мой
поднимался...
буркнут: "Ну и дура была!", а то и вовсе небылью всю эту историю посчитают
-- до княгинюшки-то, до духа ее высокого тянись -- не дотянешься, а до себя
самого рукой подать...
нож гильотины спокойно, деловито, без скрипа опускается на белую шейку
княгини, острая сталь касается теплой кожи, надрезает жилки, в судорожном
стоне сжавшееся горлышко...
пламенных парижских революционеров, ударно эксплуатировавших сей инструмент!
После себя они, кажется, и оставили лишь боевую песню "Марсельезу", да
гильотину, и горсть исторической вони.
и я с нею вместе двигаюсь, чаще всего не по своей воле и охоте.
исполнять. Привез меня сюда Кирилл Привалов, корреспондент "Литературной
газеты", человек, умеющий держать слово, сказал: "Я вас туда повезу", -- и
повез, хотя и машина у него поломалась, и сын Петруха заболел в тот день,
как нам ехать, да и другие мелкие препятствия были, -- Кирилл уверял меня --
он хорошо знает знаменитое русское кладбище.
Сен-Женевьев де Буа.
Бунина, там уж на что сил и времени хватит, то и посмотрю. "К Бунину" меня,
как и многих русских людей, особенно литераторов, гонит необъяснимое чувство
вины, потребность в покаянии.
хождения по Парижу они заболели еще больше, и хотя купил я себе мягкие
парижские туфли, мало это мне помогло.
читал о ней и не удивился строгой ее скромности, даже бедности по сравнению
с захоронением, скажем, генерала-экзекутора или карателя, как его именуют в
наших книгах -- Дроздовского, расположенного почти рядом. Похоронен генерал
в окружении офицеров своего корпуса, и на мраморном постаменте, золотом
писанная, красуется, между прочим, всем нам хорошо знакомая надпись: "Слава
героям, павшим в борьбе за свободу и независимость своей Родины". Но это к
слову.
лютеранского фасона, отлитым по стандарту из бетона, и обод могилы из того
же равнодушного материала цвета русской солдатской шинели, материала, ни
глаз, ни тело не греющего. Маленькая мраморная пластинка у подножия креста,
на ней значатся имена великого русского писателя и его многотерпеливой жены.
В четыре ряда посажены неприхотливые, холода не боящиеся цветы -- анютины
глазки -- вот и вся "роскошь", все украшение на чистой, ухоженной могиле.
холоден был чужой камень.
сплошь почти росли ели, березы, кедры, и хотя никакой я не историк, все же
видел, что здесь покоится значительная, если не большая часть современной
российской истории.
во время такого вот "перекура" я спросил у Кирилла, где же покоятся
участники Сопротивления? Он сообщил, что российские повстанцы покоятся
здесь. И тогда я рассказал о моей блажи -- о неизбывном и вечном, должно
быть, наваждении и попросил свести меня к могиле княгини Оболенской. Кирилл
с удивлением поглядел на меня, затем с грустью заметил, что сделать это
невозможно -- участников Сопротивления хоронили за казенный счет или на
благотворительные средства, в общих могилах, кои зовутся у нас братскими.
Ставился над теми захоронениями общий знак, воздвигалась вокруг стенка или
ограда, в стенки вмуровывались мраморные плиточки с фамилией и именем
покойного, с датой его рождения и смерти. Могилы те почти забыты, об русских
участниках Сопротивления, как и о наших солдатах-страдальцах, вспоминают по
торжественным дням да и по круглым датам. Конечно, можно найти и эту
братскую могилку, где покоится знатная княгиня, но для этого надо проходить
день, может, и не один. Для того же, чтоб так долго и много ходить -- ведь
Маккарти Кормак
Никитин Юрий
Круз Андрей
Березин Федор
Буркатовский Сергей
Прозоров Александр