они слышали вопли женщин, видели развевающиеся в воздухе юбки, и мимо них
промчались несколько мужчин с какой-то живой и сопротивлявшейся ношей. Но в
шуме и толчее разве можно было сказать наверное, так это или нет?
ворвались в дом? Такие вопросы стали раздаваться в толпе. Поднялся общий
крик: "Где Хью?"
запыхавшийся, черный от копоти.
куда огонь не добрался, остались только развалины. Расходитесь-ка, пока путь
свободен, да возвращайтесь в Лондон не толпой, а врассыпную, разными
дорогами. Встретимся в обычном месте.
ведь он везде появлялся первым, а уходил последним), предоставив остальным
добираться домой, как хотят.
распахнулись ворота Бедлама, то и оттуда не вырвались бы на волю такие
безумцы, какими сделала бунтовщиков эта ночь бешеного разгула. Здесь были
люди, которые плясали на клумбах, топча ногами цветы с такой яростью, словно
это были их противники, и обламывали венчики со стеблей, как дикари,
сносящие головы врагам. Были и такие, что бросали свои горящие факелы в
воздух, и факелы падали им же на головы, причиняя сильные и безобразные
ожоги. Иные кидались к кострам и голыми руками болтали в огне, словно в
воде, а некоторых приходилось удерживать силой, не то они в каком-то
неутолимом бешенстве прыгнули бы в огонь. Один паренек - на вид ему не было
и двадцати лет - свалился пьяный на землю, не отнимая от губ бутылки, а на
голову ему потоком жидкого огня полился с крыши расплавленный свинец и
растопил череп, как кусок воска. Когда перед уходом стали собирать людей, из
погребов вытаскивали еще живых, но словно обожженных каленым железом, и те,
кто нес их на плечах, дорогой пробовали расшевелить их непристойными
шутками, а придя в город, сваливали трупы в коридорах больниц. И никому в
орущей толпе все это не внушало ни сострадания, ни отвращения, ничто не
могло утолить слепой, дикой, бессмысленной ярости этих людей.
криками "ура!" и обычным своим боевым кличем "Долой папистов!". Последние
отставшие с налитыми кровью глазами брели за ранее ушедшими, окликая друг
друга. Их голоса и свист замирали вдали. Наконец и они затихли, наступила
тишина"
звезды, прежде не видные, глядели с вышины на почерневшие развалины.
господня, и ветер не смел разгонять этот дым. Голые стены, вместо крыши -
открытое небо. Комнаты, где дорогой умерший провел столько светлых дней,
каждое утро пробуждаясь к новой жизни и деятельности, где столько родных
людей грустили и радовались, комнаты, которые укрывали столько дум, надежд,
сожалений, видели столько перемен, - все погибло, ничего не осталось, только
дымящаяся груда золы и пепла, унылая и жуткая картина полного разорения,
тоскливое безмолвие пустыни.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
любимом месте их встреч скоро произойдут такие перемены, шли в Лондон лесом
и боковыми тропами через поля, избегая жаркой и пыльной большой дороги.
Подойдя уже близко к городу, они стали расспрашивать всех встречных о бунте,
желая проверить, насколько верны слышанные ими вести. И то, что им
рассказывали, далеко превосходило слухи, достигшие тихого Чигуэлла. Один
путник сообщил им, что еще сегодня толпа напала на гвардейцев, которые вели
обратно в Ньюгетскую тюрьму несколько мятежников, возвращавшихся с
вторичного допроса; солдатам пришлось спасаться бегством. Другой рассказал
что, когда он уходил из Лондона, толпа осаждала близ Клэр-Маркет дома двух:
горожан, выступавших свидетелями против мятежников, от третьего они узнали,
что сегодня ночью будет сожжен дом сэра Джорджа Сэвиля в Лейстер-Филдс, и
самому сэру Джорджу несдобровать, если он попадет в руки мятежников, так как
это он внес в парламент билль о льготах католикам. Все рассказчики сходились
на том, что количество бунтовщиков растет, отряды их стали гораздо
многочисленнее, что на улицах небезопасно и никто не может ни на час быть
спокоен за свой дом и свою жизнь; что тревога в городе растет и много семей
уже бежала из Лондона. Один парень с кокардой столь популярного синего цвета
обругал наших трех чигуэлцев за то, что шляпы у них без кокард, и
посоветовал завтра вечером следить в оба за тюремными воротами, так как этим
воротам плохо придется. Другой спросил, уж не огнеупорные ли у них шкуры,
что они не боятся разгуливать без знака отличия всех честных протестантов. А
третий, одинокий всадник, протянул свою шляпу и потребовал, чтобы они
бросили в нее по шиллингу на нужды мятежников. И они побоялись отказать ему.
Как ни были напуганы три друга, они решили все же, раз зашли уже так далеко,
идти вперед и своими глазами увидеть, что происходит. Взволнованные
необычайными новостями, они шагали быстро и почти всю дорогу молчали,
размышляя обо всем услышанном.
печальное подтверждение вестей: три громадных пожара пылали очень близко
друг от друга, и на темном небе стояло зловещее зарево. В первом же
предместье наши путешественники увидели, что почти на каждом доме мелом
написано на дверях крупными буквами: "Долой папистов!". Лавки были закрыты,
и на лицах прохожих читались страх и тревога.
другим, как сильно он напуган), друзья пришли к заставе, но она оказалась
закрытой. Когда они проходили по дорожке через турникет, со стороны Лондона
к заставе бешеным галопом подскакал всадник и голосом, выдававшим сильное
волнение, крикнул сборщику дорожной пошлины, чтобы он, ради бога, поскорее
пропустил его.
сборщика, - он выбежал с фонарем и стал поднимать шлагбаум, но вдруг,
случайно оглянувшись, воскликнул:
той стороне, откуда они пришли, широкую полосу огня, зловещим светом
озарявшую облака, которые пылали так ярко, как будто пожар был в небе, и
напоминали багровый закат.
всадник. - Ну, не стой же как в столбняке, приятель, отпирай скорее!
лошадь. - Я только сейчас вас узнал. Послушайтесь меня, не ездите вы туда! Я
видел их, когда они шли мимо, и знаю, что это за люди. Они убьют вас!
пристальный взгляд был устремлен на зарево.
хотите ехать, так приколите синюю кокарду. Вот, возьмите, - он снял ленточку
со своей шляпы. - Не по своей охоте я ее ношу, нужда заставляет: каждому
жизнь дорога, и я человек семейный. Наденьте ее хоть на эту ночь, сэр. На
одну ночь!
лошадь. - Послушайтесь его, уважаемый сэр! Нацепите кокарду, мистер Хардейл.
говоривших. - Это, кажется, голос Дэйзи?
джентльмена, сэр! Он дело говорит. Жизнь ваша, быть может, зависит от этого.
Хардейл.
вы поклянетесь им, что я вас схватил за то, что вы ее носите. И я скажу им
то же самое. Потому что - клянусь спасением моей души! - я от них пощады не
приму, да и им пощады не дам, если мы сегодня встретимся. Садитесь позади,
живо! Вот так. Крепче держитесь за меня и ничего не бойтесь!
вперед так, как бывает только во сне.
этой скачки ни разу не осмотрелся кругом: он ни на мгновение не отрывал глаз
от далекого зарева, к которому они мчались, как бешеные. Только раз он
сказал тихо: "Да, это мой дом", а затем уже не разжимал губ всю дорогу.
Когда они проезжали в темных и небезопасных местах, он не забывал
придерживать Дэйзи, чтобы тот не свалился с седла, но делал это, на
поворачивая головы и по-прежнему не отводя глаз от огня впереди.
дорогой, а напрямик, пустынными проселками и тропами, где колеса фургонов
оставили глубокие колеи, где узкая дорога была зажата между изгородями и
канавами, и высокие деревья, сплетаясь над нею ветвями, не пропускали ни
луча света. Но конь нес их вперед и вперед, не останавливаясь, не
спотыкаясь, пока они не очутились перед "Майским Древом" и отсюда ясно
увидели, что пожар уже догорал, словно огню не было больше пищи.
помог Дэйзи сойти, затем соскочил сам.
прикрученного веревками к стулу, разоренную, разграбленную комнату. Нет,
здесь никто не мог укрываться!
свои чувства. Но, хотя он видел зарево и понял, что его дом, вероятно,
разрушен до основания, стерт с лица земли, ему только в эту минуту ясно