жульничеству, прорезался новый характер. Он врал совершенно как
сивый мерин. Он врал даже лучше -- то есть не только убежденно,
но и убедительно. Он врал, как может врать лишь обороняющий
свои сокровища любитель библиографических курьезов. Он
благодарил священников за визит вежливости и умолял их не
тратить золота впустую. Он отозвался о себе, как о бедном
затворнике, ничего не ведающем о путях мира сего и не жаждущем
богатств, прибавив, словно бы спохватясь, что не так уж много и
слышал об этом злосчастном листке. Тут, видимо, какая-то
ошибка. Возможно, светские люди знают что-либо, к примеру,
джентльмен, называющий себя епископом, болезненно-бледный
джентльмен из Африки, который уделяет так много времени
светским развлечениям, -- весьма возможно, что у него имеется
свой экземпляр. Если господа желают, он с удовольствием
выяснит, так ли это, выяснит, разумеется, без ненужной огласки.
поступок. Джентльмены не лгут. Но в ту минуту ему не хотелось
быть джентльменом. Ему хотелось сохранить памфлет.
извинениями, достопочтенные гости удалились, более чем
убежденные в правдивости ими услышанного. Мистер Эймз проводил
их глазами до калитки, а затем -- для верности -- до середины
спуска с холма и лишь после этого вытащил сокровище из тайника,
в котором оно лежало среди ему подобных, и прижал его к сердцу.
Он намеревался воспроизвести памфлет in extenso в особом
приложении к изданию "Древностей" Перрелли, озаглавленном
"Современная общественная история"...
наблюдая за праздничным шествием, ничего обо всем этом не знал.
Шествие напомнило ему праздник Святого Додекануса, свидетелем
которого он стал двенадцать дней назад, показавшись даже более
экстравагантным. Но теперь он уже попривык к подобным зрелищам.
Кроме того, в Африке ему случалось видеть и кое-что похлеще,
правда, ненамного. Мысли его вновь обратились к смешливым людям
с черной кожей, он вспомнил их всех -- вабитемба, м'тезо,
кизибуби -- восхитительная орава жизнерадостных негодяев! Как
бы они наслаждались этой веселой бессмыслицей. И буланга. Нет,
право же, буланга это уж...
лицом к лицу с миссис Мидоуз. Она улыбалась и выглядела как
никогда счастливой.
очень рад меня видеть. Почему ты больше не приходишь к чаю? И
почему у тебя такой мрачный вид? Он все же получил отставку.
Через две-- три недели приедет сюда за мной. Ты рад, что тебе
не придется сопровождать меня в Англию?
голос его прозвучал шутливо. Слова застревали в горле. Он
ожидал встретить -- если вообще ожидал -- норовящую укрыться от
людей, кающуюся преступницу. А эта женщина ликовала.
Поразительно -- и ужасно.
мигрень. Помнишь, как ты всем интересовался? Как корил меня за
увядшие розы? Если теперь придешь ко мне, тебя будут ждать
свежие.
выглядел менее измученным угрызениями совести. Словно она
убедила себя в правоте содеянного и выбросила его из головы,
как нечто, не стоящее беспокойства. Беспечна, будто птичка.
Если бы я собственными глазами не видел...
спросил он.
решила спуститься и посмотреть на него. Ты ведь знаешь,
предыдущее я пропустила. Кроме того, мне хотелось повидаться с
друзьями, которых я в последнее время забросила. Я чувствую
себя виноватой перед ними, -- прибавила она.
что же тебя-то мучает?
человеком со странностями, Томми. Ладно, если будешь хорошо
себя вести, скоро увидишь красивый фейерверк. А мне придется
съездить домой, покормить малыша.
новое.
не хватает терпения, чтобы дождаться темноты.
поговорить с сестрой наедине епископу больше не представилось,
вскоре она уехала, помахав ему на прощание парасолем и оставив
его в полнейшем недоумении.
в то же время глубоко убежденный в прочности ее нравственных
устоев. Что же такое сделал Мулен? Вероятно, угрожал ей
каким-то разоблачением. Он был ее законным мужем, а значит мог
превратить в кошмар и ее существование, и существование
Мидоуза. Да и будущее ребенка было в опасности. Мулен мог
предъявить на него права, а если и не мог, -- епископ не имел
ясных понятий об отношении закона к незаконнорожденным, -- то
попросил бы своего друга, Судью, отнять ребенка у матери или
сделать еще что-либо ужасное в этом роде, на Судью в таких
делах вполне можно было положиться. Счастье всей их семьи
зависело лишь от его милосердия. Он сам довел ее до отчаяния.
Мистер Херд начинал понимать. Однако понять -- этого еще мало.
Понять может всякий.
сейчас они само совершенство. Я просто обязан рассказать вам
связанную с ними историю -- этакий безумный роман. В Европе
никто, кроме меня, не знает, как их выращивать. Скоро один из
них можно будет понюхать.
вы не высыпались в последнее время. Не хотите присесть?
Фейерверк можно посмотреть и с террасы. Вам бы стоило почитать
"Дневник" Пипса. Я как раз это сейчас и делаю. У меня тоже
настроение довольно паршивое. Еще одна весна кончается, -- что
всегда наводит на меня тоску. А Пипс замечательно ее
излечивает. Пипс это тонизирующее средство. Каждого англичанина
следовало бы заставлять раз в три года пролистывать его, просто
для душевного здравия.
эту минуту было не до чьих-либо дневников.
наши дни это качество исчезает, во всяком случае я ни в одном
из ныне живущих англичан его не замечаю. И какие здоровые
взгляды! Ни следа натуги, ни в чем. Хватает жизнь обеими
руками. С какой жадностью он набрасывается на работу, на
удовольствия, на спектакли и живопись, ухаживает за женщинами,
предается политике, чревоугодию. Горячее сердце, холодная
голова. Такой ребячливый и одновременно мудрый. Только одно
меня в нем смущает, его любовь к музыке. Со всей очевидностью
искренняя. Он не только любил ее, но и по-настоящему понимал.
Для меня же музыка -- лишь последовательность более или менее
неприятных звуков. Я даже свистеть не умею. Беда.
откровенностью, такое испытание выдержат очень немногие.
Человеческое стадо всегда прилаживается с поступи самого
слабого в нем. Все испытания сводятся к тому, на что способен
самый слабый ягненок. Я не могу считать себя связанным столь
вульгарными мерками. И как театрально мы поступаем во всем, что
касается так называемого добра и зла! А все оттого, что мы
переусердствовали, развивая в себе общественное сознание.
Позерство и игра на потребу галерки! Человечество, дорогой мой
друг, на удивление мелодраматично, его переполняет
аффектированное почтение к собственным фиглярским
установлениям. Как будто кому-нибудь и вправду есть дело до
того, что делают другие! Как будто каждый из нас не усмехается
в душе поминутно!
низменной жизни?
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Орлов Алекс
Куликов Роман
Афанасьев Роман