Чтение 96–й страницы книги ~Удар "молнии"~

лишь за счет работы мощного, рассчитанного на целое столетие сердца. Не
отдавая себе отчета, Глеб поднял с земли горящий факел и метнул его к
туалету. Пламя взметнулось столбом и осветило стоянку смерти, а он странным
образом обрадовался огню, протянул к нему руки и стал греться,
поворачиваясь то лицом, то спиной. Скоро бензин выгорел, дымно и тускло
занялись доски, ветер понес искры вниз по склону, и вместе с угаснувшим
светом отлетела душа человека у смотровой ямы. Глеб тяжело помотал головой
и, стараясь не смотреть в сторону мертвых, ушел к ступеням, ведущим к
шашлычной, сел и долго глядел на побелевшую яркую луну.

Он никогда не терял самообладания, даже в самом первом бою. Разве что были
некие провалы во времени, когда часы пролетали мгновенно, со скоростью и
визгом невидимых пуль, и казалось, жизнь в такие моменты движется
толчкообразно, повинуясь биению крови. А потом все проходило, и из глубин
охолодевшей души вырывался поток, фонтан неуемной, ребячьей радости -
пронесло! Пролетело мимо! Не зацепило!.. И сейчас не было никаких причин
впадать в уныние или отчаяние, разве что снова придется оставить позицию и
переместиться в другое место, куда-нибудь за село, потому что наутро сюда
обязательно кто-нибудь заглянет, увидев с дороги разбросанные по площадке
трупы. Ко всему прочему, в руках теперь была машина, "Волга" первого
выпуска с никелированным козлом на капоте...

Глеб чувствовал тягучее, оцепенелое безразличие ко всему, в том числе и к
собственному положению. Эмоциональный всплеск угас, как только палец снялся
со спускового крючка. Все теперь вызывало ощущение мерзости, особенно стол
в беседке, где среди зелени, кусков мяса и разлитого кетчупа валялся
коротковолосый окровавленный скальп и проткнутые, пришпиленные тонким ножом
человеческие уши. Он долго сидел на краю смотровой ямы, зажимая в себе
рвотные позывы, старался отвлечься какой-нибудь мыслью, воспоминанием, но
обожженное, скальпированное сознание казалось тоже нанизанным на лезвие
ножа и ничего в эти минуты не содержало, кроме физиологического отторжения
происходящего. Дощатый туалет догорел, развалился, рассыпался пятном
тлеющих углей, мимо проскочило несколько одиночных машин, потом в стороне
села затрещали автоматные очереди, стволов десять одновременно. То ли
стрельба, то ли движение на дороге сдули оцепенелое состояние, Глеб
почувствовал холодный ветер, заметил звезды над головой, отблеск ушедшей за
гору луны, и вместе с ощущением реальности вернулось желание жить,
двигаться, действовать - привычное, знакомое желание, однако к нему
примешалась, приплелась тонкая и жгучая нить мстительности.

- Ну, с-суки, - бормотал он, собирая оружие убитых. - Все, хватит...
Доигрались, догулялись...

Он словно заражался ненавистью от побежденного противника, напитывался его
состоянием кровной мести - а это несомненно была месть! Она ничего не имела
общего с воинским духом, наверное, потому и не приносила удовлетворения,
победной радости. Глеб выехал со стоянки, включил дальний свет и погнал
машину в сторону села. Старая "Волга" ревела, как БТР, под капотом оказался
не родной, мощный двигатель, выносящий громоздкий автомобиль на любую горку
без всякого напряжения, и это придавало сил и тяжелой, злой уверенности.

На подъезде к селу он выключил фары и сразу же увидел большой костер,
полыхающий возле укрепленного железобетонными блоками поста ГАИ. Вокруг
мельтешили, расплываясь в огне, человеческие фигурки, больше похожие на
ночных мотыльков. Свернув на обочину, Глеб остановился, достал бинокль:
вокруг костра шло гульбище, кажется, плясали горский танец, соединившись в
круг, потрескивали автоматы, и белые следы трассирующих пуль уходили в небо
вместе с искрами. Приблизившись метров на сто, он еще раз оценил
обстановку, пересчитал пляшущих - около двадцати человек, пьяные,
краснолицые, чем-то напоминающие американских индейцев, разве что вместо
перьев - пятнистый камуфляж.

- Ну, доигрались, сволочи, - пробормотал Глеб, доставая из машины оружие. -
Сейчас спляшете...

Он ушел с дороги далеко в сторону, поближе к селу, выбрал позицию и, встав
на колено, как будто в условиях полигона, засадил гранату в костер. Взрывом
разметало и почти затушило огонь, разлетевшиеся головни замерцали во тьме
сотнями черт и точек. Отбросив пустую трубу гранатомета, Глеб схватил
автомат и веером, от живота, разрядил весь магазин. От блок-поста
послышался визг, стон, надрывный крик, запоздало и беспорядочно
прострекотал автомат. Тем временем Глеб уже прыгал по камням в сторону
дороги, к машине, на бегу замечая, как вздыбился столб огня от
взорвавшегося автомобиля у поста - одного из многих, вкривь и вкось стоящих
по обочинам. Пламя высветило круг, в котором бегало несколько человек,
поливая очередями то место, откуда стрелял Головеров.

Он же зашел теперь к ним сбоку по дороге и хладнокровно расстрелял
оставшихся одиночными выстрелами. Посидел на проезжей части, выждал, когда
стихнет крик умирающих, и валкой походкой двинулся к блокпосту...

Скорее всего, это была ночь кровной мести, ночь "длинных ножей"; неведомая
зловещая рука отворила шлюз беспредела и зверства, ввергла человеческий
разум в первобытную дикость, ибо ничем иным невозможно было объяснить
зрелище, скрытое за огнем, за строем танцующих пьяных людей. У блок-поста,
на бетонной площадке валялись обезображенные трупы стариков, мужчин и
женщин, детей и старух, убитых одинаково - ударом ножа по горлу...

Похоже, вырезали целый род, свели старые счеты. Уголь ненависти тлел долго,
лет семьдесят, если судить по возрасту самой старой жертвы, и вот дождался
своего часа, вздулся, обратился в огонь!

Их привезли сюда еще живыми, связанными, и прежде чем нанести смертельный
удар, куражились, мучили, пытали. В багровых отблесках пылающей машины -
горели колеса и салон - мертвые мужчины казненного рода казались отлитыми
из чугуна, остывающего на ночном холоде, а тела обнаженных, обезображенных
женщин сверкали желтым пламенем, будто золотые...

А те, кого исполненная кровная месть привела в животный восторг, кто
торжествовал победу, танцуя у огня, лежали пятнистыми комьями среди
дымящихся головней. Смерть, наконец, примирила всех и навсегда. Над мертвым
полем колыхался багровый свет и черный дым от горящей резины ронял на землю
стремительную клубящуюся тень.

Глеб неожиданно почувствовал сильную боль в скулах и только сейчас
обнаружил, что не может развести стиснутых, сжатых еще на автомобильной
стоянке зубов, и сведенные судорогой мышцы превратились в камень. Всякие
попытки лишь усиливали эту боль, темнело в глазах и на горле вспухал
желвак, сдавливающий дыхание. Он добрел до машины, запустил мотор и поехал
через мертвый блок-пост, через головни, пятнистые комья и огонь...

Когда все это осталось позади и мимо замелькали багрово-красные склепы
домов с черными окнами и желтеющие костры пустых садов, несмотря на
опасность, Глеб остановил машину посередине улицы и попытался ножом разжать
свои челюсти. Лезвие скрежетало в прикусе, крошилась эмаль, чувствовался
уже вкус крови, сочащейся из разрезанной губы, но зубы не разжимались и
боль теперь переползла в уши. Он отшвырнул нож и, не скрываясь, с дальним
светом, проехал через село, замкнутое наглухо в эту страшную ночь. На
окраине поперек дороги стоял черный БТР с развернутой в его сторону башней,
на броне мелькали вооруженные люди. Глеб притормозил и потянул с заднего
сиденья трубу гранатомета, однако в этот момент на секунду его ослепило
встречным светом, зажженным на БТРе. Вероятно, узнали "Волгу", в тот же миг
прожектор выключился и черная мыльница машины сползла на обочину, освободив
проезжую часть.

Он вырвался за село, оглашая ревом двигателя пустое пространство, промчался
несколько километров и встал возле изрешеченной пулями железной автобусной
остановки. Наконец, он снова разглядел звезды и меркнущую предрассветную
луну, неожиданным образом вернувших его к действительности. Впереди был
Аргун и мощнейший блок-пост на пересечении дорог: Глеб не хотел больше
костров кровной мести, не хотел никого судить судом силы и оружия,
примирять смертью. Он вынул карту, поискал место, где можно остановиться на
день, выбрал полевую дорогу, исчезающую в "зеленке", и пополз по ней, как
утомленный ночной охотой зверь.

Зубы у него разжались сами собой, когда он, спрятав машину, убрел в глубь
"зеленки", лег на землю и мгновенно заснул.

Марита Глебу не снилась с того момента, когда он исповедался деду Мазаю под
весенним северным небом в брошенном военном городке. Она будто ушла не
только из снов, но и из жизни, поскольку Головеров даже не вспоминал о
блужданиях в подземных норах Бендер, хотя при этом не забывал имени и
образа Мариты. Однако он жил с предчувствием, что ушла ненадолго и еще
вернется, и еще будет мучить, просить чистой воды, показывать детей,
рожденных от их любви.

И она пришла в Чечне, только ничего не просила, а склонилась над Глебом и,
касаясь губами, стала поить его изо рта в рот. Он пытался отвернуться,
дергал головой, хотел оттолкнуть ее, избавиться от видения и проснуться.