добытым Мишуком ременным арканом и засовывает за пояс секиру и насадку,
для рогатины, подаренную Мишуком.
Оба стояли, глядя на Мишука горячими лихорадочными глазами, все еще веря и
не веря своему освобождению. Мишук вывел их на зады, на укромную тропку.
Старец размахнул руки, обнял и трижды крепко поцеловал Мишука:
внуку...
потянулась и чмокнула его в щеку. И пошли в ночь, впереди старик с секирою
за поясом и тяжелым мешком на спине, позади женка с дитем, и внучок
пискнул что-то в темноте, а она что-то тихо сказала ему, унимая, - и скоро
оба исчезли среди оснеженных елок, только скрип шагов еще долго доносился
до Мишука.
посвистывая и слушая, как старшой, ругмя ругаясь, ищет секиру и пропавшие
зипупы.
воздухе, теперь обвиняли друг друга и уже едва не брались за грудки. Тут
ввалился сторожевой, в голос выкрикнул:
Михалкич стоял!
кивнул, поведя глазом:
Мишук вымолвил:
выпустил. Старик тот, Степаном его зовут, переславской родом, бати
покойного приятель. Отец умирал, наказывал: <На рати, случаем, не заруби!>
И вот я... И баба, женка та с дитем, сноха евонная...
взглядом, каким глядит почасту, склоняя рога, племенной бык, - не то
боднет, не то отскочит посторонь. Вроде уже и кулак сжал для удара, но не
ударил, а, посопев, спросил:
рогатину... Вот! - перечислял Мишук не останавливаясь. - А теперь хошь
бей, хошь убей - все одно!
крепче расставив ноги, утвердился на снегу.
ногу. - Ну... У-у-у, пес!
Чуть удержался он на ногах, выговорил только:
захохотал, закидывая черную бороду и разевая красную пасть.
хитровато прищурясь.
и понял... Он и не чаял совсем. А как спознались, в ноги мне: сноху,
мол... Ну, я красные сапоги тому татарину в зубы...
ну! - Старшой вновь, закидывая башку, залился веселым хохотом.
Отсмеявшись, аж выжало слезы из глаз, крепко хлопнул Мишука по плечу,
примолвил:
переваливаясь косолапо, а Мишук за ним, толком не понимая еще, что же
произошло.
зрачков, сощурился:
губы.
себя уладим как-нито! А то ищо привяжутце: <Ворога отпустил!> Старчища
матерого с молодайкой да внуком... Тоже мне, вороги, тьфу! А за секиру,
быват, поставишь ребятам пенного. Ну, и тово... Струхнул? Думал, бить
буду?
Награбили они зипунов, без того хватало...
тверской полон у татар, сажал на землю... Кого выкупил, кого и нет! Тысячи
ушли в степь, вослед татарской коннице, тысячи погинули от голода и
морозов на разоренных дорогах Твери...
волостей. Положили впусте земли Дмитрова, Углича, Владимира, прихватили
порядочный кус ростовских и суздальских сел. Только Московскую свою
волость сумел отстоять князь Иван от прохождения татарских ратей. Дарил
темников, сам казал иные пути.
спустя все поминалось: где какая стояла деревня, какое село, от коего ныне
только кусты, да бурьян, да крапива в человечий рост, да холмики
заброшенных могил на бывшем погосте, который уже некому посетить, некому
возобновить сожженные кресты на могилах и некому оплакать, навестив по
весне, родимых усопших своих.
Васильевичем, распустив ратных по домам, отправились оба в Орду. Хан
вручил ярлык на великое княжение владимирское Ивану.
отчаянием моим, и мольбой!
сердце мое.
остуды ханской упасе.
сохранил.
Русской земле.
преумножить усладу щедрот твоих?
грядет на мя страшнейшая страшного на земли?
не свел на мя огнь небесный! Слышал плач и стенания жен, горе матерей и
вопли чад, в полон угоняемых, и не содрогнулся, и пребыл покоен в
величестве своем. Ужасен ты, Господь, в тяжкой силе щедрот твоих!
вопию, и стражду, и плачу, и тоскую, и сиротствую днесь пред тобой, об
одном умоляя: не погуби!
своих и от сердца своего не отринь! Но сотри в персть и не порази
всеконечно!
нужной любви к ближнему моему! Земля страждет от дурноты моея! И стать
другим не хочу я, Господи!
остуды сердцу своему! Ты велик, и благость твоя безмерна. Пожалей же меня,
Господи, и не погуби!
волею твоею! Казни достоин я и нужныя смерти от тя за кровь, и слезы, и
скорбь всея земли, и знаю это, и не хочу умирать!
утвердил мя главой!
одесную престола, но смилуйся надо мной, ибо я хуже их, и знаю о том!