пальцы к раненому соску, возится дотемна, и только почуяв, что сосок
омягчел (измучены вконец и она и корова), подставляет страдалице ведро и
выходит, едва не качаясь, из хлева.
невинные глаза.
под рукомоем, подходит к столу. Любава расставляет глиняные миски. Все,
стоя, молятся, потом молча берутся за ложки.
Иван.
виноватая! Это мы грешны!
тельник покойного Никиты, по которому и узналась мужева судьба. На погосте
поставили поминальный крест. Наталья навсегда стала повязываться
по-вдовьему в темный плат и такой же, старушечий, повойник. И в доме нынче
за трапезою была вот такая, почти молитвенная, тишина.
больших влажных коровьих глаз словно бы и взаправду текли слезы. Вымя
вздулось, и от каждого прикосновения к нему буренка вздрагивала. Наталья
вновь и густо смазала вымя мазью, укоротила веревку, чтобы та не смогла
вылизать себя языком...
забить. Но Наталья, сама не ведая почему, уперлась. Суеверно казалось ей:
стоит выходить эту корову, и тогда отпадут все беды, напавшие на
семейство. Поила отварами, ночей не спала. Корова, она и есть корова! К
концу недели опухоль стала спадать, уже не так дергалась буренушка, когда
Наталья сдаивала ее, по-прежнему на землю, хоть и больно было, терпела,
лишь благодарно облизывала хозяйкино плечо и шею шершавым своим языком.
Знал бы ратник, незадумчиво ткнувший животину копьем в пах, чего будет
стоить выходить ее после того! Не ведал, да и не думал, поди! Трупы коров
с распухшими животами там и тут валялись вдоль дорог, ожидая воронья и
волков...
очередную вступивши во хлев, услышала довольное чавканье, буренка впервые
в охотку ела и, выев и вылизав целое ведро пойла, попросила еще), когда
наступил перелом и дело пошло на поправку, Натальино сердце так прикипело
к корове, что, казалось, и забить ее некак будет, когда придет срок.
что не на траве живой, а на сене стоит! И уже не выливали псу, сами пили
густое, пенистое, с желтизною, жирное молоко, и Наталья светлела, глядя,
как дети дружно приникают к мискам с парною сытной вологой.
отослать обоз в Москву, и уже не вставало нужды кем-то заменять погибшего
данщика Никиту Федорова, владычный келарь и эконом молчаливо согласили на
то, что в волостке данщиком стала Никитина вдова. Сын-отрок уже подрастал,
там, глядишь, и вослед батьки пойдет!
отвезя обозы. Минин посельский боле не пакостил. Впрочем, наезжали,
приглядывались, да как раз о ту пору, как госпожа была во своем дворе.
Уехали ни с чем. Мужики нудили Наталью: <Переезжай к нам!> Она улыбалась
молча, отматывала головою. Сама не ведала порой, почто, прикипев ко
вдовьим хоромам своим, где каждая спица, каждая слега, крюк напоминают ей
Никиту, не может оторваться, уйти, стать сама себе госпожою, вместо того,
чтобы продолжать Никитину тяжкую работу, заместо мужа объезжая волостку и
<вымучивая> из упрямых мужиков митрополичий корм.
к концу ноября, не уведавши, что в тот день, когда она выезжала из Москвы,
Ольгердовы рати явились в пределах княжества.
Волоком, невесть, что и створилось бы. Наученная горьким опытом прежней
войны, Наталья, получив вести, тут же, в ночь, велела всем, разослав
верховых по деревням, зарывать хлеб и уходить со скотиною в леса. За
считанные дни устроили шалаши, огородились засеками, перегнали крупный и
мелкий скот, и, когда подошла литва, в пустых Натальиных деревнях, где
оставались, может, две-три древние старухи, сами глядевшие в домовину,
только ветер гулял да мелькали тенями кошки, упрямо не желавшие покидать
родимых хором, да еще ласки, хорьки и прочая живность, ютящаяся, чая
поживу, близ человечьего житья.
себя, когда уже за ней заехал староста (в доме оставалась она одна да
излеченная ею корова), вдруг заупрямилась:
мимо лица ошеломленного старосты. - Езжай! Вот еще эту укладку возьми!
Ванюшу, гляди, не выпусти, не то сюда прискачет! Езжай! Може, со мною
хошь... деревню не сожгут... - сказала она первое, что пришло в голову.
И староста заюлил, замитусился, начал просить, снимал и мял в руках
шапку... Наконец отъехал, так ничего и не поняв.
горницу, оглядела свое жило, села на лавку, разглаживая крашенинный холст
на коленях. Повторила тихонько: - Ну, все... - И молча, беззвучно
вздрагивая плечами, заплакала.
не удивилась, только погладила рубец на коровьем вымени и, уже когда
ратник распахнул дверь, неспешно подняла голову. Ратник даже отпрянул
сперва - не сожидал увидеть живую душу, да еще и с коровою. Стоял,
раздумывая, что сказать, содеять. Наталья поднялась, молча налила молока в
берестяной ковш, поднесла ратнику. Тот глянул вытаращенными глазами,
дернулся, воровато озрясь, отступил было.
лет, лик имел совсем не воинственный, - начал пить, все поглядывая и
поглядывая на Наталью, на ее сухое, с огромными, в черных тенях, очами,
иконописное лицо, на тонкие персты потемнелых от работы, но явно боярских
рук. Воротив ковш, сказал по-русски:
бадейку, пошла в дом. На дворе грудились несколько ратников. Литвин в
русской броне под суконною расстегнутой ферязью распоряжал людьми. У
одного из ратных в руке трепыхался и ронял алые искры смолистый факел.
сердцем, точно в холодную воду, подступила к ратным:
русичи из Полесья, закивали - да, мол! - поглядывая опасливо на своего
боярина.
сказала Наталья.
своих: о чем говорит баба? Ему сказали. Литвин, сам крещеный, задумался.
слова и начиная гневать.
Наталья. - Куда-то туда подались! - махнула она рукою. - И скот увели за
собой!
требовательно повторила Наталья.
увести? Стара, да еще и содеет чего! Зарубить?
увести, так сдохнет! А молоко - вот!
ножен клинок, все еще решая: не рубануть ли?). Спокойно - чуяла раздумья
ворога и заставляла себя сугубо не спешить - воротилась, стала подавать
всем полные ковши молока. И по мере того, как пили, и когда выпил-таки и
сам боярин, убить жонку стало как-то совсем неможно, да и отобрать у нее
корову - тоже.
снедь. С подволоки достали крепко провяленную чечулю мяса, растопив печь,
сварили с Натальиной помочью котел пшенной каши, пили хозяйский квас.
Прихватывая кто сверток холста, кто какую иную сряду, портно, один вынес
из сарая старые обруди, литвины посажались на коней и поехали вдоль
деревни. Догоравший факел был брошен во дворе. Ратники заходили в избы,
шарили по клетям, но жечь деревню не стали. Вечером, возвращаясь с
несколькими кулями разысканного где-то зерна, опять напились молока у
Натальи и опять литовский боярин думал: не убить ли? Долго на расставании
глядел в строгие очи пожилой женщины. Что-то понял. Оборотив коня,
ускакал.
Доведись до татар, так легко не отделалась, угнали бы в степь! Зачем
осталась? Из-за коровы, что можно было и увести за собою? Из-за покойного
Никиты скорей!
жонку, оставшуюся в пустой деревне. Пили молоко, уезжали, так и не тронув
ни ее, ни коровы.
Маркелов Олег
Гюго Виктор
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Куликов Роман
Конан-Дойль Артур