некое подобие гостиной и там оставил.
церковными, окнами, но она казалась унылой и странно покинутой в сером свете
близящейся грозы. Далее открывался проход в другую комнату, поменьше;
единственное окно ее прикрывали ставни, и в сумраке смутно вырисовывались
очертания скудной мебели; то, что глазу моему удалось различить, поразило
меня, особенно портрет на стене.
обратился в ничто и, исчезнув, открыл арку, а за ней сводчатый проход и
дальше таинственную винтовую лестницу, каменную, холодную, некрашеную и не
покрытую ковром. На этой лестнице, мрачной, как в застенке, раздался стук
тросточки - тук-тук-тук - и потом на ступени легла тень, а затем я увидела и
некий образ.
двигалось странное виденье.
нахожусь. Недаром это место называется улицей Волхвов; верно, башни,
высящиеся над округой, переняли у крестных своих, трех таинственных
мудрецов, их темное и древнее колдовское искусство. Здесь царят чары седой
старины; колдовские силы перенесли меня в очарованную темницу, и вдруг
исчезнувший портрет, и арка, и сводчатый переход, и каменные ступени - все
только подробности волшебной сказки. И еще отчетливее декораций стояло на
сцене главное действующее лицо - Кунигунда, колдунья! Малеволия - злая
волшебница!
одна на другой, сжимали золотой набалдашник посоха из слоновой кости,
похожего на скипетр. Широкое лицо не возвышалось над плечами, но торчало
перед грудью, а шеи не было вовсе. На черты ее легла печать столетней
старости, а еще старше казались ее глаза - злые, настороженные, под седыми
густыми бровями и синеватыми веками. Как сурово она на меня поглядела, с
каким угрюмым недоброжелательством!
листьями, а поверх него - шаль с пышной каймою, такая большая, что
разноцветная опушка волочилась по полу. Но особенно поражали взгляд ее
драгоценности - в ушах ослепительно сверкали длинные серьги, конечно, не
фальшивые и не взятые напрокат, а на тощих пальцах красовались толстые
золотые кольца с жемчугами, изумрудами и рубинами. Горбатая карлица была
разодета, словно языческая царица.
старушечьим голосом; и то сказать - на подбородке у нее пробивались седые
волоски.
скажите, что я сама могу купить себе фруктов, коли мне захочется, et quant a
ses felicitations, je m'en moque!* - И сия любезная дама поворотила мне
спину.
и гостиную. Все, казалось, разыгрывалось по всем правилам волшебной сказки.
Путник, попавший в очарованный замок, услышал за окном грохот колдовской
бури.
странен. Она складывала свои дары к непонятной святыне, а злобные повадки ее
идола не предвещали добра. Меж тем мрачная Сидония, дрожа как паралитик,
стуча драгоценным посохом по мозаике паркета и глухо ворча, удалилась.
такие красные, вдруг смертельно побледнели, словно от ужаса. Хоть я и
похвалялась выше своим бесстрашием, мне вовсе не хотелось теперь выходить
под ливень и мокнуть. К тому же молния сверкала ослепительно, гром гремел
совсем рядом; над Виллетом разразилась ужасная гроза. Расщепленные стрелы
пронзали обрушивавшуюся стеной водную лавину, красные зигзаги прочерчивали
весь свод, белый, как сталь, и лило, лило, словно разверзлись вышние хляби.
лестнице. На площадке стояла скамья, и я на нее опустилась. Кто-то скользнул
по верхней галерее; это оказался старый священник.
благодетель опечалится, если узнает, какой прием оказали незнакомому
пришельцу у него в доме.
мне оставалось лишь подчиниться, чтобы не обидеть его. Задняя комната была
уютней и лучше обставлена, чем передняя, большая комната, и старик провел
меня прямо туда. Он приоткрыл ставни, и я увидела строгую комнатушку,
похожую скорей на часовню, чем на будуар, и словно предназначенную для
воспоминаний и сосредоточенных раздумий, а не для приятностей отдыха и
праздных развлечений досуга.
разговаривать не стал, а вместо этого открыл какую-то книгу, упер взгляд в
страницу и зашептал не то литанию, не то молитву. Желтые вспышки молний
золотили его лысину, а весь он оставался в глубокой, лиловой тени. Он сидел
как изваянье. Казалось, за своими молитвами он совсем позабыл обо мне и
поднимал глаза лишь тогда, когда особенно яркий разряд либо особенно громкий
удар грома возвещали об опасности. Да и тогда во взоре его угадывался не
испуг, но благоговейный страх. Я тоже испытывала благоговейный ужас, но не
так ему предавалась, и мысли мои свободно блуждали.
склоняла колени в храме Бегинок. Я не могла решить этого с уверенностью, ибо
видела тогда отца Силаса в сумраке и сбоку, однако сходство я находила без
сомненья, мне сдавалось, что и голос похож. Неожиданно вскинув на меня
глазами, он дал мне понять, что заметил мой интерес к его особе. Тогда я
принялась разглядывать комнату, тоже необъяснимо затронувшую мое
воображенье.
резьбой, на темно-красном налойчике, как водится, помещались роскошно
переплетенный требник и эбеновые четки, а повыше висел портрет, который я
уже и прежде заметила, тот самый, что дрогнул, сдвинулся и исчез, впуская
духов. Тогда, не разглядев, я приняла было его за образ божьей матери,
теперь же, на свету, я увидела, что это женщина в монашеском облаченье.
Лицо, хоть и некрасивое, было прелестно, бледное, юное лицо, затененное
печалью или болезнью. Я уже сказала, что красивым оно не было, да и
прелестно оно было скорей беззащитностью и томной своей покорностью. Но я
долго вглядывалась в эти черты и не могла отвести взгляд.
оказывается, еще вполне владел своими органами чувств, ибо, поглощенный
книгой, не поднимая глаз и даже, насколько я могла заметить, не поворачивая
головы, он заметил, куда направлено мое внимание, и, четко и тихо
выговаривая слова, уронил следующие четыре замечания:
вообразив, что в безутешном горе кроется причина неприветливости сей
почтенной особы.
внуков, как бы ни горевала об утрате, но тяжко оплакивает Жюстин Мари до сих
пор не кто иной, а суженый ее, которому Судьба, Вера и Смерть втройне
отказали в блаженстве союза.
кто же это оплакивает Жюстин Мари. В ответ я услышала целую романтическую
повесть, рассказанную довольно впечатляюще под рокот стихающей грозы.
Правда, признаюсь, она бы меня еще более впечатлила, будь в ней поменьше
французских красот, воздыханий в духе Жан-Жака Руссо и смакования
частностей, зато побольше простоты и безыскусственности. Но преподобный
отец, очевидный француз по рождению и воспитанию (я все более убеждалась в
сходстве его с моим духовником), был истинный католик; подняв глаза, он
вдруг взглянул на меня с коварством, какого едва ли приходилось ожидать от
такого старика. И все же, думаю, у него было доброе сердце.
благодетелем, любил, оказывается, эту бледную Жюстин Мари, дочь богатых
родителей, во времена, когда собственные его виды позволяли выбирать невесту
в обеспеченной среде. Но отец его, богатый банкир, разорился и умер, оставя
в наследство сыну лишь долги и позор. О Мари ему теперь и думать было
нечего. Старая ведьма, которую я видела, мадам Уолревенс, противилась их
союзу с той лютостью нрава, которою судьба часто награждает калек. Бедной
Мари недостало ни хитрости водить жениха за нос, ни сил остаться ему верной.
Она отказала первому искателю, но, отказавши и второму, с тугим кошельком,
ушла в монастырь и там, послушницей, умерла.
история этой любви и страданий была преподнесена мне в таких словах, что
даже я, ее слушая, растрогалась.
известный как ювелир, на самом деле участвовал в биржевых операциях, его
Самойлова Елена
Жюль Верн
Василенко Иван
Белогорский Евгений
Витковский Евгений
Громыко Ольга