устроил жене сцену за то, что она произнесла слово "бош".
изменника Троцкого "Лейбой"!
большевиками на Принкипо привели Алексея Алексеевича в совершенное
бешенство. Тут он сходился со всеми русскими политическими деятелями, и
старыми и новыми.
знакомому, нейтральному дипломату. -- Хороша была бы встреча! Я первый
вцепился бы в горло этим господам!
никак не представлял себе, чтобы Тонышев мог вцепиться в горло кому бы то ни
было.
союзные правители, в помощь Деникину и Колчаку, должны предписать маршалу
Фошу двинуть войска против большевиков. И еще лучше, предписать это сделать
немцам: они у нас большевиков посадили, пусть они их и свергают. И,
поверьте, большевики трясутся от ужаса: только этого они и боятся.
то я не сомневаюсь, что союзники 485 будут очень рады: они только и хотят,
чтобы вы отклонили их предложение.
Алексеевич. -- Впрочем, хороша теперь и их собственная трогательная дружба.
что союзники уже все ненавидели друг друга. По Парижу ходили рассказы:
Клемансо больше не раскланивается с Вильсоном. Соннино называет президента
Соединенных Штатов "американским сапожником". На заседании Трех "Отец
Победы" назвал Ллойд-Джорджа лгуном, а Ллойд-Джордж, чуть ли не схватил его
за воротник, потребовал извинений, так что Вильсон, почти одинаково
ненавидевший обоих, еле их разнял; французский премьер отказался принести
извинения английскому премьеру, но выразил полную готовность дать ему
удовлетворение, по его выбору, на шпагах или на пистолетах (это очень
понравилось Тонышеву). Со смехом говорили о мерах, принимавшихся в Париже
иностранными полициями к охране своих высокопоставленных особ: хватали всех,
чьи лица казались подозрительными. Так американские сыщики, уж совершенно
никого в Европе не знавшие, приняли Клемансо за анархиста и арестовали его у
входа в "Отель Крийон"; а их товарищи, по той же причине, задержали в холле
"Мажестика" маршала Фоша, явившегося в штатском платье на завтрак к
начальнику британского генерального штаба.
оживлению. Об условиях мира никто в населении не думал. Важно то, что войны
больше никогда не будет. С удовольствием узнавали о создании новых
государств и спрашивали друг друга, какие у них столицы и есть ли у них уже
гимны. Тем не менее французам нравилось, что Отец Победы покрикивает на
представителей малых стран; орал на Венизелоса в споре о греческих делах,
обвиняя его в непонимании и в невежестве. Клемансо, особенно после покушения
на него анархиста, был на вершине популярности. Все знали, что он будет
президентом республики и только с тревогой спрашивали, сохранит ли он свои
умственные способности до 486 конца президентского срока: всЈ-таки ему тогда
будет уже под девяносто лет. Кое-кто по этой причине нерешительно предлагал
кандидатуру Поля Дешанеля. В общем оживлении невольно принимали участие и
русские. Некоторые из них, еще имевшие дипломатический паспорт и связи,
иногда получали приглашения на приемы. Мог бы добиться приглашения и
Тонышев, но он ничего для этого не сделал и почти ни у кого из иностранцев
больше не бывал.
без большого дела, собирались видные люди, он встретил знакомого
политического деятеля, только что приехавшего из России кружным путем через
Японию и Соединенные Штаты. Тот после доклада крепко пожал ему руку и
выразил сочувствие.
удивленно на него взглянул и пожалел о своей оплошности.
ошибаюсь?..
покончили с собой.
понадобится", но это были слова неопределенные. Разумеется, их не гнали, их
по прежнему очень хвалили врачи и сиделки. Но они сами понимали, что
оставаться без конца нельзя. Недели через три Скоблин, встретившись в
коридоре с Травниковым, пригласил его в свой кабинет. Никита Федорович
испуганно на него взглянул: давно ждал неприятного разговора. Вышло всЈ же
не так плохо. Хирург сказал, что необходимо перевести Дмитрия Анатольевича
из отдельной комнаты в общую палату и просил его к этому подготовить:
по крайней мере десяти человекам, находящимся в таком же положении, как он.
Все московские 487 больницы битком набиты людьми. А отдельные комнаты теперь
уж величайшая редкость. В прежние времена, до них, это было отчасти связано
с денежным вопросом, и больные рассматривали перевод в общую палату как
какое-то понижение в чине. Но теперь всЈ бесплатно, в этом я отдаю им
справедливость, так что вопрос уж совершенно не в этом. Дмитрий Анатольевич
вне опасности. Лучшим его положение вряд ли станет. Уход в общей палате
точно такой же. Я обхожу всех больных каждый день. Кроватей в палате,
разумеется, только восемь.
вперед. Меня и самого могут выставить в любую минуту. Удивляюсь, как не
выставили до сих пор... Татьяна Михайловна никогда с вами о "будущем" не
говорила?
любую минуту одну отобрать.
удобнее, чем спать на диванчике.
то это о своих удобствах!
разумеется, оставаться на ночь не может... Они помнится, во втором этаже
живут?
по лестнице нет речи. В первое время мы могли бы посылать служителей, чтобы
они его сносили вниз. Впрочем, и не такая радость ездить в повозочке по
улицам... Как знаете. По моему, лучше ему полежать пока можно в общей
палате. Жить же ему, разумеется, не очень долго, как впрочем и нам всем.
Жили и померли, и ничего такого нет. Разве вам, Никита Федорович, страшно?
уходить от мужа на ночь. Решил вопрос сам Дмитрий Анатольевич.
слышно, но решительно.
же можно это сделать в общей палате?" Он думал о самоубийстве с каждым днем
больше и только с ужасом поглядывал на жену. "Что я ни сделал бы, один из
жизни не уйду".
разрешил Татьяне Михайловне читать вслух мужу:
такие, которые не могли бы его волновать, -- сказал он и сам принес бывший у
него в кабинете том Пушкина. Дмитрию Анатольевичу и не хотелось слушать, но
это было морально легче, чем разговаривать или молчать с женой. Сначала он
только делал вид, будто слушает. Затем стал вслушиваться.
учиться... Да, именно "благословен... и тьмы приход"... -- Он вспомнил эту
музыкальную фразу Чайковского, всегда сильно на него действовавшую, и
незаметно смахнул слезу. Руки у него уже работали сносно. "Чтобы проглотить,
сил хватит"... И тотчас та же фраза отозвалась в памяти Татьяны Михайловны.
Служители подняли его в квартиру. В передней подростки молча смотрели на
него, как на диковинку. Доктор обещал наведываться часто. Сиделка обнялась с
Татьяной Михайловной и сказала, что будет приходить каждый день. "Скоро
будете, Дмитрий Анатольевич, совсем в порядке", -- обещал врач. Приехал и
Никита Федорович, с какой-то едой. Он посещал Ласточкиных ежедневно и, как
их ни любил, уходил от них всегда с облегченьем.
впечатленьями", -- подумал Дмитрий 489 Анатольевич. Жена подошла к нему,
спросила, удобно ли лежать, было ли лучше в клинике. Он чуть наклонил голову
и глазами дал понять, что хочет поцеловать ей руку. Чувствовал к ней всЈ
бо'льшую жалость. "Господи! Если б не она, как было бы просто!.. Ведь
выходит: почти убийство"...