Чтение 97–й страницы книги ~Сорок пять~

Сбросили чехол - и новое знамя с двумя гербами - Наварры и Бурбонов -
величественно взвилось в воздух; оно было белое: с одной стороны на нем в
лазоревом поле красовались золотые цепи, с другой - золотые лилии с
геральдической перевязью в форме сердца.

"Боюсь, - подумал про себя Шико, - что боевое крещение этого знамени
будет весьма печальным".

В ту же минуту, словно отвечая на его мысль, крепостные пушки дали залп,
который вывел из строя целый ряд пехоты в десяти шагах от короля.

- Гром и молния! - воскликнул Генрих. - Ты видишь, Шико? Похоже, что это
не шуточное дело! - Зубы у него отбивали дробь.

"Ему сейчас станет дурно", - подумал Шико.

- А! - пробормотал Генрих. - А! Ты боишься, проклятое тело, ты трясешься,
ты дрожишь; погоди же, погоди! Уж раз ты так дрожишь, пусть это будет не
зря!

И, яростно пришпорив своего белого скакуна, он обогнал конницу, пехоту,
артиллерию и очутился в ста шагах от крепости, весь багровый от вспышек
пламени, которые сопровождали оглушительную пальбу крепостных батарей и,
словно лучи закатного солнца, отражались в его латах.

Он придерживал коня и минут десять сидел на нем неподвижно, обратясь
лицом к городским воротам и раз за разом восклицая:

- Подать фашины! Гром и молния! Фашины!

Морнэ с поднятым забралом, со шпагой в руке присоединился к нему.

Шико, как и Морнэ, надел латы; но он не вынул шпаги из ножен.

За ними вслед, воодушевляясь их примером, мчались юные дворяне-гугеноты;
они кричали и вопили: "Да здравствует Наварра!"

Во главе этого отряда ехал виконт де Тюренн; через шею его лошади была
перекинута фашина.

Каждый из всадников подъезжал и бросал свою фашину: в мгновение ока ров
под подъемным мостом был заполнен.

Тогда ринулись вперед артиллеристы; теряя по тридцать человек из сорока,
они все же ухитрились заложить петарды под ворота.

Картечь и пули огненным смерчем бушевали вокруг Генриха и в один миг
скосили у него на глазах два десятка людей.

Восклицая: "Вперед! Вперед!" - он направил своего коня в самую середину
артиллерийского отряда.

Он очутился на краю рва в ту минуту, когда взорвалась первая петарда.

Ворота раскололись в двух местах.

Артиллеристы зажгли вторую петарду.

Образовалась еще одна скважина; но тотчас во все три бреши просунулось
десятка два аркебузов, и пули градом посыпались на солдат и офицеров.

Люди падали вокруг короля, как срезанные колосья.

- Сир, - повторил Шико, нимало не думая о себе. - Сир, бога ради, уйдите
отсюда!

Морнэ не говорил ни слова, но он гордился своим учеником и время от
времени пытался заслонить его собою; но всякий раз Генрих судорожным
движением руки отстранял его.

Вдруг Генрих почувствовал, что на лбу у него выступила испарина и перед
глазами туман.

- А! Треклятое естество! - вскричал он. - Нет, никто не сможет сказать,
что ты победило меня!

Соскочив с коня, он крикнул:

- Секиру! Живо - секиру! - и принялся мощной рукой сшибать стволы
аркебузов, обломки дубовых досок и бронзовые гвозди.

Наконец рухнула перекладина, за ней - створка ворот, затем кусок стены, и
человек сто ворвались в пролом, дружно крича:

- Наварра! Наварра! Кагор - наш! Да здравствует Наварра!

Шико ни на минуту не расставался с королем: он был рядом с ним, когда тот
одним из первых ступил под свод ворот, и видел, как при каждом залпе Генрих
вздрагивая и низко опускал голову.

- Гром и молния! - в бешенстве воскликнул Генрих. - Видал ли ты
когда-нибудь, Шико, такую трусость?

- Нет, сир, - ответил тот, - я никогда не видал такого труса, как вы: это
нечто ужасающее!

В эту минуту солдаты г-на де Везена попытались отбить у Генриха и его
передового отряда городские ворота и окрестные дома, ими занятые.

Генрих встретил их со шпагой в руке.

Но осажденные оказались сильнее; им удалось отбросить Генриха и его
солдат за крепостной ров.

- Гром и молния! - воскликнул король. - Кажется, мое знамя отступает! Раз
так, я понесу его сам!

Сделав над собой героическое усилие, он вырвал знамя из рук знаменосца,
высоко поднял его и, наполовину скрытый его развевающимися складками, первым
снова ворвался в крепость, приговаривая:

- Ну-ка, бойся! Ну-ка, дрожи теперь, трус!

Вокруг свистели пули; они пронзительно шипели, расплющиваясь о латы
Генриха, с глухим шумом пробивали знамя.

Тюренн, Морнэ и множество других вслед за королем ринулись в открытые
ворота.

Пушкам уже пришлось замолчать; сейчас нужно было сражаться лицом к лицу,
врукопашную.

Покрывая своим властным голосом грохот оружия, трескотню выстрелов, лязг
железа, де Везен кричал: "Баррикадируйте улицы! Копайте рвы! Укрепляйте
дома!"

- О! - воскликнул де Тюренн, находившийся неподалеку и все расслышавший.
- Да ведь город взят, бедный мой Везен!

И как бы в подкрепление своих слов он выстрелом из пистолета ранил де
Везена в руку.

- Ошибаешься, Тюренн, ошибаешься, - ответил де Везен, - нужно двадцать
штурмов, чтобы взять Кагор! Вы его штурмовали один раз - стало быть, вам
потребуется еще девятнадцать!

Господин де Везен защищался пять дней и пять ночей, стойко обороняя
каждую улицу, каждый дом.

К великому счастью для восходящей звезды Генриха Наваррского, де Везен,
чрезмерно полагаясь на крепкие стены и гарнизон Кагора, не счел нужным
известить г-на де Бирона.

Пять дней и пять ночей подряд Генрих командовал как полководец и дрался
как солдат; пять дней и пять ночей он спал, подложив под голову камень, и
просыпался с секирой в руках.

Каждый день его отряды занимали какую-нибудь улицу, площадь, перекресток;
каждую ночь гарнизон Кагора пытался отбить то, что было занято днем.

Наконец в ночь с четвертого на пятый день боев враг, вконец измученный,
казалось, вынужден был дать протестантской армии некоторую передышку.
Воспользовавшись этим, Генрих, в свою очередь, атаковал кагорцев и взял
приступом последнее сильное укрепление, потеряв при этом семьсот человек.
Почти все дельные командиры получили ранения; де Тюренну пуля угодила в
плечо; Морнэ едва не был убит камнем, брошенным ему в голову.

Один лишь король остался невредим; обуревавший его вначале страх, который
он так геройски преодолел, сменился лихорадочным возбуждением, почти
безрассудной отвагой: все скрепления его лат лопнули, одни - от собственной
его натуги, ибо он рубил сплеча; другие - под ударами врагов; сам он разил
так мощно, что никогда не наносил противнику ран, а всегда убивал его.

Когда это последнее укрепление пало, король в сопровождении неизменного
Шико въехал во внутренний двор крепости; мрачный, молчаливый, Шико уже пять
дней подряд с отчаянием наблюдал, как рядом с ним возникает грозный призрак
новой монархии, которой суждено будет задушить монархию Валуа.

- Ну, как? Что ты обо всем этом думаешь? - спросил король, приподнимая
забрало и глядя на Шико так проницательно, словно он читал в душе
злополучного посла.

- Сир, - с грустью промолвил Шико, - сир, я думаю, что вы - настоящий
король!

- А я, сир, - воскликнул де Морнэ, - я скажу, что вы человек
неосторожный! Как! Сбросить рукавицы и поднять забрало, когда вас
обстреливают со всех сторон! Глядите-ка, еще пуля!

Действительно, мимо них просвистела пуля и перешибла перо на верхушке
шлема Генриха. В ту же минуту, как бы в подтверждение слов г-на де Морнэ,
короля окружил десяток стрелков из личного отряда губернатора.

Господин де Везен держал их там в засаде; она стреляли низко и метко.

Лошадь короля была убита под ним, лошади г-на де Морнэ пуля перешибла
ногу.

Король упал; вокруг него засверкал десяток клинков.

Один только Шико держался на ногах; мгновенно соскочил с коня, загородил
собой Генриха и принялся вращать шпагой с такой быстротой, что стрелки,
стоявшие ближе других, попятились.

Затем он помог встать королю, запутавшемуся в сбруе, подвел ему своего
коня и сказал: "Ваше величество, вы засвидетельствуете королю Франции, что
если я и обнажил шпагу против его людей, все же никого не тронул".

Генрих обнял Шико и со слезами на глазах поцеловал.

- Гром и молния! - воскликнул он. - Ты будешь моим, Шико; будешь жить со
мной и умрешь со мной, сынок, - согласен? Служить у меня хорошо, у меня
доброе сердце!

- Ваше величество, - ответил Шико, - в этом мире я могу служить только
одному человеку - моему государю. Увы! Сияние, которым он окружен, меркнет,
но я, кто отказался разделить с ним благополучие, буду верен ему в
несчастье. Дайте же мне служить моему королю и любить моего короля, пока он
жив; скоро я один-единственный останусь возле него; так не пытайтесь отнять
у него его последнего слугу!

- Шико, - проговорил Генрих, - я запомню ваше обещание - слышите? Вы мне
дороги, вы для меня неприкосновенны, и после Генриха Французского лучшим
вашим другом будет Генрих Наваррский.

- Да, ваше величество, - бесхитростно сказал Шико, почтительно целуя руку