напряженно, может, даже напряженнее и с большей отдачей, но...
как и до того. Но ощущение такое, будто исчезла цель в жизни! Жизнь утратила
краски. Все воспринимается словно бы в черно-белом изображении. После смерти
Айгюль я чувствую, как для меня исчезло будущее.
партийный долг, - попытался Пронченко сбить Карналя с понурого тона.
Андреевич, никто не сможет тебя спасти. Только ты сам.
жертвенности, умышленно демонстрируешь жертвенность. Потому и советую:
поезжай куда-нибудь.
не будет разговоров ни о науке, ни о производстве, ни о планах и ни о
научно-технической революции. Только о погоде да о море, да разве что о
кабачке "Тринадцать стульев"... Если захочешь, можешь сдать норму ГТО. Я,
например, сдал еще в прошлом году. Представляешь?
деды в тренировочных костюмах. Бегают, бегают... забывая о том, что человек
вследствие длительной эволюции приспособился ходить, это его истинное
природное состояние так же, к примеру, как для собаки естественное состояние
- бегать. Кстати, статистика показывает, что среди сторонников бегания
представителей рабочего класса знаешь сколько? Всего двенадцать процентов.
относимся к этой прекрасной категории человечества. Так как? Поедешь? От ГТО
я тебя освобождаю. И от бега. От всего. Месяц в твоем распоряжении. Сегодня
пришлю путевку.
никогда бы не догадался побывать. Я и сам никогда там не был, а так, слышал
от людей. Что же передать Верико Нодаровне?
нас, - уже идя к двери, сказал Пронченко. - И как это в них уживается рядом
с интуицией, какой-то сверхчувствительностью, невообразимо тонкой нервной
организацией? Мужчина - слишком грубый инструмент рядом с женщиной. Не
станешь возражать? Провожать меня не надо, Петр Андреевич. Я ведь совершенно
приватно.
человеческие страдания. Это чувство чуждо и даже враждебно стихии моря, гор,
солнца. Человек, попадая в окружение стихий, старается не подчиниться им и,
естественно, хоть на короткое время, отказывается подчиняться гнетущим
чувствам, всему, что ведет к тем или иным ограничениям. Среди безграничности
не до ограничений.
невольно вспоминались строки из "Размышлений" Паскаля: "Мы жаждем истины, а
находим в себе лишь неопределенность... Мы преодолеваем препятствия, чтобы
достичь покоя, а получив его, начинаем тяготиться им, ибо ничем не занятые
попадаем во власть мыслей о бедах, которые уже нагрянули или вот-вот должны
нагрянуть".
напоминал не то время сотворения мира, не то его конец. Грифельно-серые, в
странных, мягких округлениях, горы сонным полукружьем окружали подкову
морской бухты, налитой прозрачной голубой водой, но обегали ее издалека, не
подступая к берегу, образовывали еще одну такую же подкову, что удваивало
морскую бухту, удлиняло ее уже безводно, - причудливый каприз титанических
сил природы, которые миллионы лет назад раздвоили кратер гигантского
вулкана, подняв одну его часть до уровня суши, а другую сделав морским дном.
А может, произошло это намного позже, во время тех непостижимо долгих
тысячелетних усилий солнца, ветра, дождей, которые сглаживали,
отшлифовывали, укрощали дикость вулканических выбросов, превращали их в
призрачно-волнистые серые холмы, счищая с них излишек корявости, засыпая
половину беспредельной чаши кратера, оставляя в другой ее половине
бездонность и незащищенность от натисков моря.
диким нагромождением базальтов, гранитов и диоритов, сквозь которые когда-то
проламывался еще один вулкан, но не смог одолеть вековечную твердость, каким
адским огнем ни выплескивался из земных недр, растаптывая базальты, прожигая
толщи гранитов, расшвыривая в море изуродованные скалы, разрывая напряженную
каменную спину хребта. Камень не уступил. Растопленный, вновь застывая,
нацеливался в небо мрачным Чертовым пальцем, вытолкнутый из своего
миллионолетнего ложа, еще крепче укладывался в другом месте гигантским
троном темных горных сил, разбросанный выбрызгами скал, обставив ими свои
раненые ущелья, залил жгучую боль вечной прохладой чистых морских вод,
образовал непостижимой красоты, может, единственные на Земле бухты:
Сердоликовую, Лягушачью, Разбойничью, Мертвую, Бухту-Барахту, в отдалении от
берега поставил в море Золотые ворота - две каменные руки, вырвавшись из
земных жарких недр, обожженные и покореженные, сплелись над водой высоким,
точно храмовым, сводом, и под тем сводом образовался вечный затишок и
какое-то приглушенное сияние, золотящее все вокруг: и море, и воздух, и
шершавую поверхность каменных рук.
плывут облака, уходить ежедневно в горы, забираться в дичайшие дебри, вместе
с отчаянными студентами балансировать на краю обрывов, часами сидеть среди
каменных россыпей и наблюдать, как греются на солнце ящерицы и как прилетает
к своему гнезду на вершине острой седой горы старый орел, осуществлявший
свои рейсы с такой же регулярностью, как пассажирские реактивные самолеты,
которые каждый день перемеривают небо между Крымом и Кавказом во всех
направлениях.
усталость, ощутить полный силы пульс жизни, видеть мир молодым и юным,
словно бы ты только что родился и мир лежит перед твоими глазами точно бы в
первый день творения. "Опять встречаю свежих сил приливом наставший день,
плывущий из тумана. И в эту ночь, земля, ты вечным дивом у ног моих дышала
первозданно. Ты пробудила вновь во мне желанье тянуться вдаль мечтою
неустанной в стремленье к высшему существованью. Так обстоит с желаньями.
Недели мы день за днем горим от нетерпенья и вдруг стоим, опешивши, у цели,
несоразмерной с нашими мечтами. Мы светом жизни засветить хотели, внезапно
море пламени пред вами! Что это? Жар любви? Жар неприязни? Нас может
уничтожить это пламя. И вот мы опускаем взор с боязнью к земле, туманной в
девственном наряде, где краски смягчены разнообразьем"*.
произведения". М., 1950, с. 436.
не верил в исцеляющие свойства природы, о которых так много сказано и
написано человечеством. "А там, вверху, зажглися гор вершины, зарделись, час
высокий торжествуя. Вы прежде всех узрели, исполины, тот свет, который нам
теперь сияет"*. Небесный свод безмятежно струился над ним, словно
необозримая арка одиночества, возвышалась над ним Святая гора, что
господствовала над всем окружающим пространством, кругло входила в самое
небо своими зелеными склонами, седловатой вершиной, на которой почти всегда
отдыхали облака - то розовые в солнечный денек, то взлохмаченные перед
ненастьем, то тяжело-черные от дождевых вод. Гору кто-то назвал Святой,
наверное, чтобы подчеркнуть ее отрешенность от дел земных, углубленность в
небесное, в высокое, несуетное. Но жизнь жестоко врывалась в небесный покой
гор, один из ее склонов высоко, под самые облака, был безжалостно оголен,
стесан, и сизо светился камень в рваных развалинах. Издали казалось, что это
и не мертвая порода вовсе, а будто бы худые, замерзшие тела замученных тут,
бог весть когда, людей, которые вросли навеки в плоть горы, словно
напоминание о страданиях и муках. Кажется, на этом склоне еще во времена
Древнего Рима рабы ломали сизый камень для дворцов Нерона, а в эту войну
фашисты, точно вспомнив о жестоком опыте своих далеких предшественников,
пригнали сюда наших пленных и тоже, как древних рабов, заставляли, издеваясь
и убивая, ломать сизый, невиданный камень для сооружения какого-то
страшилища, обещанного бесноватому фюреру его приближенным архитектором и
министром Шпеером. Неизвестно, вывезли ли захватчики оттуда хоть баржу этого
сизого камня, поскольку души у пленных оказались тверже камня, они не
покорились, сочли за лучшее умереть и в самом деле умерли где-то в этих
мрачных каменоломнях, и никто не знает, где они похоронены. Когда теперь по
ночам светятся у подножия этой горы одиночные электрические фонари, с берега
кажется, будто это светятся души всех невинно убиенных, которые даже в
безымянности своей домогаются права перейти в бессмертье.
произведения". М., 1950, с. 495.