Чтение 97–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

Старик повеселел. Покачиваясь в седле, он тихо пел о том, как хорошо
быть гостем у пастухов, что у него есть новая дошка и что счастье ему идет
от Майки...

Теперь мы двигались на юго-восток и более уверенно, чем в начале нашего
путешествия. За холмистым предгорьем путь каравану преградили лобовые откосы
Джугджура. Огибая их, мы, наконец-то, добрались до Маймакана. Сатанинская
сила выносит его из узкого ущелья. Грохот воды, рев перекатов, стремительный
бег и нескончаемое эхо у скал -- таковы впечатления от этой реки.

Мы вступили в пределы больших гор. Кончилась высокоствольная
лиственничная тайга, и с нею отстал гнус. На смену растительному покрову с
вершин спустились потоки россыпей. Звериная тропа уводила нас внутрь
загадочной щели, по дну которой кувыркался неуемный Маймакан.

Наше появление там небо отметило проливным дождем. Какое-то время мы на
ходу еше мирились с сыростью, "о когда одежда окончательно промокла и
отяжелела, пришлось оборвать путь. Там мы и заночевали.

На второй день, пройдя километров пять вверх по Маймакану, караван
вышел к большому левобережному притоку. Свернув по нему, как это значилось
на "карте" пастуха, мы неожиданно наткнулись на затесы, сделанные нашими
людьми.

-- Тут хорошо пойдем, -- обрадовался старик.

Но ущелье оказалось тесным, заваленным обломками, труднодоступным для
оленей. Звериная тропка то и дело перескакивала речку, разбушевавшуюся после
вчерашнего дождя. Весь день мы боролись с потоком и только к вечеру
выбрались на верх отрога.

Солнце растопилось в кровавом закате.

Караван медленно подвигался по пологому гребню, выискивая более
подходящее место для ночевки. Бежавшая впереди Майка вдруг остановилась и,
подняв высоко голову, старалась что-то рассмотреть. Мы подошли поближе к
ней, -- слева, куда смотрела Майка, метрах в полутораста от нас, на голой
возвышенности, стояли кучкой четыре сокжоя: крупный самец и три самки. Они и
мы с одинаковым любопытством рассматривали друг друга. О ружье нечего было и
думать -- тут только пошевельнись, и звери мигом исчезнут. Самец стоял
грудью к нам, весь поглощенный нашим неожиданным появлением. Он был в
брачном наряде, политый густым отблеском заката, огромный, неустрашимый. В
эту осеннюю пору все в нем подчинено брачному инстинкту. Его огромные рога,
в другое время ненужная уродливая надстройка, теперь превратились в
устрашающую силу. Вот он грозно потряс ими и весь вздрогнул, точно
пронизанный электрическим током.

Самки покорно стояли, повернув к нам свои любопытные головы, боясь
пошевелиться.

Так длилось всего лишь несколько секунд. И вдруг звери все разом, точно
сдунутые ветром, бросились вниз, скрылись за изломом. Майка рванулась за
ними, но тотчас же задержалась. Вытянув морду, она громко промычала, и в
этом протяжном звуке было что-то новое, только что пробудившееся в ней.

Мы еще. не успели сделать и шага, еще в голове не окрепла увиденная
картина живой природы, как на возвышенности снова появился сокжой, весь
взбудораженный, могучий и злой. На миг замирая, он поднял голову и, как бы
отвечая Майке, заревел страстно, призывно.

Улукиткан сбросил бердану, но зверь исчез раньше, чем гот успел
разрядить ружье. Повернувшись ко мне, старик какое-то время стоял онемевшим.

-- Ты понимаешь, Майка уже взрослая, -- сказал он, явно потрясенный
этим открытием.

-- Почему это тебя удивило? Так должно быть.

Он промолчал.

Мы тронулись. Потухал закат. Чернотой наполнялись провалы, и оттуда
непрерывно доносился стон удаляющегося сокжоя.

Остановились под первой вершиной. Я занялся устройством ночлега, а
старик пошел осмотреть место. Вернулся поздно.

-- Тут совсем близко стадо баранов живет, -- сказал он, растревоженный
охотничьим нетерпением. -- Какой мы будем охотники, если придем к своим без
мяса. Ты как думаешь?

-- Я бы не хотел терять день.

-- Терять не надо. Пойдем охота до рассвета и скоро вернемся, даже если
удачи не встретим.

...Было еще темно, но где-то в бездне, далеко за сонными хребтами,
нарождался день. Мы на ногах, и можно бы отправляться на охоту, но Улукиткан
утром и шагу не сделает от табора, не попив чая. Эвенки вообще неравнодушны
к этому напитку, как и все северяне.

Старик достал из потки кружку, сумочку с сахаром, кусок черствой
лепешки и, дожидаясь, когда вскипит вода в котелке, сидел у огня невеселый.
Последние дни он жаловался, что слишком далеко ушел от родных мест я не
хотел бы тут, на чужой земле, оставлять свою могилу.

Я, пользуясь задержкой, занялся чисткой карабина. После длительного
похода надо было разобрать затвор и протереть ствол, обильно смазанный перед
непогодой.

Сквозь густую синеву ночи прорезались линии Джугджура. В лощинах таяли
голубые тени, и где-то на склоне вершины, под которой мы ночевали,
прокудахтал куропат, первым заметивший рассвет.

Этот крик разбудил отдыхающих на стоянке оленей. Животные неохотно
поднялись с нагретых лежек и в поисках ягеля разбрелись по низкорослому
стланику.

Старик допил чай, сложил посуду, но не торопился уходить. Что-то
тревожило его.

-- Ты почему такой скучный, сон плохой видел? -- спросил я.

-- Нет. Разве не видишь, Майка утром не подошла -- так никогда не было,
-- тихонько пожаловался он мне, и его лицо все сморщилось, как от зубной
боли.

-- Стоит ли обижаться, Улукиткан. Майку ты слишком избаловал, чтобы она
стала чуждаться тебя. Еще придет.

-- Не говори так, -- прервал он меня. -- Она хочет матерью стать. Вчера
вечером видел, как она... -- но тут наше внимание привлек какой-то странный
звук, долетевший до слуха со дна котловины. Похоже, что взревел медведь.

Улукиткан встал, поднялся и я. Олени перестали кормиться. Все повернули
головы в сторону звука, насторожились, как перед опасностью.

Вот ближе треснул сучок, загремела россыпь, и уже совсем рядом
послышался рев низкого тона. Из котловины на холмик выкатился рогатый зверь
и замер весь на виду, огромный, дерзкий, взбудораженный. Он, казалось, забыл
об опасности.

Мы сразу узнали вчерашнего сокжоя.

Улукиткан схватил бердану. Я никогда не видел старика таким быстрым и
решительным. Он спешил. Его руки дрожали. Патрон не лез в ствол...

А сокжой со своей дикой силой налетел на стадо. Олени рассыпались по
стланику, бежали, не щадя себя, куда попало, охваченные паникой. И только
Майка оставалась на месте. Ни страха, ни колебаний. Ока стояла словно
завороженная красотою самца, впервые захваченная брачным инстинктом.

Я видел, как Улукиткан выскочил вперед, пригнувшись, положил ствол
берданы на камень и стал целиться.

Сокжой, точно догадавшись о смертельной опасности, вдруг круто повернул
назад. Бердана старика осеклась, еще и еще...

-- Стреляй, ты что, не видишь?! -- гневно крикнул он мне.

Но у меня в руках был еще не собранный затвор.

Зверь с ходу пугнул Майку рогами, погнал вперед, и по тому, как она
вдруг покорилась самцу, я догадался, что навсегда уходит от нас Майка.

Улукиткан в отчаянии бросил на землю бердану, топтал ее ногами,
проклиная на чем свет стоит. Но вдруг опомнился, поднял ружье и кинулся
догонять Майку.

Она и сокжой задержались на холмике, постояли темного, облитые
восходом, и исчезли в глубине котловины. Старик торопливо бежал их следом,
без шапки, на ходу перезаряжая бердану.

Я долго собирал напуганных оленей, затем свернул лагерь, приготовил
вьюки. Пора трогаться в путь, но Улукиткана все нет. Пришлось выйти на
холмик. Под ним глубокая котловина ледникового происхождения, с озерком у
нижнего края. Нигде никого. Только кедровки стрекотали в зарослях стланика.

Не вернулся проводник и вечером. Я разжег большой сигнальный костер,
всю ночь не спал, стрелял. Много раз доливал чайник. Все время думал о том,
что если старик не убьет сокжоя -- не видать ему больше Майки.

Наступило утро, ветреное, серое, без солнца. Густая сизая дымка накрыла
горы. Вершины томились в предгрозовой тишине. Ожидался дождь, а у старика не
было ни топора, ни лепешки.

Я спустился в котловину. Долго шел вчерашним следом Майки, притоптанным
копытами сокжоя. Ниже к ним присоединились три самки диких оленей, вероятно,
тех, которых мы видели вечером в пути. Все они, не задерживаясь, спустились
в глубину ущелья. На свежей тропке зверей были хорошо видны отпечатки олочей
Улукиткана.

Дальше за котловиной следы затерялись на россыпях. Я кричал, несколько
раз разряжал карабин, ждал -- никакого ответа. Молчали горы, тайга, камни.

Прошла еще одна беспокойная ночь ожиданий. Чего только не передумал.
Потерять Улукиткана -- какой ужас! Как могло случиться, что я не пошел с
ним? В его ли восемьдесят три года пускаться в погоню за сокжоем! Куда увел
его зверь?

Рано утром я собрал оленей, решил немедленно двигаться к своим на пункт
и оттуда организовать поиски Улукиткана. Надо было торопиться, мысль о том,
что люди могут, не дождавшись нас, уйти дальше, подгоняла меня.

Путь шел гребнем, дальше, выше. С ярко-голубого неба на маленький
караван лились беспощадные потоки лучей утреннего солнца. Какими пустынными
казались мне горы! Ничего не радовало в этой кладбищенской тишине. Я твердо
знал закон тайги: сам погибай, но товарища выручи. Мне казалось, что я
нарушил этот незыблемый закон.

Высоко впереди, четко выкроившись в синеве, парили два орла. Далеко был
слышен их одинокий крик. Почти не шевеля резными крыльями, они плавно