обязанными и, пользуясь этим, подвергает их такому обращению.
Когда я возвратилась в залу, там звучала приятная музыка объявили
ужин, и я вместе со всеми вошла в роскошный обеденный зал. Он был украшен
таким образом, что обедающие чувствовали себя как в лесу среди деревьев
были устроены полянки, и на каждой был накрыт стол на двенадцать персон. С
деревьев свисали гирлянды нежных ароматных цветов, а тысячи свечей,
расставленных с не меньшим искусством, чем в зале для ассамблей, создавали
мягкое неназойливое освещение каждый стол обслуживали две девушки-служанки
и делали свое дело быстро, изящно и без суеты. На ужине присутствовали не
более двухсот человек - все остальные находились в сералях. Стол можно было
выбирать по своему желанию и в кругу близких по духу людей наслаждаться
негромкой камерной музыкой, которая вдохновляла присутствующих на
невоздержанность Комуса {Бог радости, веселых танцев и застолий у древних
греков.} и на всевозможные бесчинства Киприды.
Вернувшаяся из сераля Клервиль села рядом со мной ее возбуждение
красноречиво свидетельствовало о недавних излишествах: металлический блеск в
прекрасных глазах, пунцовые щеки, растрепанные волосы, ниспадающие на грудь
и спину, грубые непристойные речи - весь ее облик и ее поведение носили на
себе следы нерастраченного еще вдохновения и делали ее во сто крат
обольстительнее я наклонилась к ней, и мы поцеловались.
- Мерзавка, - улыбнулась я, - в каком океане ужасов ты искупалась?
- Не завидуй, - отвечала блудница, - в следующий раз я своей
собственной рукой брошу тебя в этот океан и поверь, это будет очень скоро.
За нашим столом сидели: две сестрицы, с которыми я наслаждалась в
туалетной комнате, две сорокалетние дамы с необыкновенно умными и
одухотворенными лицами, еще две исключительно привлекательные девушки
двадцати и двадцати пяти лет, а также шестеро мужчин.
Благодаря продуманному расположению полянок из-за каждого стола хорошо
были видны все остальные. В зале витал явственный дух цинизма, который
заключался в том, что любой поступок, продиктованный похотью, не мог
оставаться незамеченным.
Я стала свидетельницей необычного зрелища, зрелища невероятной похоти,
рожденной в поистине порочном и извращенном мозгу. А я-то, наивная, думала
что с головой окунулась в либертинаж, что мне больше нечему учиться! Я
поняла в тот вечер, что в глазах этого блистательного общества я была всего
лишь неоперившимся птенцом. Ах, друзья мои, какие мерзости, какие ужасы,
какие жуткие эпизоды я увидела здесь! Некоторые обедающие то и дело вставали
из-за стола и удалялись в отхожее место - о, простите! - в туалетную
комнату, где исполнялись любые их желания, которые были законом для
челядинцев. Кроме того, я заметила, что присутствующие каким-то естественным
образом разделились на господ и рабов, причем последние, зная, что в скором
времени их роли поменяются, с готовностью исполняли все приказы первых.
Сидя на своем троне, точно таком ж, как в общей зале, президентша
внимательно следила за порядком. Разговоры велись негромким голосом, словно
в храме Венеры, чья статуя, кстати, стояла в беседке, увитой миртом и
розами казалось, будто собравшиеся здесь идолопоклонники не смеют нарушить
торжественную службу грубыми выкриками, неуместными в этой изысканной
обстановке.
Вслед за яствами появились легкие тончайшие вина и сытные мясные блюда,
еще более обильные, чем те, что подавались во время самой трапезы. Наступил
момент, когда все члены Братства слились в одну грандиозную группу ни один
человек не оставался пассивным зрителем, и из этой шевелящейся массы
слышались лишь сладострастные вздохи и стоны, изредка прерываемые
пронзительными вскриками, которые венчали оргазм. И вновь я оказалась
объектом натиска, еще более бурного, чем прежде через мои руки прошли
многочисленные представители обоего пола, ни один кусочек моего тела не
остался неоскверненным я вышла из этой свалки с изрядно потрепанными
ягодицами, утешаясь тем, что и сама потрепала немалое их количество. Солнце
клонилось к закату, когда я ушла домой, измученная и выжатая, как губка,
всем, что со мной происходило, и проспала больше суток беспробудным сном.
Месячный испытательный срок показался мне вечностью, но вот, наконец,
он остался позади, и я получила вожделенное право войти в сераль. Моей
проводницей, разумеется, стала Клервиль, сгоравшая от желания показать мне
то, о чем я мечтала весь этот месяц.
Мне кажется, я не видела ничего более восхитительного, чем эти серали,
а поскольку помещения с мальчиками и помещения с девочками как две капли
воды походили друг на друга, я ограничусь описанием только одного из них.
Каждый из сералей, расположенных в противоположных концах здания,
состоял из четырех комнат, соседствующих со спальнями персонала и камерами
для пыток большие комнаты предназначались для тех, кто предпочитал
развлекаться в обществе, а отдельные камеры - для любителей уединенных утех
в спальнях размещались обитатели сераля. Обстановка была выдержана в
безупречном вкусе, особой элегантностью отличались камеры, напоминавшие
уютные домашние церкви, посвященные распутству, где имелись все необходимые
орудия и инструменты, чтобы вдохновлять идолопоклонников. За порядком
надзирали четыре дуэньи, они забирали у посетителей билеты, интересовались
их желаниями и подбирали нужный персонал кроме них к нашим услугам всегда
были хирург, акушерка, два кнутобоя, палач и тюремщик, все они отличались
меланхолическим выражением лица.
- Если ты думаешь, - заметила мне Клервиль, - что эти служители наняты
случайным образом из соответствующей среды, ты ошибаешься: они - такие же
либертены, как и мы, только не столь богатые, они не имеют возможности
заплатить вступительный взнос и исполняют свои функции без жалованья, ради
собственного удовольствия. Некоторые получают стипендии, другие
довольствуются тем, что им предоставляют кое-какие привилегии.
Во время службы все эти люди были одеты в устрашающие костюмы: тюремщик
был перепоясан ремнями, на которых болтались связки тяжелых ключей,
кнутобой, носил на себе целый арсенал хлыстов и многохвостых плеток, а на
боку палача, смуглого мрачного субъекта с закатанными рукавами и страшными
усами, висели сабля и стилет. Увидев Клервиль, палач поднялся со своего
стула и приветствовал мою подругу почтительным поцелуем.
- Я вам понадоблюсь сегодня, досточтимая содомитка?
- Я привела новенькую, - ответила она. - Проследи, чтобы она получила
не меньше удовольствия, чем я.
Извращенец поцеловал меня с той же почтительностью и заверил, что он
всегда к моим услугам. Я тепло поблагодарила его, и мы пошли осматривать
сераль.
Каждая из четырех главных комнат предназначалась для определенной
категории страстей. В первой можно было предаваться самым простым, скажем,
мастурбации и совокуплению в разных формах. Вторая представляла собой арену
для телесных наказаний и прочих жестоких утех. Третья служила для более
утонченных жестокостей, четвертая - для убийств. Но поскольку любой
обитатель мог заслужить заточение, порку или даже смерть, были предусмотрены
должности тюремщиков, кнутобоев и палачей. Члены Братства обоего пола
допускались в оба сераля: * мужской и женский. Когда мы вошли, многие
обитатели были свободны и ожидали мучителей в своих комнатах. Клервиль
открыла несколько дверей и показала мне по-настоящему очаровательные
экземпляры они были одеты в газовые платьица, волосы их были украшены
цветами, л все приветствовали нас, склонившись в глубоком реверансе. Я без
промедления набросилась на одно прелестное создание лет шестнадцати и уже
занялась ее грудью и влагалищем, как вдруг Клервиль выговорила мне за
чересчур деликатное обращение с девочкой.
- Что ты церемонишься с этой шлюхой? - недовольно сказала она. - Она не
заслуживает даже такой чести, что ты к ней прикасаешься. Приказывай, и она
будет повиноваться.
Я сразу переменила тон и тут же почувствовала слепое повиновение. Мы
прошли в другие комнаты и всюду встречали одно и то же: очарование, красоту
и слепое подчинение.
- Знаете, - сказала я своей подруге, - мне кажется, мы должны оставить
о себе память.
Эта мысль пришла мне в тот момент, когда мы находились в комнате, где
тринадцатилетняя девочка, прекрасная, как сама Любовь, в продолжение
четверти часа своим трепетным язычком старательно обрабатывала мне вагину и
анус. Ее я и выбрала в жертву мы позвали кнутобоя, дуэнья отвела девочку в
специальную комнату для пыток, где ее крепко привязали, и кнутобой со
знанием дела принялся истязать изящное тело, а мы с Клервиль ласкали друг
друга и любовались, как с него ручьями стекала кровь. Скоро моя подруга
заметила, что орган нашего помощника достаточно отвердел, вставила его в
свой раскрывшийся бутон и велела мне пороть самого кнутобоя до крови он
возбуждался все сильнее с каждым моим ударом, потом оставил Клервиль, чтобы
овладеть мною. После короткого отдыха мы вновь, теперь все вместе,
продолжили экзекуцию и превратили всю заднюю часть нашей потерявшей сознание
жертвы в нечто невероятное, так что на следующий же день ее отправили в
госпиталь. Затем мы перешли в мужской сераль.
- А что ты здесь собираешься делать? - поинтересовалась моя подруга.
- Буду развлекаться до изнеможения. - отвечала я, - Больше всего мне
нравится сжимать в руке мужской орган и сдаивать сперму, собирать ее в
ладонь... Особенно люблю смотреть, как она вырывается из крохотного
отверстия, люблю ощущать ее на своем теле, купаться в ней...
- Ну что ж, - сказала Клервиль, - поступай как хочешь что до меня, я
предпочитаю более острые блюда. Давай сделаем так: ты знаешь, что я терпеть
не могу, когда член извергается у меня внутри, но тем не менее могу
допустить его в свою куночку погреться, поэтому, когда он хорошенько
распалится, я передам его тебе, кстати, ты избавишься тем самым от
утомительных предварительных упражнений.
- Отличная мысль!
Мы расположились в первой из четырех комнат и вызвали пятнадцать
молодцов в возрасте от восемнадцати до двадцати лет, выстроили их в шеренгу
перед собой и начали принимать, лежа на кушетке, соблазнительные и
вызывающие позы. Самый неоснащенный из мальчиков имел орган сантиметров
Володихин Дмитрий
Роллинс Джеймс
Буркатовский Сергей
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Прозоров Александр