такого рода ответ, санкционированный в науках, считается вздорным. - Лейбниц
упрекал ньютонову силу притяжения в том, что она такое же скрытое качество,
как те, какими пользовались для объяснения схоластики. Ей следовало бы
сделать скорее упрек в противоположном, а именно что она слишком известное
качество: ведь в ней нет никакого другого содержания, кроме самого явления.
- Этот способ объяснения привлекает именно своей большой ясностью и
понятностью: ведь что может быть яснее и понятнее, чем то, например, что
растение имеет свое основание в некоторой растительной, т. е. производящей
растения, силе. - Скрытым качеством эта сила могла бы быть названа лишь в
том смысле, что основание должно было бы иметь другое содержание, нежели
объясняемое им, а между тем этого содержания не указывают; служащая для
объяснения сила есть, конечно, скрытое основание постольку, поскольку
требуемое основание не указывается. Посредством такого формализма нечто так
же не объясняется, как не познается природа растения, если я скажу, что оно
растение; вот почему при всей ясности такого положения или [положения о
том], что растение имеет свое основание в производящей растения силе , этот
способ объяснения можно назвать весьма скрытым.
оба противоположных направления отношения основания, однако их определенное
отношение не познается. Основание есть, с одной стороны, основание как
рефлектированное в себя определение содержания, присущее наличному бытию,
которое оно основывает, а с другой - оно то, что положено. Оно то, из чего
должно быть понято наличное бытие; но [на самом деле], наоборот, от
наличного бытия заключают к основанию, и основание становится понятным из
наличного бытия. Главная задача этой рефлексии состоит именно в том, чтобы
из наличного бытия найти основания, т. е. превратить непосредственное
наличное бытие в форму рефлектированности; основание, вместо того чтобы быть
в себе и для себя и самостоятельным, оказывается поэтому скорее тем, чти
положено и производно. А так как оно таким способом объяснения сообразуется
с явлением и его определения зависят от явления, то явление, конечно, просто
и весьма удобно вытекает из своего основания. Но познание от этого не
двигается с места; оно продолжает вращаться в различии формы, которое сам
этот способ [объяснения ] переворачивает и снимает. Поэтому одна из главных
трудностей при изучении наук, в которых господствует этот способ, кроется
именно в этом извращении положения: предпосылается как основание то, что на
самом деле есть производное, и, переходя к следствиям, лишь в них указывают
основание того, что на самом деле должно быть их основанием. Изложение
начинается с оснований, их бездоказательно провозглашают принципами и
первыми понятиями; они простые определения, сами по себе не имеющие никакой
необходимости; последующее должно быть основано на них. Поэтому, если кто
желает проникнуть в такого рода науки, тот должен начать с того, чтобы вбить
себе в голову эти основания; для разума это тягостная задача, так как он
должен признать основой безосновательное. Лучше всех преуспевает в этом деле
тот, кто, недолго раздумывая, соглашается признать принципы как данные и
отныне пользуется ими как основными правилами своего рассудка. Без этого
метода нельзя найти начало, и точно так же невозможно без него какое-либо
продвижение. Однако движению вперед мешает то, что в нем появляется обратное
действие (Gegenstoss) метода, который в последующем хочет показать
производное, между тем как на самом деле это производное содержит лишь
основания для этих предпосылок. Далее, так как последующее оказывается
наличным бытием, из которого было выведено основание, то это отношение, в
котором выступает явление, порождает недоверие к изображению этого явления,
ибо явление оказывается выраженным не в своей непосредственности, а как
доказательство основания. Но так как основание опять-таки выводится из
явления, то возникает требование видеть явление в его непосредственности,
чтобы иметь возможность исходя из него исследовать основание. Вот почему при
таком изложении, в котором собственно основывающее выступает как
производное, не ведают ни того, как обстоит дело с основанием, ни того, как
обстоит дело с явлением. Это неведение усугубляется тем - в особенности если
изложение не строго последовательно, а более добросовестно, - что в явлении
повсюду обнаруживаются следы и обстоятельства, указывающие на многое и часто
на совершенно иное, чем то, что содержится в принципах. Наконец, путаница
становится еще большей, когда смешивают рефлектированные и чисто
гипотетические определения с непосредственными определениями самого явления,
когда их излагают так, как будто они взяты из непосредственного опыта. В
этом случае многие приступающие к этим наукам с искренней верой могут
придерживаться мнения, будто молекулы, пустые промежутки, центробежная сила,
эфир, отдельный луч света, электрическая, магнетическая материя и еще
множество тому подобных [явлений ] - это вещи или отношения, которые, судя
по тому, что о них говорится как о непосредственных определениях наличного
бытия, на самом деле даны в восприятии. Они служат первыми основаниями для
иного; о них говорят как о том, что действительно, и их уверенно применяют;
их искренне признают действительностью еще до того, как убеждаются, что они,
собственно говоря, определения, выведенные из того, что они должны
обосновать, гипотезы и измышления, исходящие из некритической рефлексии. Те,
кто так поступает, на самом деле вращаются в каком-то заколдованном круге, в
котором определения наличного бытия и определения рефлексии, основание и
основанное, явления и призраки свалены в одну кучу и ценятся совершенно
одинаково.
дела, однако в то же время слышны также - вопреки всем этим объяснениям при
помощи пресловутых сил и материй - разговоры о том, что мы не знаем
внутренней сущности самих этих сил и материй. В этом можно усмотреть лишь
признание того, что такое обоснование совершенно не удовлетворено собой, что
оно само требует чего-то совсем иного, чем таких оснований. Но в таком
случае непонятно только, к чему утруждать себя таким объяснением, почему не
ищут этого иного или по крайней мере не отказываются от такого объяснения и
не ограничиваются простыми фактами.
определенность основы или определение содержания, а с другой - инобытие в
самом отношении основания, а именно различенность его содержания и формы:
соотношение основания и основанного имеет место как внешняя форма по
отношению к содержанию, безразличному к этим определениям. - Но на самом
деле оба они не внешни друг другу, ибо содержание - это тождество основания
с самим собой в основанном и основанного в основании. Оказалось, что сторона
основания сама есть нечто положенное, а сторона основанного сама есть
основание: каждая в самой себе есть это тождество целого. Но так как они в
то же время принадлежат к форме и составляют ее определенное различие, то
каждая в своей определенности есть тождество целого с собой. Каждая, стало
быть, имеет отличное от другой содержание. - Или, если рассматривать их со
стороны содержания: так как содержание есть тождество с собой как тождество
отношения основания, то оно по своему существу имеет в самом себе это
различие формы, и как основание оно иное, нежели как основанное.
основания перестало быть формальным: возвращение в основание и выхождение из
него к положенному уже не есть тавтология; основание реализовано. Поэтому,
когда спрашивают об основании, для основания требуют, собственно говоря,
другого определения содержания, чем то, об основании которого спрашивают.
его стороны суть разное содержание, они безразличны друг к другу; каждая
есть непосредственное, тождественное с собой определение. Далее, будучи
соотнесены друг с другом как основание и основанное, основание есть
рефлектированное в себя в ином как в своей положенности; таким образом,
содержание, которое имеет сторона основания, есть также в основанном;
основанное как то, что положено, имеет лишь в основании свое тождество с
собой и свою устойчивость (Bestehen). Но кроме этого содержания основания
основанное отныне имеет еще и свое, лишь ему присущее, содержание и, значит,
есть единство двоякого содержания. Это единство, как единство различенных
есть, правда, их отрицательное единство, но так как они безразличные друг к
другу определения содержания, то оно лишь их пустое, в самом себе
бессодержательное соотношение, а не их опосредствование - некоторое "одно"
или нечто как их внешнее сочетание.
во-первых, то определение содержания, которое есть основание и которое
непрерывно продолжает себя в положенности, так что оно составляет то, что
просто тождественно в основании и в основанном; таким образом, основанное
содержит основание полностью внутри себя; их соотношение - это лишенная
различий существенная сплошность (Gediegenheit). Вот почему то, что в
основанном еще присоединяется к этой простой сущности, есть лишь
несущественная форма, внешние определения содержания, которые, как таковые,
свободны от основания и составляют непосредственное многообразие. Для этого
несущественного то существенное не есть, стало быть, основание, равно как
оно не есть основание для соотношения обоих в основанном. Это - нечто
положительно тождественное, имманентное основанному, но не полагающее себя в
нем ни в каком различии формы, а как содержание, соотносящееся с самим
собой, есть безразличная положительная основа. Во-вторых, то, что в [данном]
нечто сочетается с этой основой, есть безразличное содержание, но как
несущественная сторона. Главное - это соотношение основы и несущественного
многообразия. Но это соотношение, так как соотносящиеся определения суть
безразличное содержание, также не есть основание; правда, одна [сторона
этого соотношения] определена как существенное содержание, а другая - лишь
как несущественное или положенное содержание; но как соотносящееся с собой
содержание эта форма внешняя им обеим. То "одно" [данного ] нечто, которое
составляет их соотношение, есть поэтому не отношение формы, а лишь внешняя
связь, содержащая несущественное многообразное содержание не как положенное;
следовательно, оно также лишь основа.
определения из-за разности содержания составляющей его реальность. Оба
Акунин Борис
Быков Василий
Контровский Владимир
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Афанасьев Роман