Чтение 97–й страницы книги ~Цветы на нашем пепле~

разбудить ее, ложился рядом.

Однажды, в очередной раз проделав подобный маневр, он тихонько влез в
гамак, сложил крылья на одну сторону, укрылся ими и примостился, спина к спине,
к спящей жене. Спустя совсем немного времени, раздумывая о Мариэль и о том
великом подарке, который она ему готовит, он погрузился в мягкое теплое марево
полузабытья. Но мысли продолжали свое бесконтрольное движение, перетекая в сон и
становясь все более откровенными и все менее целомудренными. Это было еще не
сновидение, а только фантазия на уровне ощущений... Но ощущения эти имели
совершенно определенный толк...

И именно в это время, то ли во сне, то ли наяву, Лабастьер почувствовал,
как легкие руки самки принялись ласкать его тело, и перевернулся к ней лицом.
Губы коснулись любимых губ, а все те же нежные руки направили его возбужденную
плоть в горячее лоно...

Лабастьер встрепенулся, проснулся окончательно и увидел перед собой лицо...
Фиам.

- Ты?.. - выдохнул он, не в силах заставить себя отстраниться от ее
объятий. - Где Мариэль?!

- Я здесь, милый, - услышал он тихий голос жены. - Я хочу этого... Я буду в
гостиной.

Час напролет король и самка-махаон тешили друг друга изнурительными и
блаженными ласками. В один из редких моментов отдыха Фиам, не без ноток гордости
в голосе, заметила: "Хоть мы, маака и махаоны, и живем так тесно вместе, мой
милый король, у каждого из наших народов есть особенности традиционного
воспитания. Заниматься любовью меня учили тогда же, когда учили читать и писать,
- и закончила чуть насмешливо: - А бедняжке Мариэль до всего приходится доходить
своим умом".

Лабастьер был вынужден признать ее правоту. "Своим умом" приходилось
доходить не только Мариэль, но и ему. Однако в этом совместном с ней постижении
премудростей плотских наслаждений имелась масса прелестей, главной из которых
было то, что они любили друг друга... Но Фиам вытворяла такое... Чтобы до такого
додуматься, им с Мариэль потребовались бы годы. Это просто завораживало.

...Выходя из спальни, Лабастьер облился потом стыда, представив, как и что
он будет сейчас говорить Мариэль. А как он завтра посмотрит в глаза Лаану?..
Должен ли он скрывать от него происшедшее или...

Но додумать он не успел, уставившись на открывшуюся ему картину. С
ножницами и угольками в руках Мариэль и Лаан ползали по расстеленному на полу
гостиной отрезу светло-голубого шелка, явно выкраивая из него комбинезончик с
отверстиями для ног, какие в последнее время имеют обыкновение напяливать на
своих драгоценных гусеничек благородные столичные самки.

- А! Натешились?! - услышав шорох, поднял голову Лаан и, то ли осуждающе,
то ли лукаво, оглядел жену и друга.

- Но я... э-э... - попытался собраться с мыслями Лабастьер, но Лаан перебил
его:

- Не беспокойся, - ухмыльнулся он своей бесстыжей обескураживающей
улыбочкой, - мы с Мариэль свое еще наверстаем.

Лабастьер хотел было возмутиться, но тут же осознал, что не имеет на это
никакого права, и только досадливо хрюкнул. Это заговор, понял он. Заговор самых
близких ему во всем мире существ против его упрямой застенчивости. И
сопротивляться этому заговору нет ни малейшего смысла.

...Доступная только представителям высшей знати Королевская библиотека, где
Лабастьер Шестой с супругой стали проводить большую часть появившегося у них
свободного времени, была не слишком-то обширной. В основном здесь хранились
свитки флуона с выдавленными на них каллиграфами законами, указами и
распоряжениями монархов, начиная от Лабастьера Второго.

Были тут и "летописи", вести которые вменялось в обязанность придворному
церемониймейстеру. Тут же наличествовали топографические карты и планы,
описывающие исследованную местность, "Гастрономические отчеты" (списки всего
съедобного и несъедобного, найденного на Безмятежной), "Реестр дозволенных
приспособлений", кое-какая справочная и учебная литература.

Только в специальном отделении, доступ в который имели лишь члены
королевской семьи, содержались записи иного характера. Выполнены они были рукой
Наан, возлюбленной жены Лабастьера Мудрого, и представляли собой изложение
единственной культурной ценности древности, которую та посчитала нужным
сохранить для потомков первых колонистов Безмятежной, в то же время засекретив
ее. Конечно же, это была "Книга стабильности" махаон.

Шестистишия "Книги", которой Мариэль не на шутку увлеклась, будоражили
воображение красотой и, часто ускользающим, но явно присутствовавшим в них
смыслом. Однако того, что она в них искала прежде всего - однозначного
подтверждения космического происхождения бабочек Безмятежной, она не
обнаруживала.

Подавляющее большинство реалий, встречавшихся в "Книге", были прекрасно
знакомы ей - звезды, ручей, вода, рыба (так порой называют сельчане волосатого
угря), паук, улитка (ракочервь)... Неясным было, правда, что, например, за
"паутину" якобы плетет лесной паук и что за "гнезда" строят шар-птицы (или
птицы-пузыри, в "Книге" употреблялось только слово "птица", без уточнения), но
подобные нелепости Мариэль относила на счет фантазии древних авторов.

Вовсе незнакомыми были слова, явно означавшие неких представителей фауны -
"кот", "муравьи" и "светляки", но это абсолютно ничего не доказывало, ведь это
могли быть и просто устаревшие названия и имена вымерших или даже сказочных
зверей. А наличие в тексте таких неизвестных персонажей-бабочек, какДент-Дайан,
Охотники Первобабочка-Мать говорило лишь о том, что "Книга" - осколок чего-то
больше-то, возможно, что и существовавшей когда-то, но погибшей культуры.

Мариэль поделилась этим соображением с мужем, и тот согласился с ней, пойдя
при этом в уничижении предков еще дальше, чем она.

- Полная дребедень, - заявил он, оторвавшись от "Реестра дозволенных
приспособлений" и выслушав несколько прочитанных Мариэль строф. - Туманно и
претенциозно.

- А мне кажется, что-то здесь все-таки есть. И уж точно, это красиво. Вот,
например:

Капли влаги - душа дождя, дождя,

Грозный хор их - небесный гром.

У души нет закона и нет вождя,

Но сливается дождь-ручьем.

Две улитки пьют из ручья, ведя,

Тихий спор. О любви притом.

- Разве это не про нас?!

- Хм, - пожал плечами Лабастьер, - про нас? Про дождь вообще ничего не
ясно, а про улиток... Вот уж не думал, что тебе понравится сравнение с
ракочервем. Гнусная, надо сказать, тварь... Впрочем, - добавил он, заметив, что
Мариэль хмурится, - я в этом ничего не понимаю. Пусть будет про нас... Дай-ка я
лучше поцелую тебя.

Выполнив это намерение, он вновь уткнулся в приглянувшийся ему свиток:

- Ты только послушай: "Строго-настрого, под страхом смерти, запрещается
создавать устройства, позволяющие читать чужие мысли..." Ха! Выходит, это
возможно? Вот же гадость...

Так и бежало их время в ожидании появления сына. (Хоть Лабастьер и с
некоторым недоверием выслушал мать-королеву, утверждавшую, что у королей
Безмятежной не бывает дочерей, он таки был вынужден признать: действительно, он
никогда и ничего не слыхал о самках, в жилах которых с рождения текла бы
королевская кровь.)

И этот час настал. Схватки, отошедшие воды... Короля не пускали в комнату,
где две пожилые бабочки-маака помогали Мариэль разрешиться от бремени. Волнению
его не было границ, он прислушивался к звукам, доносящимся из-за перекрытия, то
и дело заставляя замолчать друзей, дежуривших в гостиной вместе с ним...

Эти дни он почти не спал, но все же в тот момент, когда все и произошло, он
как раз на миг задремал в плетеном кресле.

- Свершилось, - тронул его плечо церемониймейстер Жайер, выводя из забытья,
- королева зовет вас, Ваше Величество.

И он вбежал в комнату, воздух которой был пропитан благовониями, и первое,
что он увидел, было бледное, осунувшееся, но словно светящееся изнутри, лицо
любимой на розовом шелке подушек. Но серые глаза ее были сухими и ясными... И
она смотрела на мужа так, словно одержала победу и ожидала от него похвалы.

Он скользнул взглядом... К ее груди, к той самой груди, которой доселе с
трепетом касался только он, извиваясь и подрагивая, присосалось продолговатое
зелено-коричневое мохнатое существо...

- Как ты, любимая? - выдавил из себя Лабастьер Шестой.

- Мы - в порядке, - ответила ему Мариэль, сделав особый нажим на слове
"мы". - А вот ты плохо выглядишь, милый. Тебе надо поспать.

- Спать?! - вскричал король так, словно в его присутствии было произнесено
неприличное слово. - Никогда!

Гусеничка вздрогнула и, оторвавшись от соска, огляделась по сторонам.

Тихо засмеявшись, Мариэль приподняла личинку на вытянутых руках:

- Тогда подержите наследника. Ваше Величество, я попробую встать.

- А ей уже можно? - встревоженно спросил король одну из бабочек-повитух,
опасливо разглядывая чадо.

- О да, - покивала пожилая самка, - роды королева перенесла прекрасно.

Делать было нечего, и Лабастьер Шестой дрожащими руками принял личинку.

Та, внезапно перестав извиваться, принюхалась, затем, изогнувшись, ткнулась
ему в рукав и задумчиво пожевала материю. Потом фыркнула, глянула на отца
черными бусинками глаз и вдруг... чихнула и заразительно хихикнула.

И десяток столпившихся за спиной короля приближенных, не удержавшись,
расхохотались ей в ответ.

- Да здравствует принц Лабастьер Седьмой! - торжественно провозгласил Лаан
и тут же, склонившись к уху короля, заговорщически добавил: - Все как нельзя
вовремя. Сегодня Фиам сообщила мне, что настала и ее очередь.

...Пестуемый заботливыми няньками, принц-гусеница быстро рос и набирал в
весе. В коротких перерывах между поглощением пищи он, заразительно хохоча,
носился или по дворцу, или по внутреннему дворцовому садику, а иногда, под
присмотром счастливых родителей, и по розовому мху Площади Согласия. В такие
моменты над площадью зависало по нескольку бабочек, с умилением наблюдавших за