свою ладонь, увидела на ней отпечаток креста, некогда принадлежавшего ее
матери.
ной улыбкой святого простодушия. - Что ж, правда, я любила его нежно,
безумно, но это был сон! Я думала, что Альберта нет в живых, а вы гово-
рили мне, что Ливерани достоин моего уважения, доверия. Потом я увидела
Альберта. Из его слов, обращенных к другу, я поняла, что он как будто не
хочет больше быть моим мужем, и я перестала бороться с любовью к этому
незнакомцу, чьи письма и заботы опьяняли меня, сводили с ума. А потом
мне сказали, что Альберт по-прежнему любит меня, что он отказывается от
меня только из великодушия и благородства. Так почему же Альберт убедил
себя, что моя преданность уступит его чувству? Какое преступление совер-
шила я до сих пор, чтобы меня сочли способной разбить его сердце ради
эгоистического счастья? Нет, я никогда не запятнаю себя подобным прес-
туплением. Если, по мнению Альберта, я недостойна его, потому что позво-
лила себе полюбить другого, если он не решается уничтожить эту любовь и
не хочет внушить мне еще большую, я подчинюсь его решению, я соглашусь
на развод, против которого восстают и сердце мое и совесть, но я не ста-
ну ни женой, ни возлюбленной другого. Прощайте, Ливерани, если действи-
тельно таково ваше имя. Я доверила вам крест моей матери в минуту само-
забвения, но не стыжусь ее и ни о чем не жалею. Верните же мне этот
крест, чтобы, вспоминая друг о друге, мы могли испытывать лишь взаимное
уважение и сознание, что мы оба выполнили свой долг без горечи и без
принуждения.
тельница, - и не принимаем подобных жертв. Мы хотим возвеличить и восс-
лавить любовь, утраченную и опошленную в этом мире, восславить свободный
выбор сердца, священный и добровольный союз двух существ, равно любящих
друг друга. Нам дано право облегчать совесть наших детей, отпускать гре-
хи, соединять подходящие пары, разбивать оковы старого общества. Следо-
вательно, ты не имеешь права приносить себя в жертву, не смеешь заглу-
шать свою любовь и отрицать истинность твоего признания без нашего сог-
ласия.
ла Консуэло в каком-то восторженном порыве, шагнув ближе к судьям и об-
ратив к ним лицо, сияющее вдохновением и величием. - Разве не вы сами
заставили меня пройти через испытания, которые оставляют вечную блед-
ность на челе и непобедимую суровость в сердце? За какое же бесчувствен-
ное, низкое существо принимаете вы меня, если думаете, что я еще способ-
на мечтать о личном счастье, после того, что видела, постигла, что знаю
отныне о жизни людей и о моих обязанностях в этом мире?
счастье, славу, искусство! Больше ничего не существует для меня, если я
должна причинить страдание самому малому из мне подобных! Разве не дока-
зано, что всякая радость в этом мире покупается ценой радости другого?
Разве нет более высоких забот, нежели забота о своем собственном благе?
Разве не то же самое думает Альберт, и разве я не имею права думать так,
как думает он? Разве он не питает надежду, что именно его самоотречение
даст ему силы трудиться на пользу человечества с еще большим рвением и
умом, чем когда бы то ни было прежде? Позвольте мне быть такой же вели-
кодушной, как Альберт. Позвольте мне бежать от обманчивой и преступной
иллюзии счастья. Дайте мне работу, тяжелую, утомительную, дайте мне боль
и вдохновение! С той минуты, как вы неосторожно показали мне мучеников и
орудия пытки, я сама жажду мученичества. Да будет стыдно тому, кто понял
свой долг и все-таки думает о своей доле счастья и покоя на этой земле!
О Ливерани, если вы любите меня после того, как прошли те же испытания,
какие привели сюда меня, вы безумец, вы дитя, недостойное называться
мужчиной и, уж конечно, недостойное того, чтобы я пожертвовала ради вас
героической привязанностью Альберта. А ты, Альберт, если ты здесь, если
ты слышишь меня, тебе бы следовало назвать меня хотя бы сестрой, протя-
нуть мне руку и поддержать на том тернистом пути, который ведет тебя к
богу.
ми. Ею овладело необыкновенное возбуждение, и, подобно пифиям, которые в
минуту божественного наития выражают свои чувства дикими криками и
яростными телодвижениями, она вдруг ощутила потребность проявить обуре-
вавшее ее волнение способом, наиболее для нее естественным: она запела.
Ее звонкий голос прозвучал так же трепетно, как тогда, когда она впервые
пела публично эту арию в Венеции перед Марчелло и Порпорой.
простодушным и наиболее сильным выражением религиозного восторга, какое
нам когдалибо дарила музыка. Но ей не хватило спокойствия, необходимого
для того, чтобы владеть и управлять голосом, и после первых двух строф
из груди ее вырвалось рыдание, из глаз хлынули слезы, и она упала на ко-
лени.
мест и, стоя в почтительной позе, слушали это вдохновенное пение. Одна-
ко, увидев, что она изнемогла от обуревавшего ее чувства, они приблизи-
лись к ней, а Ванда, пылко обняв ее, толкнула в объятия Ливерани с возг-
ласом:
рить любовь и добродетель, счастье и долг.
конец посмотрела на Ливерани, с которого Маркус успел сорвать маску. Она
испустила пронзительный крик и едва не потеряла сознания на груди воз-
любленного, узнав Альберта. Альберт и Ливерани были одно и то же лицо.
попарно вошли Невидимые. Раздались волшебные звуки гармоники [18], этого
недавно изобретенного инструмента, еще незнакомого Консуэло. Казалось,
они проникали сверху, сквозь полуоткрытый купол, вместе с лучами луны и
живительными струями ночного ветерка. Дождь цветов медленно падал на
счастливую чету, являвшуюся центром этой торжественной процессии. У зо-
лотого треножника стояла Ванда. Правой рукой она поддерживала в нем яр-
кое пламя благовонного курения, а в левой держала оба конца символичес-
кой цепи из цветов и листьев, которую набросила на влюбленную пару. Нас-
тавники Невидимых, чьи лица были закрыты длинными красными покрывалами,
а головы увенчаны такими же освященными обычаем эмблемами - листьями ду-
ба и акации, стояли с протянутыми руками, как бы готовые принять своих
братьев, проходивших мимо и склонявшихся перед ними. Эти наставники были
величественны, как древние друиды, но их руки, не запятнанные кровью,
умели только благословлять, и глубокое благоговение заменяло ныне в
сердцах адептов фанатический страх религии минувшего. Приближаясь к вы-
сокому судилищу, посвященные снимали маски, чтобы с открытым лицом при-
ветствовать этих величавых незнакомцев, со стороны которых они никогда
не видели ничего, кроме милосердия, справедливости, отеческой любви и
высокой мудрости. Верные данной клятве, далекие от сожалений и недове-
рия, они не пытались прочитать любопытным взором, кто скрывается под
этими непроницаемыми покровами. Вероятно, сами того не зная, адепты были
знакомы со своими учителями, этими волхвами новой религии, которые,
встречаясь с ними в обществе и на разных сборищах, были лучшими
друзьями, ближайшими наперсниками большинства из них, а быть может, даже
каждого. Но при (Совершении обряда лицо жреца было закрыто, как у ораку-
ла древних времен.
воров, которые во все эпохи окутывала дымка тайны, туман поэтической не-
достоверности! Лишь одно столетие отделяет нас от существования Невиди-
мых, а оно уже сомнительно для историка, но тридцатью годами позже орден
иллюминатов вновь облекается в те же неведомые толпе формы и, черпая си-
лы как в изобретательном гении своих наставников, так и в преданиях тай-
ных обществ мистической Германии, он ужасает мир самым грозным и самым
искусным из всех заговоров политических и религиозных. На мгновение этот
орден пошатнул троны всех королевских династий, а потом, в свою очередь,
рухнул, оставив в наследство французской революции передавшийся, как
электрический ток, высокий энтузиазм, пылкую веру и грозный фанатизм. За
полвека до этих отмеченных судьбой дней, в те времена, когда галантное
царствование Людовика XV, философский деспотизм Фридриха II, скептичес-
кое и насмешливое владычество Вольтера, честолюбивая дипломатия Ма-
рии-Терезии и еретическая терпимость Ганганелли, - в те времена, когда
все это, казалось, надолго возвещало миру одряхление, соперничество, ха-
ос и разложение, французская революция уже бродила, как вино, во мраке и
созревала под землей. Она вынашивалась в умах верящих до фанатизма людей
как мечта о всемирной революции, и, пока разврат, лицемерие или неверие
царили на земле, высокая вера, великолепное проникновение в будущее,
проекты переустройства мира, столь же глубокие и, быть может, более
обоснованные научно, чем наш фурьеризм и наш нынешний сенсимонизм, помо-
гали отдельным группам людей необыкновенных создавать в своем воображе-
нии представление о будущем обществе, диаметрально противоположном тому
обществу, чьи действия до сих пор скрывает и замалчивает история.
того века, который до того насыщен идеями и напряженной работой ума во
всех областях, что философы и историки наших дней еще не могут сделать
ясные и полезные обобщения. Дело в том, что в нем есть уйма противоречи-
вых документов и непонятых фактов, с первого взгляда неуловимых, есть
множество источников, замутненных сутолокой века, источников, которые бы
следовало терпеливо расчистить, чтобы добраться до надежной сути. Многие
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Лондон Джек