что угодно, как в завоеванной, сдавшейся на милость победителя стране. Послы
просили опасную грамоту - ездить из города, Иван и того им не дал.
площади, когда они сказали, что великий князь отказывается целовать крест
Новгороду. Но люди были уже сломлены, и лишь кто-то одиноко выкликнул из
толпы:
Глава 30
Снег засыпал кровли теремов и мостовые. Сугробы громоздились вровень с
заборами. Узенькие тропки извилисто тянулись по снежным завалам.
кое-как разгребали.
людей. С натугой, колеблясь, выбирались на берег с ведрами или салазками, с
поставленною на них бадьей. Падая на колени не по-раз, вытаскивали салазки
на бугор.
утонув в сугробе и раскинув ноги в продранных лаптях - верно, кто-то из
деревенских беженцев. Руки мертвеца, подкорченные к груди, тоже под локоть
ушли в снежную наледь. Может, пытался встать или что-то нес, да так и
ткнулся головой вперед.
начали есть собак и кошек, до конины пока не дошло, лошадей берегли до
последней возможности. Без коня будет пропасти, хотя и ворота отворят!
огня, дров не хватало, стужа забиралась в дома. Рядом кашляли и метались в
жару больные. В городе свирепствовал мор. Здоровые заражались от больных в
битком набитых горницах. Не помогали ни ладанки, ни святое причастие, ни
травы, ни заговорная вода, ни иное какое колдовство. Люди архиепископа и
монахи городских монастырей долбили мерзлую землю, собирали умерших с голоду
и замерзших на улицах горожан. В одну яму, отпев, опускали двух, трех, а то
и до десяти покойников. Без гробов, завернутыми в саваны из грубой ряднины,
перевязанной на ногах, на груди, где веревка поддерживала скрещенные руки, и
вокруг шеи, чтобы закрыть лицо. Впрочем, желтые лица мертвых казались
здоровее синих от голода и стужи лиц живых, полумертвых людей.
принял великокняжеские требования. Граждане, истомясь, ждали хоть какого уже
конца. Но Иван все медлил и длил осаду, с московской, перенятой от татар
медлительностью все задерживал окончательный ответ. Все еще за Волховом и у
Зверинца часто и зло били пушки.
заборола города. На тяжело молчавших башнях изредка показывалась сторожа,
ударяла пушка, летело ядро, крутясь и шипя зарывалось в снег. Так умирающий
великан одним шевеленьем распугивает жадных до добычи стервятников,
стерегущих с нетерпеливым клекотом, когда последнее дыхание угаснет в его
груди и уже не заможет тот двинуть рукой.
башенные костры. Мела метель. Сухой колючий снег летет в заборола, слепил
глаза. Выглянув в смотрительную щель, Аврам не сразу заметил кучку
москвичей, возившихся у подножия стены. Они что-то подымали, верно,
собирались взобраться на стену. Аврам нахмурился: "Сторожа заснула, что ле?"
Он спустился по лесенке. Ратник притулился у наведенной пушки.
ледяное тело. Аврам оборотил ратного лицом к себе - мертв! Разогнулся - в
глазах потемнело от слабости. Он крикнул. Снизу появился второй, глянул на
мертвеца, остановился было.
москвичи разом рассыпались, бросив лестницу, повскакивали на коней и исчезли
в снежной заверти.
Шуйский даве проезжал? Должно заснули или тоже умерли? Пойтить, поглядеть!"
разлепляя губы.
погодя, пущай посторожит тута, не ровен час - ночью стену займут.
укрытия каменного костра на пронизывающий ледяной ветер заборол.
с мертвецом, когда уйдет староста.
Деловой!
дверь на стену и исчез в разом охватившем его снежном облаке. Ратник,
поглядев ему вслед, принялся оттаскивать мертвого подальше от бойницы.
привалился к камню, с ненавистью глядя сквозь узкую щель на появившихся
снова не в отдалении сытых московских воев на сытых лошадях, что разъезжали
по краю городского рва, уже почти не страшась.
топили) сидели Марфа, Олена и маленький Василек. Было чинно. На скатерти
блестело столовое серебро. Подавал старик слуга, один из немногих,
оставшихся у Борецкой. Онтонина лежала в жару, ее тоже свалил мор, и Пиша
только что ушла накормить больную. Стол казался чрезмерно велик для двух
женщин и ребенка, а горница выглядела пустынной.
бросила нож и двоезубую вилку:
только! - капризно вымолвила она.
всхлипнула. Марфа продолжала жевать, не глядя на нее. Прожевав, проглотила
и, отрезая новый кусок репы дорогим ножом с узорчатою рукоятью из рыбьего
зуба, отмолвила:
при Титусе цесаре! А мы, православные, их не хуже.
живут.
пищу. Окончила, откинулась, неспешно перекрестила лоб, Повторила:
понимали. Вот и дожили до ума, допоняли. Поздно только! Раньше нать было.
хоцет? Все ить получил, цего еще?! Мертвяков себе копит только! Что-то Пиша
долго не идет? Пойти, узнать!
на колени.
чуть помолчал, потом поднял усталые глаза:
Новугороду.
отъезжает, за Тучиным вслед.
с им... - И, уже оставшись одна, когда Иван вышел, Марфа повторила, как эхо:
***
Старый служилый князь новгородский сидел в пустой горнице и горько думал о
том, что кончается с ним теперь, совсем и навечно, независимый род князей
суздальских, Рюриковичей Мономаховой ветви, от Всеволода Великого, от Андрея
Ярославича, что володел в оно время столом владимирским, старейший род, по
лествичному древнему счету, рода князей московских. Старейший род,
потерявший даже удел свой, захваченный растущею Москвой! Он один из князей
суздальских не склонился и не склонялся все эти долгие годы. Чаял и умереть
непокоренным, как Дмитрий Юрьич, да вот не пришлось! И теперь, сложив
целование Новгороду, он сидит у стола в пустой горнице и не едет, не может
вот уже второй день покинуть навсегда пустую хоромину свою. А слуги ждут, и
кони готовы давно.
Лондон Джек
Афанасьев Роман
Березин Федор
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Белогорский Евгений