времени в компании себе подобных и в попытке отгородиться от внешнего
мира, образовавших некую закрытую коммуну, исповедующую ханжескую
мораль. Здесь смешались запахи крови, спринцовок, саше, лака для
волос, дезодорантов и духов с шлюховатыми названиями вроде "Мой грех",
"Белые плечи" или "Одержимость". В воздухе витал аромат овощей,
которыми они питаются, и фруктового чая, который они пьют; ощущался
запах, напоминающий, скорее, не пыль, а дрожжи, запах ферментации, и
все это соединялось, образуя единый дух, который невозможно вывести
никакими чистящими средствами: дух женщин, живущих без мужчин. Он
мгновенно заполнил ноздри, горло, легкие, заполнил его {сердце},
удушая, вызывая чувство тошноты, от которого Норман едва не потерял
сознание.
всего лишь унюхал запах вчерашнего соуса для спагетти.
Христос-свистос, с кем я связался!
действительно, соус для спагетти. Красный соус с кровавым запахом. Но
это именно соус для спагетти, {не} более.
пустых глазницах Норману померещилось сочувствие и понимание, - Итак,
здесь Цирцея превращает людей в свиней. - Маска повернулась на руке
Нормана, озираясь вокруг. - Та, именно стесь.
быком. - А время поджимает, но, черт бы их побрал, дом такой большой!
Комнат двадцать, не меньше.
кладовки табличку "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН", как ты думаешь?
руки и заталкивая ее в карман (и заметив большую кастрюлю из-под
спагетти, оставленную для просыхания на полке над мойкой), затем
постучал в дверь. Тишина. Он попробовал повернуть дверную ручку. Она
легко поддалась. Он открыл дверь, похлопал ладонью по стене справа,
нащупал выключатель и зажег свет.
настоящий динозавр, - заваленный горами бумажного мусора. На куче
бумаг балансировала золоченая табличка "АННА СТИВЕНСОН", внизу стояла
другая надпись: "БЛАГОСЛОВИ ЭТУ МЕССУ". Висевшая на стене фотография
изображала двух женщин, в одной Норман без труда узнал покойную
великую Сьюзен Дэй. Другой оказалась седоволосая сучка с газетного
фото, та, которая смахивала на Мод. Две шлюхи обнимались и с улыбкой
преданно заглядывали в глаза друг другу, как истинные лесбиянки.
приблизился к одному из них, опустился на колено и потянулся было к
шкафу, помеченному буквами Д-Е, затем остановился. Роуз больше не
пользуется фамилией Дэниелс. Он не мог вспомнить, откуда ему это
известно: то ли Фердинанд сообщил, то ли он сам пришел к такому выводу
по каким-то признакам или благодаря интуиции, но знал он это
наверняка. Она вернулась к своей девичьей фамилии.
пробормотал Норман негромко, дергая дверцу шкафа с буквой М. Дверь не
хотела открываться. Она была заперта.
взломать дверцу. Норман повернулся, собираясь выйти из кабинета, но
вдруг замер: его взгляд привлекла плетеная корзинка, стоявшая на углу
стола. С ручки корзинки свисала карточка, на которой готическим
шрифтом было написано: "ОТПРАВЛЯЙСЯ В ПУТЬ, ПИСЬМЕЦО". В корзинке
лежало несколько готовых к отправке писем, и под конвертом,
адресованным дирекции компании кабельного телевидения "Лейкленд", он
увидел следующее:
перевернув корзинку и высыпав ее содержимое на пол.
разборчивым почерком адрес, ради которого он готов пройти все муки
ада: 897, Трентон-стрит.
началу лета пикник "Дочерей и сестер", торчало хромированное лезвие
ножа для вскрытия писем. Норман схватил нож, вспорол конверт и, не
думая, сунул его в задний карман брюк. В то же время он снова вытащил
маску и надел ее на руку. В конверте находился один-единственный
фирменный бланк со стандартной шапкой, на котором имя АННА СТИВЕНСОН
было написано более крупным шрифтом, чем название "Дочери и сестры".
затем принялся водить маской над текстом письма, позволяя Фердинанду
читать его. Почерк Анны Стивенсон оказался крупным и изящным -
кое-кто, наверное, счел бы его даже слегка вычурным. Влажные и липкие
от пота пальцы Нормана дрожали и конвульсивно сжимались внутри маски
Фердинанда, заставляя быка корчиться в уродливых гримасах и ужимках.
жилище (ибо мне известно, насколько важными являются такие первые
письма!) и сказать вам, как я счастлива, что вы пришли к нам в "Дочери
и сестры", как счастлива я, что мы смогли оказать вам помощь. Мне
также хотелось сообщить, как я ужасно обрадовалась вашей новой работе,
- меня не оставляет предчувствие, что вы не задержитесь на
Трентон-стрит слишком долго!
других - тех, кто сопровождает ее в период залечивания душевных ран, и
тех, кто появится после ее ухода, поскольку все женщины оставляют
после себя частичку собственного опыта, силы и надежды.
потому, что до полного выздоровления вам предстоит пройти еще долгий
путь, не потому, что вас обуревает множество чувств (главенствующим
среди них, смею предположить, является гнев), с которыми вы пока не
справились; но потому, что ваш долг - передавать другим то, чему
научились здесь, Вероятно, мне нет нужды напоминать вам обо всем этом,
но..."}
оглушительным. За щелчком последовал другой звук: пи-пи-пи-пи.
Сработала сигнализация. У Нормана появилась компания.
припаркованный у тротуара в полутора кварталах от дома "Дочерей и
сестер". Она полностью отдалась во власть собственной фантазии,
глубоко погрузившись в пучину грез, о которых не рассказывала никому,
даже личному терапевту, - грез, которые она приберегала на такие
ужасные дни, как сегодняшний. В них она представляла себя на обложке
журнала "Тайм". Но не свой снимок, а написанный маслом портретный
набросок, выдержанный в голубых тонах (голубой больше всего ей к лицу,
а легкая расплывчатость портрета скроет полноту, которая, несмотря на
все старания, в течение последних двух или трех лет безжалостно
расправлялась с ее талией, некогда вызывавшей зависть окружающих). На
портрете она оглядывалась через левое плечо, позволяя художнику
потрудиться над ее красивым профилем, и волосы ниспадали на правое
плечо снежной лавиной. {Возбуждающей} снежной лавиной.
мечтами (в которых как раз подобралась к тому месту, где автор
сопровождающей статьи писал: "Невзирая на тот факт, что, по ее
утверждению, она помогла вернуться к жизни более чем полутора тысячам
много претерпевшим на своем веку женщин, Анна Стивенсон остается
удивительно, даже трогательно скромной..."). Выключив зажигание своего
"инфинити", она еще минутку посидела в машине, осторожными движениями
массируя кожу нижних век.
Петром Великим, либо Чокнутым марксистом Распутиным, при жизни был
порядочным трепачом, и друзья его, похоже, решили провести поминальную
службу в том же ключе. Разговоры продолжались и продолжались без
конца, каждый следующий "букет воспоминаний" (она невольно подумала,
что без колебаний выпустила бы пулеметную очередь в политически
безупречных пустобрехов, проводящих свои дни за изобретением подобных
цветистых и ничего не значащих фраз) оказывался длиннее предыдущего,
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Шилова Юлия