Чтение 97–й страницы книги ~Экспансия

Трумэн был резок и - что всех поразило - стремителен в своем решении:

- Необходимо, чтобы завтра же наш посол посетил Перона. И потребовал
немедленной выдачи всех нацистских преступников - список приложите, -
которые нашли убежище в Аргентине. Сообщения об этом обязаны появиться в
завтрашних вечерних газетах. Естественно, в первую очередь удар должен
быть нанесен против немцев, связанных с атомным проектом Перона. Пусть
ваши люди позаботятся о том, чтобы кампания в прессе была широкой и
нагнеталась день ото дня: Америка была, есть и будет бастионом
антинацизма! Вопрос об атомной бомбе Перона пока открыто не ставить! Если
мы изолируем его нацистских атомщиков, это затормозит работу и даст
возможность поработать разведке. Поработать, а не поболтать!

Через день в газетах Соединенных Штатов началась кампания против
гитлеровцев, окопавшихся в Аргентине: "Америка требует немедленной выдачи
нацистских палачей!"

После беседы с американским послом Перон отправил полковника
Гутиереса на встречу с русским дипломатом; выслушав личного представителя
президента, московский посланец ответил:

- Сеньор Гутиерес, моя страна выступает против атомного оружия, вам
это прекрасно известно. Однако мы никогда не возражали против исследований
в области мирной атомной энергетики. Мы полагаем, что это служит
прогрессу, а не войне. В этом смысле моя страна готова к кооперации с
любым государством, - если мы получим заверения, что расщепленный атом
будет служить делу энергоснабжения промышленности и сельского хозяйства,
но не рычагом в военно-политическом шантаже, - о каком бы уголке земного
шара ни шла речь...

Прослушав последние известия (в здешних туристских избушках были
надежные "Блаупункты"), Штирлиц попросил проводника открыть бутылку "агуа
ардьенте", щедро расплатился, сказал, что в услугах Хосе Эухенио (так
звали парня) больше не нуждается, уснул, как только голова коснулась
подушки; наутро был на окраине Виллы Хенераль Бельграно.

Устроившись на опушке леса, он наблюдал в бинокль этот маленький
поселок с семи утра до шести вечера: типичная Бавария; только отели
построены как концлагеря, точно такие же вышки, только вместо аппельплаца
бассейн; Мюллера узнал сразу, хотя тот тоже изменил внешность - борода,
усы, очки в толстой оправе (он знал, что я ношу черепаховую, не оттого ли
заказал такую же?), одет в традиционный альпийский костюм; впрочем,
большинство мужчин в таких же костюмах (неужели еще не слышали радио? Или
ничего не боятся?).

Штирлиц проследил путь Мюллера, вместе с другими тот вошел в костел;
господи, он же неверующий, всегда потешался над попами; хотя здесь нельзя
быть атеистом, Перон этого не поймет.

Спрятав бинокль в футляр, сунув его в портфель, где лежали пистолет и
две запасные обоймы, Штирлиц поднялся с земли, отряхнул колени от
искрошенной листвы и хвойных иголок, улыбнулся Клаудии, которая
по-прежнему была рядом, спустился в поселок, вошел в церковь, осторожно
прошел по полупустому, гулкому залу, присел на скамью, - место за Мюллером
пустовало - положил ему руку на плечо и шепнул:

- Хайль Гитлер, группенфюрер...

Не оборачиваясь - только плечо закаменело, - Мюллер ответил:

- Рад вас слышать, Штирлиц...

РОУМЭН, ПЕПЕ, МАКАЙР (сорок седьмой)
__________________________________________________________________________

Коттедж, куда привезли Роумэна, был за городом, где-то в районе парка
Токсидо; глаз ему не завязывали, сидел он сзади, не стиснутый охранниками;
шофер о чем-то весело болтал по-итальянски с тем человеком, что пришел в
мансарду на Гринвидж-Виллэдже; внутреннее состояние говорящих даже на
незнакомом языке все равно четко просчитывается; смысловая интонация
определяет не только речь политического лидера (она обязана таить в себе
множество смыслов и вероятий), но именно беседы людей улицы.

Роумэн машинально запоминал дорогу, но когда шофер резко свернул с
шоссе на проселок, а потом начал вертеть среди рощ и маленьких коттеджей,
ориентиры потерял; а что в конце-то концов могут дать эти самые ориентиры,
подумал он, если получилось - значит, получилось, а нет, так нет, ничего
уж теперь не попишешь.

В коттедже, обставленном с чисто итальянской роскошью, было пусто, ни
одного человека; шофер предложил Роумэну перекусить: "Сейчас сварганим
спагетти, я это делаю мастерски, в рефрижераторе должна быть лямбруска и
кьянти, впрочем, вы, янки, больше любите виски, разве можно любить горечь,
от которой вяжет рот?"

- Как долго я должен ждать встречи? - спросил Роумэн.

Тот, кто привез его, ответил:

- Видимо, встреча состоится сегодня ночью. Или в крайнем случае
завтра утром.

- А звонить отсюда можно?

- Куда угодно... Только имейте в виду, что телефон, видимо,
прослушивается.

- Какой службой? - спросил Роумэн. - Налоговое управление, полиция,
ФБР?

Шофер рассмеялся:

- По-моему, всеми... Иногда можно слышать, как втыкаются сразу три
подслушки... Но вы же не будете говорить о чем-то таком, что даст против
вас улику?

- Против меня каждое слово даст улику, - ответил Роумэн. - Ладно,
начнем готовить спагетти... А я, кстати, могу вас научить делать "попару".

- Что это? - поинтересовался шофер, снимая пиджак и облачаясь в белую
поварскую куртку.

- Сказка, - ответил Роумэн. - Это делают болгары, меня выучил их
князь, страшный пьяница, но очень милый человек... Берете черствый хлеб,
масло, натираете сыр, все это заливаете кипятком и даете постоять на
медленном огне пять минут. Потом разливаете в глубокие тарелки; виски не
рекомендуется, только сливовица - это крепчайшая водка из черных слив,
сшибает с ног. Попара особенно хороша после ночной пьянки, вместе со
стаканчиком сливовицы вы возвращаетесь к жизни - ни томления духа, ни боли
в затылке, полнейшее счастье.

- Попробуем, - пообещал шофер-повар. - Только у нас нет болгар. Одни
итальянцы, янки и евреи...

Спагетти были отменны, соус очень острый - томат с перцем, сыр
какой-то совершенно особый, очень соленый и п л а в к и й, тянулся, как
вар, раскаленный на солнце.

- Мистер Роумэн, меня просили задать вам несколько предварительных
вопросов, - сказал тот, кто приезжал за ним. - Сказали, что, если вы
хотите, можете не отвечать, но лучше б ответили, потому что мы сможем
кое-что подготовить, если ваше д е л о надо реализовывать вне этой страны.

- Вне, - ответил Роумэн. - Большая часть дела должна быть проведена
за границей.

- Где именно?

- Я скажу об этом мистеру Гуарази.

- Ясно, - кивнул шофер. - Как знаете... Только штука в том, что у нас
не везде есть свои люди... О нас ведь пишут много ерунды... Если,
например, операция предстоит в Китае или Венгрии, Австралии или Чили, у
нас там нет верных людей... Пока найдем или же передислоцируем тройку
наших - можем потерять драгоценное время... У вас вообще-то как со
временем?

- Как у всех, - улыбнулся Роумэн. - Плохо... В Панаме или Никарагуа у
вас есть свои люди?

Шофер снял свою белую поварскую куртку:

- Мистер Роумэн, вы, видимо, плохо нас поняли: вопросы задаем мы. Вы
отвечаете. Или молчите - на ваше усмотрение.

- Если на мое усмотрение, то я бы лег соснуть. На меня нападает
сонливость, когда все становится на свои места. Это можно?

- Конечно, мистер Роумэн. Выбирайте себе комнату и заваливайтесь
отдыхать. Мы вас разбудим, если приедет тот, кого вы ждете.

Вито Гуарази - Пепе - прилетел поздно ночью; Роумэн не слышал его
голоса, он проснулся из-за того, что хлопнула дверца машины.

Ну, сказал он себе, с богом, Роумэн, валяй, иди к нему.

- Добрый вечер, - сказал Пепе, поднимаясь навстречу Роумэну, - очень
рад вас видеть...

- Здравствуйте, я тоже, говоря откровенно, рад этой встрече.

- Только я не "Пепе". А вы не "Роумэн". Поскольку нам, видимо,
предстоит делать одну работу, давайте выберем себе новые имена.

- В таком случае, я буду называть вас Габриэлем, - сказал Роумэн. - В
вас есть что-то от Габриэля Анунцо, глаза похожи...

Пепе усмехнулся:

- Часто встречались? Привлекли к работе? Как. это у вас говорят,
"заагентурили"?

- Это запрещено, Пепе. Мы не имели права агентурить ведущих поэтов и