Чтение 98–й страницы книги ~Человек, который смеется~

избежать, предрасполагает к болтливости - garrula pericula, как говорит
Ювенал. Зрители, среди вас есть пьяницы, - мужчины и женщины. Отлично.
Пьяные мужчины мерзки, пьяные женщины омерзительны. Правда, у вас немало
веских причин собираться здесь: праздность, лень, свободное время между
двумя-тремя кражами, портер, эль, стаут, солодовые напитки, водка, джин,
влечение одного пола к другому. Чудесно. Игривый ум нашел бы себе здесь
отличное применение. Но я воздерживаюсь. Любострастие - пускай! Однако и в
оргии надо соблюдать известное приличие. Вы весело настроены, но слишком
шумны. Вы превосходно подражаете крикам разных животных, но что сказали бы
вы, если бы я прервал вашу любовную беседу в укромном уголке с
какой-нибудь леди и вдруг стал бы лаять по-собачьи? Это несколько помешало
бы вам. Ну так вот, и ваш галдеж нам мешает. Разрешаю вам замолчать. К
искусству должно относиться с не меньшим уважением, чем к разврату. Я
говорю с вами, как порядочный человек.

Он тут же накинулся на себя:

- Задуши тебя лихорадка, вместе с твоими бровями, торчащими, как ржаные
колосья.

И немедленно возразил:

- Милостивые государи, оставим в покое ржаные колосья. Грешно
оскорблять растения, сравнивая их с людьми или животными. Кроме того,
лихорадка не душит, а трясет. Неудачная метафора. Прошу вас, помолчите!
Простите за откровенность, но вам не хватает величия, свойственного
настоящим английским джентльменам. Я замечаю, что те из вас, у которых из
дырявых башмаков вылезают большие пальцы, пользуются этим, чтоб класть
ноги на плечи сидящих впереди; это позволяет дамам делать вывод, что
подошвы всегда протираются в самом выдающемся месте плюсны. Показывайте
немного поменьше ваши ноги и побольше - руки. Я вижу отсюда мошенников,
ловко запускающих пальцы в карманы дураков-соседей. Дорогие карманники,
будьте чуть-чуть скромнее. Награждайте своего ближнего тумаками, если
желаете, но не обкрадывайте его. Он меньше разозлится на вас, если вы
подобьете ему глаз, чем если вы сопрете у него медный грош. Так и быть,
разбивайте носы. Мещанин больше дорожит деньгами, чем красотой. Впрочем,
примите уверения в моем искреннем расположении к вам. Я отнюдь не такой
педант, чтобы порицать мошенников. Зло действительно существует. Каждый
страдает от него, и каждый его творит. Всех нас одолевают грехи. Сейчас я
имею в виду лишь тот грех, о котором говорил раньше. Разве не испытывает
каждый из нас этот зуд? Бог - и тот почесывается, когда его жалит дьявол.
Я и сам впадал в ошибки. Plaudite, cives! [Рукоплещите, граждане! (лат.)]

Здесь Урсус изобразил продолжительный рев толпы, затем закончил речь
следующими словами:

- Милорды и господа, я вижу, что моя речь имела счастье вам не
понравиться. На одну минуту я расстанусь с вашим шиканьем и свистом.
Сейчас надену свою голову, и представление начнется...

Оставив ораторский тон, он заговорил обыкновенным голосом:

- Задерни занавес, передохнем. Я был медоточив. Я говорил хорошо. Я
назвал их милордами и господами. Вкрадчивый, но бесполезный язык. Что
скажешь ты насчет этих бездельников, Гуинплен? Как ясно видишь все, что
выстрадала Англия за последние сорок лет, когда посмотришь на этот
озлобленный и лукавый сброд. В старину англичане были воинственны, теперь
же они угрюмы, задумчивы и кичатся своим презрением к закону и королевской
власти. Я сделал все, на что только способно человеческое красноречие. Я
щедро расточал метонимии, прелестные, как цветущие ланиты отрока. Смягчило
ли это их? Сомневаюсь. Чего можно ждать от людей, которые поглощают
невероятное количество пищи и отравляют себя табаком до такой степени, что
даже писатели пишут свои сочинения, не выпуская трубки изо рта? Ну, была
не была, начнем пьесу.

Кольца, на которых двигался занавес, с визгом заскользили по проволоке.
Цыганки перестали бить в тамбурины. Урсус снял со стены свои рыли, сыграл
прелюдию и произнес вполголоса:

- Каково, Гуинплен? До чего все это таинственно!

Затем вступил в борьбу с волком.

Одновременно с рылями Урсус снял с гвоздя косматый парик и бросил его
на пол, неподалеку от себя.

Представление "Побежденного хаоса" шло почти так же, как и всегда, не
было только голубого освещения и "магических эффектов". Волк играл вполне
добросовестно. В надлежащую минуту появилась Дея и своим чудным трепетным
голосом окликнула Гуинплена. Она протянула руку вперед, ища его голову...

Урсус кинулся к парику, взбил его, напялил на себя и, удерживая
дыхание, тихими шагами приблизившись к Дее, подставил ей свою голову.

Затем он призвал на помощь все свое искусство и, подражая голосу
Гуинплена, спел с выражением неизъяснимой любви арию чудовища в ответ на
зов светлого духа.

Он подражал так искусно, что и в этот раз обе цыганки принялись искать
глазами Гуинплена, испуганные тем, что, не видя его, слышат его голос.

Восхищенный Говикем затопал ногами, захлопал в ладоши, производя
невероятный шум и один хохоча, как целое сборище богов. Мальчик,
повторяем, оказался на редкость талантливым зрителем.

Фиби и Винос, как два автомата, которых заводил Урсус, начали изо всех
сил трубить и бить в тамбурины; под эти оглушительные звуки обычно
заканчивался спектакль и расходилась публика.

Урсус поднялся на ноги, весь обливаясь потом.

Он шепнул Гомо:

- Понимаешь, надо было выиграть время. Кажется, нам это удалось. Я
неплохо вышел из положения, хотя было из-за чего потерять голову.
Гуинплен, быть может, еще вернется завтра. Зачем же было преждевременно
убивать Дею? Тебе-то я могу объяснить, в чем дело.

Он снял парик и отер лоб.

- Я гениальный чревовещатель, - пробормотал он. - Как я все это
великолепно проделал! Пожалуй, я перещеголял Брабанта, чревовещателя
короля Франциска Первого. Дея убеждена, что Гуинплен здесь.

- Урсус, - сказала Дея, - а где Гуинплен?

Урсус вздрогнул и обернулся.

Дея продолжала стоять в глубине сцены, под фонарем, спускавшимся с
потолка. Она была бледна как смерть.

Она продолжала с неповторимой улыбкой, в которой было отчаяние:

- Я знаю. Он нас покинул. Он исчез. Я знала, что у него есть крылья.

И, подняв к небу свои невидящие глаза, она прибавила:

- Когда же мой черед?

3. ОСЛОЖНЕНИЯ

Урсус совершенно растерялся.

Ему не удалось ввести Дею в заблуждение.

Было ли тут виною его искусство чревовещателя? Конечно, нет. Ему
удалось обмануть зрячих Фиби и Винос, но слепую Дею он не смог обмануть.
Ведь Фиби и Винос смотрели только глазами, тогда как Дея видела сердцем.

Он не был в состоянии ответить ни слова. Он только подумал про себя:
Bos in lingua [бык на языке (лат.)]. У растерявшегося человека точно бык
подвешен к языку.

Когда человек находится во власти сложных переживаний, он прежде всего
испытывает приступ самоуничижения. Урсус пришел к печальному выводу:

- Напрасно я столько труда потратил на звукоподражание!

Как и всякий мечтатель, потерпевший неудачу, он принялся горько
сетовать:

- Полный провал! Я воспроизводил все эти голоса впустую. Что же будет
теперь с нами?

Он взглянул на Дею. Она стояла молча, не шевелясь и все больше и больше
бледнея. Ее неподвижный, слепой взор был устремлен куда-то в пространство.

На помощь Урсусу пришел случай.

Урсус увидел во дворе дядюшку Никлса, который, держа в руке свечу,
делал ему знаки.

Дядюшка Никлс не дождался конца фантастической комедии, единственным
исполнителем которой был Урсус, так как кто-то постучал в двери харчевни.
Дядюшка Никлс пошел отворить. В дверь стучали дважды, и хозяин дважды
уходил. Урсус, поглощенный своим стоголосым монологом, ничего не заметил.

Увидав, что Никлс машет ему рукой, Урсус спустился во двор.

Он подошел к хозяину гостиницы.

Урсус приложил палец к губам.

Дядюшка Никлс тоже приложил палец к губам.

Они смотрели друг на друга.

Каждый из них словно говорил другому: "Поговорим, но не здесь".

Никлс тихо отворил дверь в нижний зал. Они вошли. Кроме них, в комнате
не было никого. Входная дверь с улицы и окна были наглухо закрыты.

Хозяин захлопнул дверь во двор перед самым носом любопытного Говикема.

Потом поставил свечу на стол.

Начался разговор. Вполголоса, почти шепотом!

- Мистер Урсус...

- Мистер Никлс?