Чтение 98–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

охватила тревога, не появилась ли на полу шпилька, может быть, Нина забыла
здесь карандаш с губной помадой, пудреницу.

Но в это мгновение водитель, тяжело дыша, поставил чемодан, оглядел
комнату и спросил:

- Всю площадь занимаете?

- Да, - виновато ответил Штрум.

- А нас шестеро на восьми метрах, - сказал водитель. - Бабка днем спит,
когда все на работе, а ночью на стуле сидит.

Штрум подошел к окну, Надя стояла у сложенных возле грузовика вещей,
приплясывала, дула на пальцы.

Милая Надя, беспомощная дочка Штрума, это ее родной дом.

Водитель принес мешок с продуктами и портплед, набитый постельными
принадлежностями, присел на стул, стал сворачивать папиросу.

Его, видимо, всерьез занимал жилищный вопрос, и он все заговаривал со
Штрумом о санитарной норме, взяточниках из райжилуправления.

Из кухни послышался грохот кастрюль.

- Хозяйка, - сказал водитель и подмигнул Штруму.

Штрум снова посмотрел в окно.

- Порядок, порядок, - сказал водитель. - Вот раздолбают немцев в
Сталинграде и понаедут из эвакуации, еще хуже с площадью станет. У нас
недавно вернулся рабочий на завод после двух ранений, конечно, дом
разбомбили, поселился с семьей в нежилом подвале, жена, конечно,
забеременела, двое детей туберкулезные. Залило их в подвале водой, выше
колен. Они постелили доски на табуреты и по доскам ходили от кровати к
столу, от стола к плите. Вот он стал добиваться - и в партком, и в райком,
и Сталину писал. Все обещали, обещали. Он ночью подхватил жену, детей,
барахло и занял площадь на пятом этаже, резерв райсовета. Комната восемь
метров сорок три сотых. Тут целое дело поднялось! Прокурор его вызвал, - в
двадцать четыре часа освободи площадь или пойдешь в лагерь на пять лет,
детей в детдом заберем. Он тогда что сделал? Имел за войну ордена, так он
их себе в грудь вколотил, в живое мясо, и тут же, в цеху, повесился, в
обеденный перерыв. Ребята заметили, сразу чик веревку. Скорая помощь его в
больницу свезла. Ему сразу после этого ордер дали, он пока в больнице еще,
но повезло человеку, - площадь маленькая, а все удобства есть. Толково
получилось.

Когда водитель досказал свою историю, явилась Надя.

- А вещи украдут, кто ответит? - спросил водитель.

Надя пожала плечами, стала ходить по комнатам, дуя на замерзшие пальцы.

Едва Надя вошла в дом, она стала сердить Штрума.

- Ты хоть воротник опусти, - сказал он, но Надя отмахнулась, крикнула в
сторону кухни:

- Мама, я жутко есть хочу!

Людмила Николаевна в этот день проявила столько энергичной
деятельности, что Штруму казалось, приложи она такую силу к фронтовым
делам, немцы откатились бы на сто километров от Москвы.

Водопроводчик подключил отопление, трубы оказались в порядке, правда,
они мало нагревались. Вызвать газового мастера было нелегко. Людмила
Николаевна дозвонилась до директора газовой сети, и тот прислал мастера из
аварийной бригады. Людмила Николаевна зажгла все газовые горелки,
поставила на них утюги, и, хотя газ горел слабо, в кухне стало тепло,
можно было сидеть без пальто. После трудов водителя, водопроводчика и
газовщиков хлебный мешок стал совсем легкий.

До позднего вечера Людмила Николаевна занималась хозяйственными делами.
Она обмотала щетку тряпкой и обтерла пыль с потолков и стен. Она обмыла от
пыли люстру, вынесла на черный ход засохшие цветы, собрала множество
хлама, старых бумаг, тряпок, и ропщущая Надя три раза выносила ведра на
помойку.

Людмила Николаевна перемыла кухонную и столовую посуду, и Виктор
Павлович вытирал под ее руководством тарелки, вилки и ножи, чайную посуду
она не доверила ему. Она затеяла стирку в ванной комнате, перетапливала на
плите масло, перебирала привезенную из Казани картошку.

Штрум позвонил по телефону Соколову, подошла Марья Ивановна и сказала:

- Я уложила Петра Лаврентьевича спать, он устал с дороги, но, если
что-нибудь срочное, я разбужу.

- Нет-нет, я хотел потрепаться без дела, - сказал Штрум.

- Я так счастлива, - сказала Марья Ивановна. - Мне все время плакать
хочется.

- Приходите к нам, - сказал Штрум. - Как у вас, вечер свободен?

- Да что вы, сегодня невозможно, - смеясь сказала Марья Ивановна. -
Столько дел и у Людмилы Николаевны, и у меня.

Она спросила о лимите на электричество, о водопроводе, и он неожиданно
грубо сказал:

- Я сейчас позову Людмилу, она продолжит беседу о водопроводе, - он тут
же добавил подчеркнуто шутливо: - Жаль, жаль, что не придете, а то бы мы
почитали поэму Флобера "Макс и Мориц".

Но она не ответила на шутку, проговорила:

- Я попозже позвоню. Если у меня столько хлопот в одной комнате, то
сколько их у Людмилы Николаевны.

Штрум понял, что она обижена его грубым тоном. И вдруг ему захотелось в
Казань. До чего странно все же устроен человек.

Штрум позвонил Постоевым, но у них оказался выключен телефон.

Он позвонил доктору физических наук Гуревичу, и ему сказали соседи, что
Гуревич уехал к сестре в Сокольники.

Он позвонил Чепыжину, но к телефону никто не подошел.

Вдруг позвонил телефон, мальчишеский голос попросил Надю, но Надя в это
время совершала рейс с мусорным ведром.

- Кто ее спрашивает? - строго спросил Штрум.

- Это неважно, один знакомый.

- Витя, хватит болтать по телефону, помоги мне отодвинуть шкаф, -
позвала Людмила Николаевна.

- Да с кем я болтаю, я никому в Москве не нужен, - сказал Штрум. - Хоть
бы поесть что-нибудь дала мне. Соколов уж нажрался и спит.

Казалось, что Людмила внесла в дом еще больший беспорядок, - повсюду
лежали груды белья, вынутая из шкафов посуда стояла на полу; кастрюли,
корыта, мешки мешали ходить по комнатам и по коридору.

Штрум думал, что Людмила не будет первое время входить в комнату Толи,
но он ошибся.

С озабоченными глазами и раскрасневшимся лицом она говорила:

- Витя, Виктор, поставь в Толину комнату, на книжный Шкаф, китайскую
вазу, я вымыла ее.

Вновь позвонил телефон, и он слышал, как Надя сказала:

- Здравствуй, да я никуда не ходила, мама погнала с мусорным ведром.

А Людмила Николаевна торопила его:

- Витя, помоги же мне, не спи, ведь столько еще дела.

Какой могучий инстинкт живет в душе женщины, как силен и как прост этот
инстинкт.

К вечеру беспорядок был побежден, в комнатах потеплело, привычный
довоенный вид стал проступать в них.

Ужинали на кухне. Людмила Николаевна напекла коржей, нажарила пшенных
котлет из сваренной днем каши.

- Кто это звонил тебе? - спросил Штрум у Нади.

- Да мальчишка, - ответила Надя и рассмеялась, - он уже четвертый день
звонит, наконец дозвонился.

- Ты что ж, переписку с ним вела? Предупредила заранее о приезде? -
спросила Людмила Николаевна.

Надя раздраженно поморщилась, повела плечом.

- А мне хоть бы собака позвонила, - сказал Штрум.

Ночью Виктор Павлович проснулся. Людмила в рубахе стояла перед открытой
дверью Толиной комнаты и говорила:

- Вот видишь, Толенька, я все успела, прибрала, и в твоей комнате,
словно не было войны, мальчик мой хороший...

26

В одном из залов Академии наук собрались приехавшие из эвакуации
ученые.

Все эти старые и молодые люди, бледные, лысые, с большими глазами и с
пронзительными маленькими глазами, с широкими и узкими лбами, собравшись
вместе, ощутили высшую поэзию, когда-либо существовавшую в жизни, - поэзию
прозы. Сырые простыни и сырые страницы пролежавших в нетопленых комнатах
книг, лекции, читанные в пальто с поднятыми воротниками, формулы,
записанные красными, мерзнущими пальцами, московский винегрет, построенный
из осклизлой картошки и рваных листьев капусты, толкотня за талончиками,
нудные мысли о списках на соленую рыбу и дополнительное постное масло, -
все вдруг отступило. Знакомые, встречаясь, шумно здоровались.

Штрум увидел Чепыжина рядом с академиком Шишаковым.

- Дмитрий Петрович! Дмитрий Петрович! - повторил Штрум, глядя на милое
ему лицо. Чепыжин обнял его.

- Пишут вам ваши ребята с фронта? - спросил Штрум.

- Здоровы, пишут, пишут.

И по тому, как нахмурился, а не улыбнулся Чепыжин, Штрум понял, что он
уже знает о смерти Толи.

- Виктор Павлович, - сказал он, - передайте жене вашей мой низкий
поклон, до земли поклон. И мой, и Надежды Федоровны.

Сразу же Чепыжин сказал:

- Читал вашу работу, интересно, очень значительная, значительней, чем
кажется. Понимаете, интересней, чем мы сейчас можем себе представить.

И он поцеловал Штрума в лоб.