верстах где-то в 25 от нее, в тот вечер было еще светло, тепло и даже,
пожалуй, солнечно, хотя небо с утра усеивали легкие белые тучки.
сколотые, и просто так - он уже успел пробежать их все и сейчас просто
сидел, откинувшись на спинку ивового кресла, смотрел на тучки, на верхи
деревьев и отдыхал. "Вот солнышко выглянуло, - думал он, - хорошо! Вот
ветерок прошумел в березнячке, тоже очень хорошо! А ночью, может, еще и
дождик пойдет, это хорошо для грибов, их в этом году что-то совсем нет, а
какое же лето без грибов?"
придумать, чтобы тут росли белые и подберезовики? "Нет, - твердо ответил
садовник, - ничего уж тут не придумаешь, вот шампиньоны, те пожалуйста, те
вырастим, где прикажете, а боровики, подберезовики, подосиновики и даже
маслята - это грибы вольные, чистые, лесные, они где вздумается, там и
растут".
больно уважительно говорил садовник о маслятах. - Где вздумают, так там,
значит, и растут? Это же ведь непорядок, а? - И засмеялся. И садовник тоже
слегка посмеялся, но так - очень-очень в меру: смеялся, а в глаза не
смотрел, смотрел не выше подбородка. Хозяин терпеть не мог, когда ему
глядели прямо в глаза. Но и взгляд мимо тоже подмечал и делал вывод:
"Нехороший человек, неискренний, говорит, а в глаза не смотрит. Значит,
совесть нечиста". А сейчас он снова вспомнил этот разговор и опять
засмеялся. "Вольный гриб боровик! - сказал он с удовольствием. - Где ему
вздумается, там он и вырастет! Ах ты..."
белое ивовое кресло, залило, ослепило, затормошило, и товарищ Сталин
минуты три посидел так, закрыв глаза и ласково щурясь. Но потом на солнце
набежала тучка, все погасло, и он разом резко выпрямился и взял со стола
тонкую книгу большого формата и открыл ее на закладке. Это был типографски
отпечатанный и сброшюрованный в большой лист "Циркуляр Министерства
внутренних дел департамента полиции по особому отделу от 1 мая 1904 года
за номером 5500".
он его в Тифлисе, за городом, на маевке, среди деревьев и камней. Было
тогда солнечно, весело, вольно. Много произносилось речей, поднимались
тосты, пили сперва за революцию, за рабочий класс, за партию, за гибель
врагов, потом за всех присутствующих, потом за всех отсутствующих, затем
за всех, кто томится в ссылках и тюрьмах (в каторге из членов РСДРП,
партии большинства, не было никого - департамент полиции в то время
большого значенья ей не придавал). За тех, кто из них вырвался и находится
среди нас, за то, что если погибнуть придется...
вспоминались ни Сибирь, ни та темная и холодная половина сырой избы,
которую он снимал у одинокой старообрядки, чернолицей старухи, строгой и
молчаливой, ни побег, ни все с ним связанное. И хотя обо всем этом на
маевке и говорилось - но так, очень, очень общо, без всяких подробностей.
Просто: и среди нас есть такие мужественные и несгибаемые борцы за свободу
рабочего класса, которые... и т.д. до конца.
знали, что это говорится о нем, и тосты поднимаются тоже за него. Это
были, пожалуй, первые тосты за него и первые речи о нем. Поэтому он и
запомнил их.
сырых, то дешево он свою жизнь не отдаст. Он был весь переполнен этим
высоким чувством паренья и освобожденья от всего личного и мелкого.
скачущие кареты и идут на смерть.
оказались коротковатыми. А циркуляр этот расползался по стране, переходил
из рук в руки, от него отпочковывались новые циркулярные и розыскные
листы, и может быть, что-то подобное находилось даже в кармане у кого-то
из присутствующих. Но он не боялся. Он не мог, конечно, знать об этом
циркуляре, но что его разыскивают и, может, даже нащупали место, где он
сейчас находится, это он знал твердо. И был поэтому как взведенный курок -
пил, но не пьянел, шутил, но не расслаблялся, был беззаботен, но зорок и
каждую секунду был готов ко всему - таким он остался и сейчас, через
тридцать лет.
право молниеносно и единолично принимать любые решенья и видеть врагов
всюду, где бы они ни притаились и какие бы личины ни надевали. И это уже
даже не чувство, а что-то более глубокое и подсознательное и перешедшее в
кровь и кожу.
начальникам жандармских, губернских и железнодорожных полицейских
управлений, начальникам охранных отделений и во все пограничные пункты..."
сказать, работали люди. Сколько же они разослали таких тетрадок? Штук
тысячу, не меньше. Во все пограничные пункты! Во все железнодорожные
управления! Во все охранки! Нет, конечно, много больше тысячи!
распоряжений..."
застегнутый на все пуговицы. Он отлично чувствовал его торжественную
плавкую медь, державно плывущую над градами и весями, его жесткий абрис,
сходный с выкройкой военного мундира. Одним словом, он любил его высокую
государственность... На таком языке не разговаривали, а вступали в
отношения. И не люди, а мундиры и посты их. На таком языке невозможно было
мельтешить, крутить, отвечать неясно и двусмысленно. Как жаль, что сейчас
в делопроизводство не введено ничего подобного. А надо бы, надо бы!
Подчиненный должен просто глохнуть, получив от начальства что-то подобное.
тоже старый человек и поэтому понимает.
лиц, розыск которых надлежит прекратить, и список лиц, разыскиваемых
предыдущими циркулярами, в отношении коих по обнаружению оных
представляется нужным принять меры, указанные ниже".
утверждение четыре списка подлежащих суду военного трибунала. Список номер
один. Общий. Список номер два. (Бывшие военные работники.) Список номер
три. (Бывшие работники НКВД.) Список номер четыре. (Жены врагов народа.)
Прошу санкции осудить всех по первой категории. Ежов".
Первая категория - пуля в затылок. Мужчинам и женщинам, старым и молодым,
ужасное дело! А вот берешь в руки - и не страшно, и ни капельки не
страшно. И не потому, что привык, а потому, что "посылаю на утверждение",
"прошу санкции", и не смерть, а "первая категория". Слова, слова,
канцелярщина!
человека, остальные - машинистка, начальник тюрьмы, исполнители - не в
счет. На них тоже, когда придет их время, будет особый список.
прочитают сотни миллионов, агитаторы, их заучат наизусть и будут на
собраниях читать как молитву. "Являясь непримиримыми врагами Советской
власти, такие-то имярека по заданию разведок враждебных государств..."
Ведь вот как сейчас пишется. "Являясь"! Передовица, фельетон Заславского!
Кольцов уже так не напишет! Нет, не просто "непримиримыми врагами
Советской власти", а "ныне разоблаченными врагами народа" их надо
называть. Злодеями-убийцами! Предателями Родины! Иудами! Чтобы эти слова
вбивались в голову гвоздями, чтобы невольно вылетало из глотки не просто,
скажем, Троцкий, а непременно - "враг народа, иудушка Троцкий"! Не
оппозиция, а "банда политических убийц"! Эти слова понятны всем.
N_52. Джугашвили Иосиф Виссарионов. (Вот он, казенный язык, - не
Виссарионович, а именно Виссарионов, значит, по-старому, согласно
крепостному праву), крестьянин села Диди-Лило, родился в 1881 году".
Неточно, неточно, на два года раньше, милейшие, а может, и больше. А
записывали так, чтобы позже забрали в солдаты. Впрочем, это было вам
хорошо известно. Но форма есть форма.
семинарии". Точно. Забыли прибавить, что исключен в мае 1899 года за
революционную деятельность. "Холост". Точно. Не то время было, чтобы
женихаться! "Отец Виссарион Иванович, по профессии сапожник,
местонахождение неизвестно". Точно. Неизвестно вам его местонахождение! И
мне до сих пор неизвестно тоже. Знает только мать, но попробуй-ка дознайся
у нее! Вот и она: "Мать Екатерина, проживает в городе Гори Тифлисской
губернии". Точно. Все точно.
палой листвой. Запах был терпкий и какой-то постоянный. Он во все входил и
был частью всего - и этим садом, и вечерним небом, и травой, и даже им
самим - Иосифом Виссарионовым Джугашвили, как было записано в этой
розыскной карте. Потому что на короткое время он действительно как бы стал
тем Джугашвили, которого разыскивали по этому циркуляру еще 1 мая 1904
года...
пальцами. Вот когда это случилось с отцом, тоже была осень. Он уже засыпал
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Аникина Наталья
Сертаков Виталий
Лукин Евгений
Апраксина Татьяна