Чтение 98–й страницы книги ~Сорок пять~

короля.

- Теперь вы видите, друг мой, - продолжал король, - что Кагор наш;
господин де Везен даст перебить здесь весь свой гарнизон; что до меня - я
скорее дам перебить все свое войско, нежели отступлю.

Угроза оказалась излишней, Генриху не пришлось продолжать борьбу. Под
предводительством де Тюренна его войска окружили гарнизон; г-н де Везен был
захвачен ими.

Город сдался.

Взяв Шико за руку, Генрих привел его в обгорелый, изрешеченный пулями
дом, где находилась его главная квартира, и там продиктовал г-ну де Морнэ
письмо, которое Шико должен был отвезти королю Французскому.

Письмо было написано на плохом латинском языке и заканчивалось словами:
"Quod mihi dixisti profuit multum. Cognosco meos devotos, nosce tuos.
Chicotus c:V^b" - что приблизительно значило: "То, что вы мне сообщили, было
весьма полезно для меня. Я знаю тех, кто мне предан, познай своих. Шико
передаст тебе остальное".

- А теперь, друг мой Шико, - сказал Генрих, - поцелуйте меня, только
смотрите не запачкайтесь, ведь я - да простит меня бог! - весь в крови,
словно мясник! Я бы охотно предложил вам кусок этой крупной дичи, если бы
знал, что вы соблаговолите его принять; но я вижу по вашим глазам, что вы
откажетесь. Все же - вот мое кольцо; возьмите его, я так хочу; а затем -
прощайте, Шико, больше я вас не задерживаю; возвращайтесь поскорее во
Францию; ваши рассказы о том, что вы видели, будут иметь успех при дворе.

Шико согласился принять подарок и уехал. Ему потребовалось трое суток,
чтобы убедить себя, что все это не было сном и что он, проснувшись в Париже,
не увидит сейчас окон своего дома, перед которыми г-н де Жуаез устраивает
серенады.

Глава 24

О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ЛУВРЕ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО В ТО ВРЕМЯ, КОГДА ШИКО ВСТУПАЛ В НЕРАК

Настоятельная необходимость следовать за нашим другом Шико вплоть до
завершения его миссии надолго отвлекла нас от Лувра, в чем мы чистосердечно
извиняемся перед читателем.

Было бы, однако, несправедливо еще дольше оставлять без внимания события,
последовавшие за Венсенским заговором, и действия лица, против которого он
был направлен.

Король, проявивший такое мужество в опасную минуту, ощутил затем то
запоздалое волнение, которое нередко обуревает самые стойкие сердца после
того, как опасность миновала. По этой причине он, возвращаясь в Лувр, не
проронил ни слова; молился он в ту ночь несколько дольше обычного и, весь
отдавшись беседе с богом, в своем великом рвении забыл поблагодарить
бдительных командиров и преданную стражу, помогших ему избегнуть гибели.

Затем он лег в постель, удивив своих камердинеров быстротой, с которой он
на этот раз совершил свой сложный туалет; казалось, он спешил заснуть, чтобы
наутро голова у него была более свежа и ясна.

Поэтому д'Эпернон, дольше всех остававшийся в королевской спальне, упорно
надеясь на изъявление благодарности, которого так и не дождался, удалился
оттуда в прескверном расположении духа.

Увидев, что д'Эпернон прошел мимо него в полном молчании, Луаньяк,
стоявший у бархатной портьеры, круто повернулся к Сорока пяти и сказал им:

- Господа, вы больше не нужны королю, идите спать.

В два часа пополуночи все спали в Лувре. Тайна была строжайше соблюдена,
ничто никому не стало известно. Почтенные парижские горожане мирно почивали,
не подозревая, что в ту ночь королевский престол чуть было не перешел к
новой династии.

Господин д'Эпернон тотчас велел снять с себя сапоги и, вместо того чтобы
по давнему своему обыкновению разъезжать по городу с тремя десятками
всадников, последовал примеру своего августейшего повелителя и лег спать,
никому не сказав ни слова.

Один только Луаньяк, которого, так же как justum et tenacem 1 <1
Праведного в стойкого (лат.)> Горация, даже крушение мира не могло бы
отвратить от исполнения своих обязанностей, - один только Луаньяк обошел все
караулы швейцарцев и французской стражи, несших свою службу добросовестно,
но без особого рвения.

В ту ночь три маловажных нарушения дисциплины были наказаны так, как
обычно карались тяжкие преступления.

На другое утро Генрих, пробуждения которого нетерпеливо дожидалось
столько людей, жаждавших поскорее узнать, на что они могут надеяться, - на
другое утро Генрих выпил в постели четыре чашки крепчайшего бульона вместо
двух и велел передать статс-секретарям де Виллекье и д'О, чтобы они явились
к нему, в его опочивальню, для составления нового эдикта, касающегося
государственных финансов.

Королеву предупредили, что она будет обедать одна, а в ответ на
выраженное ею через одного из ее придворных беспокойство о здоровье его
величества король соизволил передать, что вечером он будет принимать
вельможных дам и ужинать у себя в кабинете.

Тот же ответ был дан придворному королевы-матери, которая, хотя и жила
последние два года весьма уединенно в своем Суассонском дворце, однако
каждый день через посланцев осведомлялась о здоровье сына.

Оба государственных секретаря тревожно переглядывались. В это утро король
был настолько рассеян, что даже чудовищные поборы, которые они намеревались
установить, не вызвали у его величества и тени улыбки.

А ведь рассеянность короля всегда особенно тревожит государственных
секретарей!

Зато Генрих все время играл с "Мастером Ловом" и всякий раз, когда
собачка сжимала его изнеженные пальцы своими острыми зубами, приговаривал:

- Ах ты бунтовщик, ты тоже хочешь меня укусить? Ах ты подлая собачонка,
ты тоже покушаешься на твоего государя? Да что это - сегодня все решительно
в заговоре!

Затем Генрих, притворяясь, что для этого нужны такие же усилия, какие
потребовались Геркулесу, сыну Алкмены, для укрощения Немейского льва,
укрощал мнимое чудовище, которое и все-то было величиной с кулак, с
неописуемым удовольствием повторяя ему:

- А! Ты побежден, Мастер Лов, побежден, гнусный лигист Мастер Лов,
побежден! Побежден! Побежден!

Это было все, что смогли уловить господа де Виллекье и д'О, два великих
дипломата, уверенных, что ни одна тайна человеческая не может быть сокрыта
от них. За исключением этих речей, обращенных к Мастеру Лову, Генрих все
время хранил молчание.

Ему нужно было подписывать бумаги - он их подписывал; нужно было слушать
- он слушал, закрыв глаза так естественно, что невозможно было определить,
спит ли он или слушает.

Наконец пробило три часа пополудни.

Король потребовал к себе г-на д'Эпернона.

Ему ответили, что герцог производит смотр легкой коннице.

Он велел позвать Луаньяка.

Ему ответили, что Луаньяк занят отбором лимузинских лошадей.

Полагали, что король будет раздосадован тем, что двое подвластных ему
людей не подчинились его воле, - отнюдь нет; вопреки ожиданию он с самым
беспечным видом принялся насвистывать охотничью песенку - развлечение,
которому он предавался только тогда, когда был вполне доволен собой.

Было ясно, что упорное желание молчать, которое король обнаруживал с
самого утра, сменилось все возраставшей потребностью говорить. Эта
потребность стала неодолимой; но так как возле короля никого не оказалось,
то ему пришлось беседовать с самим собой.

Он спросил себе полдник и приказал, чтобы во время еды ему читали вслух
назидательную книгу; вдруг он прервал чтение вопросом:

- "Жизнь Суллы" написал Плутарх, не так ли?

Чтец читал книгу религиозного содержания; когда его прервали вопросом
чисто мирского свойства, он с удивлением воззрился на короля.

Тот повторил свой вопрос.

- Да, сир, - ответил чтец.

- Помните ли вы то место, где историк рассказывает, как Сулла избег
смерти?

Чтец смутился.

- Не очень хорошо помню, сир, - ответил он, - я давно не перечитывал
Плутарха.

В эту минуту доложили о его преосвященстве кардинале де Жуаез.

- А! Вот кстати, - воскликнул король, - явился ученый человек, наш друг;
уж он-то скажет нам это без запинки!

- Сир, - сказал кардинал, - неужели мне посчастливилось прийти кстати?
Это такая редкость в нашем мире!

- Право слово, очень кстати; вы слышали мой вопрос?

- Если не ошибаюсь, ваше величество изволили спросить, каким образом и
при каких обстоятельствах диктатор Сулла спасся от смерти?

- Совершенно верно. Вы можете ответить на этот вопрос, кардинал?

- Нет ничего легче, ваше величество.

- Тем лучше!

- Ваше величество, Сулле, погубившему такое множество людей, опасность
лишиться жизни угрожала только в сражениях. Ваше величество, по всей
вероятности, имели в виду какое-нибудь из них?

- Да, и я теперь припоминаю - в одном из этих сражений он был на волосок
от смерти. Прошу вас, кардинал, раскройте Плутарха - он, наверно, лежит
здесь, в переводе славного Амьо, и прочтите мне то место, где повествуется о
том, как благодаря быстроте своего белого коня римлянин спасся от вражеских
дротиков.

- Сир, совершенно излишне раскрывать Плутарха; это событие произошло во
время битвы, которую он дал Самниту Телезерию и Луканцу Лампонию.