начинался путь юных разведчиков, Володя долго еще настороженно вглядывался
в редевшую темноту, вслушивался, замирал. Чуткий слух его распознал
какие-то очень далекие шумы, приглушаемые грохотом прибоя. Но вокруг все
по-прежнему было тихо.
готовясь принять утреннее солнце. Птицы завозились в голых ветвях.
По-прежнему громко и настойчиво стучал где-то неподалеку движок, но все в
поселке оставалось тихим и неподвижным.
можно было, смешавшись с народом, следовать своим путем, не привлекая к
себе внимания. Но сегодня он уже порядком застыл, хотя и принимался то и
дело приседать за оградой, хлопать себя, скрестив руки, по плечам кулаками,
чтобы согреться. Время тянулось очень медленно. Улицы продолжали быть
пустыми, безлюдными, молчаливыми. Напрасно Володя высовывался за ограду,
проглядывал всю улицу и влево и вправо - нигде не было видно ни живой души.
Тогда маленький разведчик, которому уже наскучило сидеть за каменной
оградой, тихонько вышел на улицу, быстро пересек ее и пошел огородами вдоль
поселка, в котором все казалось словно вымершим.
очутился на пустыре перед большим домом. Раньше там жил инженер, который
эвакуировался перед захватом Камыш-Буруна немцами. В доме помещался ныне
немецкий штаб. Это уже давно высмотрели разведчики партизан во время своих
предыдущих вылазок. Здесь всегда по утрам царило оживление: подъезжали
машины, мотоциклы, конные фуры, толпились солдаты.
масла на снегу. Воробьи беспрепятственно прыгали, роясь в замерзшем навозе
и в набросанном сене. Не было часового под большим деревянным грибом у
ворот. И только в глубине двора под навесом продолжал стучать движок на
высоких железных колесах.
большом окне инженерского дома было выбито. Штора затемнения, наполовину
оборванная, клочьями свисала на подоконнике; за ней Володя разглядел что-то
пестрое, сверкающее, повитое гирляндами многоцветных огней.
сладкие, чудесные дни. Он боялся поверить тому, что видел. Но кто хотя бы
раз в жизни вдыхал воздух, наполненный запахом хвои и теплым дыханием
свечей, ютящихся в душистых ветвях, кто слышал легкое хрустальное теньканье
хрупких цветных шаров, сияющих стекляшек, перезвон бусинок, - тот всегда
узнает с первого же взгляда этот сказочный лучистый знак ребячьего счастья!
гирляндами электрических лампочек. Они ярко горели за разбитым окном, в
сумраке горницы, в которую заползал свет зимнего утра.
тускнели елочные огни за окном. Володя, ничего еще не понимая, глядел из-за
угла сарая в этот странный мир, так внезапно застывший, полный
неподвижности и молчания. Это было какое-то мертвое царство, как в сказке о
Спящей царевне. Утренний ветер упал. Неподвижно висела в окне оборванная
синяя штора. Слабый дымок над трубой, казалось, остекленел на небе.
Неподвижно горели на елке цветные лампочки. Только движок под навесом
стучал по-прежнему часто, настойчиво, упрямо, словно хотел разбудить этот
заснувший мир.
них, приблизился к крыльцу, тихонько постучался. Никто не ответил ему. Он
прошел к окну, подтянулся на руках так, чтобы заглянуть внутрь комнаты.
котором друг на дружке, как сбитые кегли, валялись упавшие бутылки.
Сгрудились в беспорядке стулья. Один стул лежал на диване. Шкаф был
распахнут настежь. Одежда словно вытекла из него на пол тяжелыми длинными
струями материи. За подсвечник пианино зацепились подтяжки, сползшие на
клавиши. В комнате не было ни души, но в ней царило какое-то немое смятение
и дико выглядели продолжавшие гореть на елке огни лампочек.
удивительных, ошеломляющих событий, только что свершившихся здесь, не
понимая еще их значения, полный страха и надежд, Володя бежал по улице к
центру Старого Карантина. И вдруг до него донеслись мерные звуки слаженного
шага многих людей. Володя остановился. Прислушался. Так захлебнулся
воздухом, что долго не мог откашляться, припав к калитке дома, которая
открылась от толчка, испугав Володю. Звуки приближались.
каждым мгновением звук этот становился громче, приближаясь и уверенно
заполняя собой все окрест. Напрасно торопливо частил там, за пустырем, где
только что был Володя, с безнадежной настойчивостью делавший свое дело
движок. Новый, мерный звук уже заглушал его. Он отдавался в проулках
замерзшего поселка, на него отзывалась каждая клеточка в теле юного
разведчика, потому что он знал этот броский, прочный, ладный шаг,
свойственный только нашим морякам. И Володе казалось, что с каждым шагом
становится светлее на улице, словно само утро вступало в Старый Карантин,
шагая в ногу с теми, кто сейчас должен был показаться из-за угла. Тррапп!..
Трамм!.. Тррапп!.. Звук уже казался Володе оглушительным. Вцепившись в
колья ограды, просунувшись между ними, весь подавшись вперед, часто дыша,
Володя глядел на дорогу с нетерпением, которое становилось совершенно
непереносимым.
сгоняя его прочь с земли, шли люди в таких знакомых черных бушлатах, в
черных шинелях, перехваченных кушаками, в бескозырках, плотно пришлепнутых,
сдвинутых с затылка на брови. Но если бы даже и не рассмотрел Володя столь
знакомых ему бушлатов и бескозырок с красными звездами и ленточками, все
равно с одного взгляда понял бы он, что это идут свои. Да, это не был
парадный гусиный шаг прусской выучки, каким ходили еще недавно часовые у
немецкого штаба, - шаг с носка на вытянутых, словно окоченелых ногах, будто
пробующих прочность земли, прежде чем ступить на нее. Это не был бухающий с
нарочитой старательностью топот немецких патрулей, тщившихся показать, что
они властвуют над землей, которую попирают толстыми подошвами, подбитыми
гвоздями. Нет, это был легкий и вместе с тем очень прочный, вольный, но
строго подчиненный одному вдохновляющему движению шаг людей, которые
уверенно ступают по своей собственной земле, всегда, испокон веку, законно
им принадлежавшей и вот опять снова отвоеванной.
навстречу им. Все забыл он в это мгновение: и правила передвижения
разведчиков, и все наставления Корнилова, и необходимый порядок в обращении
к начальству. Он с разбегу кинулся прямо на грудь шедшего впереди с
автоматом на руке высокого моряка в фуражке с козырьком и с красной
звездочкой - должно быть, старшины.
бормотал он, крепко ухватившись за отвороты командирского бушлата.
от своего бушлата. Полные сумасшедшей радости, огромные глаза смотрели с
невероятно чумазого, закопченного лица мальчишки.
смущенно спрашивал старшина. - А ну отцепись, что ты, в самом деле!... А
ну, кому говорю?
бушевали в нем уже безудержно, отскочил на шаг, вытянулся, приложив руку к
шапке:
партизанского отряда Старого Карантина Дубинин Владимир прибыл в ваше
распо... то есть нет... Вы же сами прибыли... Нет... Дядя, вы с
Черноморского флота?.. А фашистов что, уже повыгнали, да? Ой, вот уж ура,
вот ура!
есть силы стараясь соблюдать положенный порядок, но сбиваясь, путаясь от
счастливого смущения.
тянется... Стой вольно, говори толком! Кто такой? Почему, как дух, черный
весь?.. Отряд, стой! - крикнул он своим.
разглядывали черномазого, тяжело дышавшего мальчугана с жарко горевшими от
радости глазами. "Верно, что дух... С того света, что ли, выскочил?.. А
глазенки-то прыгают - обрадовался!.. Эй ты, дух копченый!" - послышалось из
рядов.
склонившись к нему: - Ты выкладывай живенько, какой такой отряд, что за
партизаны?
уже... Нам все ходы немцы цементом... а кругом заминировали. У нас там один
сильно раненный погибает... Лейтенант... У нас тут бой вышел, дядя
старшина... Я вам сейчас все скажу. Мы ведь вас... мы так вас... - И вдруг
Володя почувствовал, что он сейчас постыдно расплачется, заревет, как
девчонка. Он сам не мог понять, что с ним происходит, но ничего не мог
поделать с собой. Губы у него разъезжались в стороны, горло перехватывало,
он хотел сказать еще что-то, но, махнув рукой на все правила субординации,
схватил обеими руками командира за рукав и ткнулся лицом в толстое черное
сукно бушлата, где был нашит красный суконный знак минера.
видно, мальчонка... Теперь уж чего горевать-то! Полный порядок. Ты давай,
малый, подберись да выкладывай, что тебе нужно...
партизанах и о подземной крепости, в которую были замурованы девяносто
смельчаков.
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Марко Джон
Володихин Дмитрий
Муркок Майкл
Акунин Борис