какой-то другой. Мне захотелось узнать причину этого переселения, и я
наведался у старухи, которая за мною ходила, но она отвечала, что мне
вредно говорить и что врач запретил это самым строжайшим образом.
повинуется их предписаниям. Я решился поэтому молчать, хотя мне и очень
хотелось побеседовать со своей сиделкой. В то время как я размышлял об
этом, в комнату вошли две весьма вертлявых личности, смахивавшие на
петиметров. На них были роскошные бархатные кафтаны и тончайшее белье,
отороченное кружевами. Я вообразил, что это какие-нибудь знатные вельможи,
приятели моего барина, которые из уважения к нему зашли меня навестить.
Находясь под этим впечатлением, я сделал усилие, чтобы присесть на своем
ложе, и почтительно сдернул с себя колпак, но моя сиделка снова уложила
меня, сообщив, что эти господа не кто иные, как доктор и аптекарь.
Обнаружив все признаки скорого выздоровления, он принял такой победоносный
вид, точно был тому причиной, и заявил, что для завершения его трудов
остается только прописать мне одно лекарство, после чего он сможет
хвастаться весьма успешным случаем исцеления. Затем он приказал аптекарю
написать рецепт, который он продиктовал ему, любуясь на себя в зеркало,
поправляя прическу и проделывая такие ужимки, что, несмотря на свое
состояние, я не мог удержаться от хохота. Затем, свысока кивнув мне
головой, он вышел, более занятый своею внешностью, нежели прописанными
лекарствами.
совершению акта, о котором нетрудно догадаться. Опасался ли он, что
старуха не выполнит его с надлежащим проворством, или хотел товар лицом
показать, но он взялся за дело самолично. Однако не успел он закончить
процедуры, как, бог его ведает почему, я, несмотря на всю его ловкость,
вернул аптекарю все, что он мне вкатил, и привел его бархатный кафтан в
плачевное состояние. Он взглянул на это происшествие, как на несчастье,
связанное с аптекарским ремеслом, взял салфетку, вытерся, не говоря ни
слова, и удалился, твердо решив, что заставит меня заплатить
пятновыводчику, которому он, без сомнения, принужден был послать свой
костюм.
никакой опасности, так как он пришел только принести лекарство, накануне
прописанное доктором. Но, помимо того, что мне с каждым мгновением
становилось лучше, я испытывал после вчерашнего такое отвращение к лекарям
и аптекарям, что проклинал их всех вплоть до университетов, где сии
господа получают право безнаказанно отправлять людей на тот свет. Будучи в
таком расположении духа, я объявил ему с проклятиями, что не стану
принимать его снадобий, и послал ко всем чертям Гиппократа и его присных.
Аптекарь, коему было совершенно безразлично, что я сделаю с его микстурой,
лишь бы за нее заплатили, оставил ее на столе и вышел, не сказав мне ни
слова.
которого был так предубежден, что счел бы себя отравленным, если бы его
проглотил. К этому акту послушания я присовокупил другой, а именно:
нарушил запрет молчания и сказал решительным тоном сиделке, что непременно
желаю получить сведения о своем барине. Старуха, боявшаяся удовлетворить
мою просьбу, чтобы не вызвать у меня опасного волнения, или, может
статься, раздражавшая меня нарочно с целью ухудшить мою болезнь, долго
отвечала полусловами, но я так настаивал, что она, наконец, заявила:
Граф Галиано возвратился в Сицилию.
правдой. На второй день моей болезни этот вельможа, убоявшись, как бы я не
умер у него в доме, приказал по своей доброте перенести меня с моим
скарбом в меблированную комнату, где без дальнейших околичностей поручил
своего управителя воле провидения и заботам сиделки. Получив тем временем
предписание от двора отправиться в Сицилию, он выехал с такой
поспешностью, что забыл обо мне, потому ли, что считал меня уже
покойником, или потому, что у высокопоставленных персон вообще короткая
память.
сама надумала послать за доктором и аптекарем, дабы я не преставился без
их содействия. Услыхав эти приятные вести, я впал в глубокую задумчивость.
Прощай, выгодная должность в Сицилии! прощайте, сладчайшие надежды! "Когда
над вами стрясется какое-нибудь большое несчастье, - сказал один папа, -
то покопайтесь хорошенько в самом себе, и вы всякий раз убедитесь, что
вина падает на вас". Да простит мне сей святой отец, но я решительно не
вижу, чем именно навлек на себя в данном случае постигшую меня невзгоду.
я прежде всего вспомнил о своем чемодане и приказал принести его на
постель. Увидав, что он открыт, я испустил тяжелый вздох.
утешение! Ты побывал, сколь я вижу, в чужих руках!
сказала мне тогда старуха. - Я берегла ваш чемодан, как собственную честь.
но тщетно искал то, которое заказал мессинец. Моему барину не
заблагорассудилось оставить мне эту одежду, или, быть может, кто-нибудь ее
себе присвоил. Прочие же мои пожитки оказались налицо, и в том числе
большой кожаный кошелек, в котором хранились деньги. Я дважды проверил его
содержимое, ибо усомнился в своем первом подсчете, при котором обнаружил
всего-навсего пятьдесят пистолей из двухсот шестидесяти, бывших там до
моей болезни.
поубавилась.
нее не касался, а я берегла ее, сколько могла. Но болезни стоят дорого, и
деньги при этом так и плывут. Вот, сеньор, - добавила эта расчетливая
хозяйка, вытаскивая из кармана пачку бумаг, - вот счет всех расходов. Он
точнее точного. Вы усмотрите из него, что я ни гроша зря не истратила.
пятнадцати или двадцати страниц. Господи, сколько было накуплено всякой
домашней птицы, пока я лежал без сознания! На одни только крепительные
похлебки ушло не меньше двенадцати пистолей. Прочие статьи счета
соответствовали этой. Трудно поверить, сколько старушка израсходовала на
дрова, свечи, воду, метелки и т.п. Но хотя счет и был сильно раздут, все
же итог еле составлял тридцать пистолей и, следовательно, не хватало еще
ста восьмидесяти. Я поставил это старухе на вид, но она с наивнейшим лицом
принялась клясться всеми святыми, что в кошельке было всего восемьдесят
пистолей, когда графский дворецкий передал ей мой чемодан.
пожитки из рук дворецкого?
привести его собственные слова, которые он сказал мне при этом: "Нате,
голубушка; когда сеньор Жиль Блас сыграет в ящик, то не забудьте почтить
его хорошими похоронами: в чемодане хватит денег на все расходы".
делись недостающие деньги. Ты стащил их, чтобы вознаградить себя за кражи,
в которых я тебе помешал.
мошенник не унес всех денег. Несмотря на имевшиеся у меня основания
обвинять в этом хищении дворецкого, я все же не оставлял мысли о том, что
меня могла обворовать и сиделка. Мои подозрения падали то на него, то на
нее, однако толку от этого не было никакого. Я ничего не сказал старухе и
даже не попрекнул ее за сногсшибательный счет. Мне бы это не принесло
никакой пользы, да к тому же у всякого свое ремесло. А потому я ограничил
свою месть тем, что спустя три дня расплатился с ней и отпустил ее.
уходе, а также о том, что я уже достаточно здоров, чтобы улепетнуть, не
расплатившись с ним, ибо спустя несколько минут он прибежал запыхавшись и
подал мне счет. Там перечислялись мнимые лекарства, которыми он якобы
снабжал меня, пока я находился без чувств, и названия которых оказались
мне не известны, хотя я сам был доктором. Этот счет по всей справедливости
можно было назвать аптекарским, а потому при расплате дело не обошлось без
ссоры. Я настаивал, чтоб он скинул половину указанной суммы, а он клялся,
что не уступит ни обола. Рассудив, однако, что имеет дело с молодым
человеком, который мог в тот же день улетучиться из Мадрида, он побоялся
потерять все и; предпочел удовольствоваться предложенной суммой,
превышавшей к тому же втрое стоимость его лекарств. Я с величайшим
огорчением отдал ему деньги, и он удалился, считая себя вполне отомщенным
за маленькую неприятность, которую я ему причинил, когда он ставил мне
клистир.
гуськом. Я произвел с ним расчет за визиты, оказавшиеся весьма частыми, и
отпустил его удовлетворенным. Перед тем как уйти, он пожелал доказать мне,
что недаром получил деньги, и расписал мне подробно смертельные опасности,
от которых избавил меня во время моей болезни. Он изложил это в весьма
изящных выражениях и с самым обходительным видом, но тем не менее я
решительно ничего не понял.
Парки. Но я ошибся, ибо вскоре ко мне заявился фельдшер, которого я
отродясь не видал. Он отвесил мне низкий поклон и выразил свою радость по
поводу моего избавления от грозившей мне опасности, что, судя по его
словам, он приписывал двум произведенным им обильным кровопусканиям, а
также банкам, которые он имел честь мне поставить. Словом, новое перо из
моего хвоста. Пришлось кое-что выложить и фельдшеру. После стольких
Посняков Андрей
Панов Вадим
Корнев Павел
Флинт Эрик
Пехов Алексей
Пехов Алексей