Внезапно сделалось почти совсем темно. Лоб тучи достал до солнца и
закрыл его собой. Тут же резкий блеск ослепил глаза и ужасный раскат грома
болезненно отозвался в ушах. Неглович спрыгнул в тростники и, раня себе
босые ноги о корни затонувших деревьев, добрел до берега. Он слышал все
усиливающийся шум ветра. Казалось, что это приближается к нему мчащийся по
рельсам тяжелый поезд. Доктор догнал Юстыну, взял из ее рук серебристую
флягу, поставил ее на землю и потащил женщину к яхте, пришвартованной на
подветренной стороне. Озеро уже выглядело как белый дымящийся кипяток,
теплый порыв ветра коснулся их лиц, потом на них упали капли воды, сорванной
с озера. Удар вихря задержал их на месте и не давал вздохнуть, они тонули в
свисте ветра, в темноте, грохоте грома и пронзительном треске деревьев,
которые ломались на берегу. Как в тумане, доктор видел лицо Юстыны, волосы,
развевающиеся на ветру, ощущал тепло ее руки. То и дело на них падали
рассеянные ветром капли воды, ветер стал холодным. Очки доктора покрылись
росой, он уже почти ничего не видел и почти наугад потащил женщину к берегу,
который заливали высокие волны. Яхта металась на якоре, ее нос поднимался и
опускался в каком-то порывистом ритме, она то возносилась над головами
стоящих на берегу, то приближалась на расстояние вытянутой руки и внезапно
падала вниз, отделяясь широкой полосой вспенившейся воды. Они присели в
месте, куда не доставали волны, и, прижавшись друг к другу, оставались так
неподвижными во мраке, шипении пены и раскатах грома, пока не услышали
громкий шум приближающегося ливня, который унял ветер и успокоил озеро.
Дождь был холодный, закоченевшие от холода пальцы доктора с трудом
ухватились за край борта. Они вместе взобрались на скользкую палубу. Из
кабины на них пахнуло теплом, словно они вошли в хорошо натопленную комнату.
Но прежде чем они уселись на покрытую матрацем койку, их несколько раз
сильно ударило о стены, о крышу, о коробку шверта, потому что яхту
по-прежнему сильно раскачивало. Их оглушал сильный грохот дождя по крыше,
пустое нутро кабины резонировало, как большой бубен, в который колотили
тысячи невидимых палочек. Под подушкой доктор нащупал полотенце, вытер им
лоб, потом снял с Юстыны мокрую блузку и юбку. Дрожа от холода, обнаженные,
они легли рядом на узкую койку, чувствуя, как пронизывает их тепло
собственной крови и пушистого одеяла. В кабине был клейкий сумрак, сквозь
запотевшие стекла иллюминаторов почти не проникало сверкание далеких молний,
удары грома заглушал гул дождя, который то и дело менял свой ритм, грохотал
или переходил в монотонный шум. Мокрые волосы Юстыны источали запах шалфея,
полыни и мяты. Ее нагой живот чуть ли не обжигал подбрюшье мужчины. Его
вдруг охватило пронзительное желание, которому она тут же подчинилась,
раздвигая бедра. Потом она принимала его движения с вниманием,
сосредоточенным на том, что делается у нее внутри. И он почувствовал
наконец, как ее пальцы нежно гладят его по голове, напряженный живот женщины
все медленнее и слабее содрогался в последних спазмах наслаждения, которое
на этот раз - и из нее, и из него - вытекало медленно, словно капля за
каплей.
Снова ей почудилось, что она умерла. Из оцепеневшего тела выходит то
таинственное другое существо и скрывается во тьме, в шуме дождя и ворчании
удаляющегося грома. Он же отдавался колыханию яхты на волнах, и ему
казалось, что, как в огромной колыбели, он позволяет унести себя куда-то в
просторы, в дождливую ночь. Кажется, они заснули - а может быть, потеряли
ощущение уплывающих минут и часов. Вдруг ранний рассвет забелил запотевшие
стекла иллюминаторов - Юстына осторожно высунула из-под одеяла нагое тело и
потянулась за мокрой одеждой. Он видел, как ее спина задрожала от холода,
когда она натягивала на себя влажную блузку. Скрипнула дверь кабины, яхта
слегка. качнулась, захлюпала вода. "Я люблю ее", - подумал Неглович, но эта
мысль не принесла ему ощущения счастья. Вернулась память о пережитом
наслаждении, ноздрями он втягивал оставшийся после нее запах шалфея, полыни
и мяты. И снова он был возбужден, словно бы обладал ею в эту ночь только во
сне.
Была ли это любовь, если он не жаждал услышать ее голос, а просто хотел
быть с ней, оставаться в ней, соединяться с ней, вдыхать запах ее тела?
Ничего больше, кроме короткого обладания в любовном акте, который смягчал
напряжение желания, на время, впрочем, потому что потом в нем просыпался еще
больший голод, захватывающий воображение и заполняющий мысли.
Он встал с койки с чувством страдания, обиды и несытости. В кокпите
моросило, холод пронзил обнаженное тело. Он поспешно натянул на себя толстый
свитер и брюки. Потом поднял якорь, веслом оттолкнул яхту на глубокую воду и
направил ее к дому.
Все еще шел дождь, мелкие его капли затянули озеро, как утренний туман.
Напрасно он напрягал взор, чтобы увидеть хотя бы расплывчатый силуэт своего
дома на полуострове или крышу старой мельницы в деревне. Дождь делал мир
неправдоподобным, и то, что было пережито ночью, тоже казалось ненастоящим.
О том,
как убивают по телефону
В первый рабочий день доктора, после отпуска, появилась в поликлинике в
Трумейках хромая Марына со своим годовалым ребенком. Недавно ребенок был в
больнице в Бартах с острым поносом, лежал под капельницей, и ему даже делали
небольшое переливание крови - все это доктор вычитал в истории болезни,
которую ему дала хромая Марына. Неделю ребенок пробыл дома, и что-то у него
текло из левого ушка. По этой причине и приехала она в поликлинику в
Трумейки.
- Плохо смотришь за ребенком, Марына, - пожурил ее доктор. -
Перегреваешь его, не купаешь, не кормишь как следует. Может, Антек Пасемко
мало дает тебе на ребенка?
- Давать-то дает достаточно, только не всегда, - сказала она. - Если
его не подловлю где-нибудь на дороге в деревне и не прикрикну на него, даже
месяц может тянуть с платой. С тех пор, как он вернулся на Побережье, снова
мне надо будет требовать с его матери. Впрочем, и так чаще всего Зофья
Пасемкова за него платила.
- Подай в суд и получишь по закону алименты, - посоветовал ей доктор,
выписывая лекарство для ребенка.
- Зачем же я, пане доктор, буду по судам таскаться? Я слишком гордая
для этого, - ответила она.
Доктор поднял голову от бланка и внимательно посмотрел на хромую
Марыну, на ее веснушчатое лицо, на рот, в котором впереди не хватало одного
резца, на свалявшиеся бесцветные волосы. Любопытно ему было, где же прятала
Марына свою гордость, наверняка не между ногами. Мало было таких в деревне,
старых или молодых, кого бы она не приняла, если к ней пришли с бутылкой
дешевого вина или водки. Раза два случалось, что по нескольку человек по
очереди на нее влезали, в основном на деревенских гулянках. Интересно стало
доктору, как себе представляет Марына женскую гордость.
- Здесь дело не в гордости, Марына, - сказал он ей, - а в том, чтобы у
ребенка был отец, установленный законом. Сейчас это, может быть, и
маловажно, но когда он подрастет, кто знает, может и пострадать. Пасемко -
люди зажиточные, у твоего ребенка будет право наследования. Ты тоже не
вечна, а если, не дай бог, заболеешь? Тогда ребенок может рассчитывать на
опеку со стороны отца, признанного по закону.
- Я пугаю Пасемко судом, но никогда туда не пойду. Гордость у меня
есть, - упрямо повторяла хромая Марына, прижимая к себе ребенка, которого
держала на коленях.
Негловича вдруг охватила какая-то великая ясность. Ему показалось, что
все вокруг он видит необычайно отчетливо, но то, что было самым важным,
оставалось в тени. Как автомат, он отодвинул от себя бланки рецептов, встал
из-за стола и начал шарить в шкафу, где в ящиках хранились ровно сложенные
карточки его пациентов. Он нашел карточку с именем "Антони Пасемко, сын
Густава". Была в ней запись о группе крови Антека. Тогда Антек сдавал на
права и принес в поликлинику результат анализа своей крови и запись о ее
группе, которую доктор вписал ему в удостоверение личности. У Антека Пасемко
была группа крови АБ, а у его ребенка, как это видно было из истории
болезни, нулевая. Уселся доктор за свой стол, сморщил брови и сказал Марыне:
- Я уважаю твою гордость, потому что и сам я человек гордый. Но почему
ты не скажешь мне честно, что если по правде, то ты и сама не знаешь, от
кого у тебя ребенок? Признайся мне, сколько их было и как тебе удалось
впутать в это дело Антека.
Кирпичным румянцем проявился гнев на бледных щеках хромой Марыны. Она
схватила ребенка, встала и хотела выйти, ругаясь, но доктор ее задержал:
- Этот разговор будет только между нами, Марына. Я не скажу о нем
Антеку, пусть платит тебе до конца жизни. Но я хочу знать правду о людях, с
которыми живу по соседству и которым говорю "день добрый". Большую мудрость
дают врачебные знания, поэтому берегись и не пробуй меня обманывать.
Она села, и кирпичные пятна на ее лице стали розовыми. - Если Антек
Пасемко платит на ребенка, значит, он - от него, - пискляво крикнула она
доктору.
- Суд спросит об этом деле врачей, а ни один врач на свете не признает
Антека Пасемко отцом твоего ребенка.
- Я в суд не пойду, потому что я слишком гордая.
- Не гордая, а хитрая, - улыбнулся доктор. - Это хитрость тебе
подсказывает, что в суде правда выйдет наружу.
- Ничего я не знаю, - начала она шмыгать носом, притворяясь, что
вот-вот заплачет. - Вы хотите знать всю правду?
- Да, Марына. - А зачем она вам?
- Ради интереса. Ради интереса, который у меня к людям, - объяснил он.
Она вздохнула и вот что рассказала:
- Мать поехала на крестины к своей золовке в Барты. Вечером пришли ко
мне Франек Шульц, молодой Галембка и Антек Пасемко. Принесли много вина и
Шилова Юлия
Корнев Павел
Лукин Евгений
Перумов Ник
Флинт Эрик
Апраксина Татьяна