Чтение 98–й страницы книги ~Двадцатые годы~

стыдиться своих родителей.

6

Слава проснулся спозаранку и, сидя на узеньком диванчике, ждал, когда
начнут просыпаться женщины и дети. Постепенно в комнатах началось хождение,
обитатели подвала о чем-то говорили, ссорились, взвизгивали, кричали, но
Слава не понимал их языка.
А утро все не наступало, и Слава понял, что здесь оно так никогда и не
наступит, дневной свет не проникал в подвал, люди здесь обречены на вечные
сумерки.
Давид сконфуженно протер глаза, прикрикнул на детей:
- Шмаровозы, тихо! Собираетесь вы в школу или не собираетесь? - Крикнул
одной из женщин: - Накорми их и отпусти. - Повернулся к Славе: - Сейчас
позавтракаем и пойдем...
Женщина с рыжими всклокоченными волосами, кое-как подколотыми
шпильками, поставила на стол блюдо с мелко нарубленной свеклой и тарелку с
пышками неопределенного цвета, разложила по тарелочкам свеклу, положила на
каждую по одной пышке, сдвинула на край стола валявшиеся лоскутья и усадила
детей.
- Присаживайтесь, будьте любезны, - предложила она гостю. - Извините,
курочки у нас нет.
А Славе не терпелось уйти. Такого нищенства и такой грязи он не
встречал даже в деревне.
- Садись, поешь, - пригласил Давид Славу. - Хлеб, конечно, не
деревенский, но есть все же можно...
Вот когда до Славы дошли вопли рыжебородого еврея о хлебе! Для такой
оравы нужно шить фуражки с утра до вечера.
И кем же тогда является Давид, ничего не предпринявший для того, чтобы
вернуть отцу конфискованные буханки? Фанатиком или героем? До чего все
непросто...
- Ты извини меня, - признался Шифрин, - не хотелось показывать тебе это
свинство.
- Ой, боже мой! - закричала вдруг седая женщина в папильотках, Слава
догадался, что это мать Шифрина. - Отца забрали в каталажку, а ты сидишь тут
и ничего не делаешь, чтобы спасти отцовский товар!
- Я пойду, - сказал Слава. - Спасибо за гостеприимство.
- Извини, - сказал ему Шифрин в спину. - Не могу я спасать эти чертовы
картузы.
И все-таки Давид чувствовал себя неуверенно, с отцом он поступил, может
быть, и правильно, но перед братьями и сестрами в чем-то был виноват.
Небо было пасмурно, моросил дождь, день в городе давно уже начался, по
улицам сновали прохожие, немногочисленные продовольственные лавки были уже
открыты, и белели наклеенные на стены свежие номера газет.
Слава дошел до Болховской улицы, свернул в грязный переулок, отыскал
дом, где они с Чижовым остановились, попутчики его отсутствовали, достал из
мешка документы и поспешил в совнархоз.
В топливном отделе царила обычная толчея, и не посчастливься Славе
встретить здесь накануне добрую фею, долго бы ему тут пришлось мытариться со
своим требованием на керосин.
Барышня сразу узнала Славу и сама пошла с его требованием к начальству.
- Вот и все, - сказала она, возвратясь. - Григорий Борисыч разрешил
отпустить два, да я еще сделаю полпуда...
И тут же, на глазах у Славы, к резолюции "выдать два пуда" приписала "с
половиной".
- Я же вижу, что вы не для себя, - деловито пояснила она. - Нас тут
одолели всякие жулики, выпрашивают для школ, для больниц, а потом торгуют на
рынке...
Слава подумал, что такую девчонку, светловолосую, худенькую и, должно
быть, голодную, невозможно подкупить.
Она тут же выписала ордер, велела Славе расписаться в расходной книге и
пожелала ему счастливого пути. Оставалось только ехать на склад и получить
драгоценную жидкость.
Слава снова отправился к себе на квартиру. Чижов и Евстигней не
появлялись. Слава решил позавтракать, запустил руку в торбу, нащупал ситники
и... отдернул руку.
Его пронзило такое острое чувство раскаяния в том, что он ест хлеб, а
рядом кто-то голодает, что он не смог совладать со своим внезапно возникшим
желанием. Конечно, Чижов разозлится... Черт с ним! Он торопливо вытащил все
ситники один за другим. Три, четыре... сунул в свой дорожный мешок и зашагал
к совнархозу.
Слава поднялся в топливный отдел. Там царила все та же толчея,
посетителей даже прибавилось. Анемичная барышня сидела на своем месте.
Она удивленно взглянула на Славу.
- Вы что?
- Можно вас попросить...
- У вас все в порядке, идите, получайте...
Слава оглянулся на входную дверь.
- На минуточку?
Он нерешительно двинулся к двери, барышня пошла следом за ним. На
лестнице никого не было. Слава торопливо полез в мешок и подал барышне
ситник, он был уверен, что она голодна.
Однако у нее тут же сузились глаза и побелели губы.
- Да вы что... - Она рассердилась и перешла на "ты". - Да как ты
смеешь? Ты думаешь - я голодная? А еще комсомолец! Да, я голодная, -
призналась она с удивительной прямотой. - Но я такая же комсомолка, как и
ты. Думаешь, прибавила керосина, чтобы ты мне что-нибудь дал? Дурак! Я же
сразу разобралась, что ты не жулик, а действуешь, как жулик...
Слава никогда бы не подумал, что эта барышня, сидящая целыми днями за
канцелярским столом, такая же комсомолка, как и он сам, в его представлении
как-то не совмещались принадлежность к комсомолу и канцелярская
деятельность, а девчонка давала ему урок принципиальности, и ему тем более
хотелось поделиться с ней хлебом.
- Чего ты злишься? - сердито сказал он. - Я же вижу, как у вас в
городе. Я из деревни. Пойми, у нас все-таки больше хлеба, я
по-товарищески...
Но барышня распалялась все сильнее.
- А я тебе вот что скажу по-товарищески, - пробормотала она, не слишком
поднимая голос, чтобы не привлечь к себе внимания. - Иди и не суй мне своих
булок, а то пойду и скажу, что ты давал взятку, сразу полетит ордер...
Она способна была пожаловаться, Слава испугался за свой керосин,
склонился над мешком, запихивая туда ситник, а когда поднял голову, барышни
уже не было, только дверь стукнула перед его носом.
Обескураженный Слава побрел на квартиру Шифрина.
Давида уже не было, но остальные обитатели подвала и не думали
расходиться.
У стола сидел недавний сосед Славы по тюрьме, отец Давида, и как ни в
чем не бывало мастерил очередную кепку, и на рыжей его бороде дрожала черная
нитка.
- Кто там? - Он поднял голову и сразу узнал Славу. - А, товарищ по
партии.
- Давида нет? - спросил Слава, лишь бы что-то сказать.
- Давид уже борется с классовым врагом, - сказал старший Шифрин. -
Ищите его в милиции.
Тут из соседней комнаты выплыла мать Шифрина, все еще не причесанная,
но уже без папильоток.
- Вы? - осведомилась она у ночного постояльца. - Или вы у нас что
забыли?
Слава опять полез в свой мешок.
- Давид вчера положил в мой мешок хлеб, а я забыл оставить...
Родители Шифрина не внушали ему симпатий, но Слава, мысленно осудив
Давида за то, что тот недостаточно заботится о братьях и сестрах, решил хоть
как-то помочь этим детям.
Растрепанная женщина выхватила из рук Славы ситники.
- А положил он в мешок четыре? - недоверчиво спросила она. - Я понимаю,
вы тоже хотите кушать, но четыре - это не пять...
Слава скользнул за дверь. Еще минута - и от него потребуют целого
барана!
Снова отправился домой, снова не застал ни Евстигнея, ни Чижова, но на
этот раз принялся терпеливо их ожидать.
Они появились под вечер - Чижов с большим свертком в руках, а Евстигней
с ящиком, прихваченным к спине лямками.
- Удалось али как? - поинтересовался Чижов и, узнав, что керосин
выписан и остается ехать только на базу и получить, тут же погнал Евстигнея
запрягать лошадь.
Слава глазами указал на сверток.
- А это что?
- Поросенок! - Чижов ласково похлопал ладонью по ящику. - В ящике
краска, мужикам крыши красить али что, а в свертке девичьи радости - бусы и
кольца. - Он захотел похвастаться приобретением, надорвал бумагу, вытащил
картонную коробку, раскрыл перед Славой. - Товар дай боже!
В коробке поблескивали разноцветные стеклянные елочные бусы.
- На что они вам? - удивился Слава.
- Да господи! Знаешь, Николаич, сколько я на них наторгую и яиц, и
масла, и молока?
- Да ведь они побьются?
- А красоту навек и не покупают...
Уплатили за постой, выехали со двора.
- Давай, давай, - подгонял Чижов Евстигнея, - нам бы засветло из