Чтение 98–й страницы книги ~Цусима~

он подождал на мостике несколько минут, а потом, войдя в боевую рубку,
доложил:

- Наше превосходительство, сигнал отрепетовали только суда вашего отряда.

Но, по-видимому, поняли сигнал и передние мателоты - "Бородино" и "Орел".

Они тоже начинают склоняться на север.

В это время, заметив что-то, быстро выскочил из боевой рубки старший
флаг-офицер, лейтенант Сергеев, но скоро вернулся обратно. Рыжий, румяный,
оплывающий жирком, он бросил на адмирала бегающий взгляд и отчеканил:

- Только что прошел по борту один из наших миноносцев. К сожалению,
надписи на нем я не успел прочитать. С него передали голосом, что адмирал
Рожественский приказал вам идти во Владивосток +1.

Небогатов, выслушав, кивнул седой головой.

- Вот и отлично. Значит, я правильно распорядился относительно сигнала.

Теперь по крайней мере выяснилось, что я могу распоряжаться.

Не терял он самообладания и ночью, когда начались минные атаки. Был
случай, когда выпущенная неприятелем мина шла на "Николая". У

всех
находившихся в рубке замерло сердце. Небогатов сам скомандовал, громко
выкрикнув:

- Право на борт!

Броненосец круто повернул влево, оставляя мину за кормой.

Адмирал, оглядываясь на хвостовые корабли, возмущался:

- Почему они так неистово светят прожекторами? Ведь этим самым они выдают
свое местонахождение и привлекают неприятельские миноносцы. В такую темную
ночь ничего не стоит скрыться от противника. Вы посмотрите, в двух
кабельтовых едва можно разглядеть судно.

Но каким способом запретить судам второго отряда пользоваться боевыми
фонарями? Беспроволочный телеграф на "Николае" испортился, а отдавать
какие-либо распоряжения световым семафором было невозможно без того, чтобы
не обнаружить себя. Хотелось скорее скрыться от миноносцев. Небогатов даже
запретил стрелять по ним, чтобы вспышками артиллерийского огня не привлекать
их внимания. Он всецело положился на бдительность "Изумруда", с успехом
отгонявшего противника.

Досадно было, что при броненосцах находился только один крейсер. И
возникали опасения за участь "Сисоя Великого", "Наварина" и "Нахимова".

Ночью без огней они не привыкли держаться друг за другом, а потому могли
отстать. Кроме того, оставалось неизвестным, насколько благополучно удалось
им отбиться от минных атак. Может быть, какой-нибудь корабль уже давно пошел
ко дну.

Прекратились минные атаки. Стало тихо. Небогатов не ложился спать и
вступал по временам в разговор со своим штабом.

- Отряд наших крейсеров ушел на юг. Но я думаю, что адмирал Энквист в
конце концов опять повернет за нами. Иначе это было бы преступлением с его
стороны. Мне почему-то думается, что мы с ним встретимся на рассвете.

Должны обнаружиться и наши миноносцы. Из девяти миноносцев в дневном бою,
кажется, ни один не пострадал.

- И я держусь такого же мнения, ваше превосходительство, - говоря немного
в нос, подтвердил флаг-капитан.

- Вот, с транспортами, ваше превосходительство,

горе,

всегда
дипломатичный, осторожно вставил старший флаг-офицер Сергеев. - Имея тихий
ход, они едва ли поспеют за нами. Им будет плохо.

Небогатов на это ответил:

- Я не знаю, какие инструкции дал Рожественский командирам транспортов на
случай поражения эскадры. Несомненно, они отстали. Но им лучше всего
пробираться к Владивостоку врассыпную, держась корейского берега.

Помолчав немного и снова заговорил как бы про себя:

- Это еще не велика беда, что наша колонна частично разъединится. Курс
был дан всем кораблям, а к Владивостоку путь один. Поэтому они не могут
разойтись далеко. Утром с помощью "Изумруда" их удастся собрать.

Офицеры соглашались с ним. Всем хотелось, чтобы вышло именно так: наши
разрозненные силы снова соединятся, а противник на время поглупеет и не
обнаружит их. Но этим только успокаивали самих себя: навряд ли японцы
оставят без преследования остатки нашей разбитой, эскадры. В распоряжении
адмирала Того имелись десятки миноносцев,

легких

вспомогательных
крейсеров. Они, словно стая гончих, бросятся во все стороны

хорошо
изученного моря на розыски русских. При таких условиях нельзя

было
рассчитывать, на возможность проскочить мимо японцев незамеченными.

Адмирал Небогатов сам облегчал им задачу, направляясь во Владивосток
кратчайшим путем.

С нетерпением ждали рассвета, а когда он наступил, то увидели, что от
эскадры осталось только пять кораблей. Жадно оглядывали горизонт, надеясь
увидеть своих отставших товарищей, но встретились снова с противником. И по
мере того как увеличивалось число его кораблей, настроение адмирала падало.
Если вчера всей эскадрой не могли нанести вреда противнику, то можно ли
сегодня сражаться с ним? Да он и не подойдет на расстояние наших выстрелов.
Значит, он будет громить русские военные корабли, словно пассажирские
пароходы, совершенно безнаказанно.

Адмирал, нервничая, то выходил на мостик, то возвращался в боевую рубку.

Он пристально всматривался в очертания появлявшихся

на

горизонте
кораблей.

Никаких сомнений не было, что его окружают японцы. Но он как будто не
доверял своим бесцветным глазам и много раз обращался к помощникам:

- Посмотрите хорошенько, не приближаются ли свои с какой-нибудь стороны?

Повторялся безнадежно один и тот же ответ:

- Никак нет, ваше превосходительство, все неприятельские корабли.

Небогатов наконец замолчал и, нахлобучив на глаза фуражку с большим
флотским козырьком, поник седою головой. Он знал, что все взоры обращены к
нему, ожидая от него спасения. Но что он должен сказать своим подчиненным,
какое отдать распоряжение, чтобы избавить их от бессмысленного истребления?
Ничего. Если бы он держался ближе к берегу, то можно было бы разбить или
взорвать свои корабли и вплавь добраться до суши. Но поблизости не было даже
полоски земли. И может быть, он как начальник впервые по-настоящему
почувствовал на себе всю страшную ответственность за свои действия. Какое
огромное преимущество в жизни давали ему адмиральский, чин, блестящий
мундир, ордена! А теперь, когда он мысленно уже заглядывал в верную бездну
небытия, все стало мучительно постылым. Он сгорбил спину и натужил лицо, как
будто красовавшиеся на его золотых плечах черные орлы превратились в
двухпудовые гири.

- Да, промазали мы, - ни к кому не обращаясь, промолвил адмирал.

В девять часов к нему приблизился флаг-капитан Кросс и тихо сказал:

- Командир просил передать вам, что нам ничего не остается, как только
сдаться.

Это слышали сигнальщики и рулевой и насторожились.

Адмирал вздрогнул всем своим грузным туловищем.

- Ну, это еще посмотрим.

Если бы мнение о сдаче исходило не от командира, а от Кросса, то адмирал,
может быть, и не придал бы этому большого значения. Фдаг-капитан отлично
знал иностранные языки. Складно писал доклады на любую тему, красиво играл
на скрипке, с успехом покорял женщин. Способный, он принадлежал к тем
баловням судьбы, которым жизнь дается очень легко. Отсюда выработалось у
него и несерьезное отношение ко всему и большое самомнение. Все это было
известно адмиралу. Но в данном случае Кросс был ни при чем - он являлся
только передатчиком чужой идеи. Совсем по-иному относился адмирал

к
командиру судна, капитану 1-го ранга Смирнову. Это

был

богатый

и
образованный моряк, спокойный и рассудительный. Он имел большие связи не
только во флоте, но и в дворцовых сферах. С ним нельзя было не считаться.

И если этот карьерист решился внести такое

предложение,

значит,
действительно другого выхода нет, и остается только сдаться.

Небогатов, тяжело дыша, в упор посмотрел в худое лицо флаг-капитана,
удлиненное темной бородкой.

- А вы как думаете?

Кросс, не смущаясь, ответил:

- Я полагаю, что командир прав.

В такой ответственный момент только немедленный арест командира и
флаг-капитана мог бы удержать адмирала от заманчивого

соблазна.

Но
решительность не была проявлена, и отрава, брошенная в сознание, возымела
свое действие. Воля начальника отряда ослабла и заколебалась. Закружились
беспомощные мысли, как травинки в речном водовороте. Мерещилось мрачное
будущее: позор сдавшегося адмирала, железная решетка тюрьмы, военный суд,
может быть, смертная казнь. В то же время всем своим существом он
протестовал против того, чтобы так глупо погружаться на морское дно или быть
разорванным в клочья. А это произойдет, как только японцы откроют огонь, -
через десять минут. В поисках оправдания перед родиной адмирал как будто
раздвоился и заспорил сам с собой. Во имя чего погибать? Он обязан выполнить
свой долг. На этих бронированных корытах, именуемых боевыми кораблями?
Наконец лазейка нашлась, и сердце адмирала закипело обидой против тех
главных воротил российского строя, которые послали людей не на войну, а на
убой. Если сам он как начальник до некоторой степени виновен в создание
этого нелепого флота и должен явиться искупительной жертвой, то при чем же
здесь матросы? Они виноваты только в том, что носят военную форму. Нет, он
не допустит, чтобы две с половиной тысячи людей ни за что ни про что утопить
в море. Общественное мнение будет на его стороне. И новая человеколюбивая
идея, красивая, как синь василькового сорняка среди ржи, заполнила седую
голову адмирала. Эта идея вытеснила из его сознания главное, что он
находится на военном корабле, а не в доме милосердия, и что он командующий,
а не какой-нибудь духобор или толстовец, рассуждающий о непротивлении злу.
На его лице выступили багровые пятна.

Он

энергично

повернулся

к
флаг-капитану Кроссу и прохрипел:

- Немедленно вызвать командира в боевую рубку!

- Есть.

Пока рассыльный бегал за командиром, в боевой рубке решалась судьба