прибудет, чтобы поговорить о делах наедине и условиться о том, что можно
сделать и предпринять в дальнейшем, и проч., и проч.
а главное - гордость ее будет удовлетворена. Она села подле Раскольникова,
которому наскоро поклонилась, и мельком, любопытно на него поглядела.
Впрочем, во все остальное время как-то избегала и смотреть на него, и
говорить с ним. Она была как будто даже рассеянна, хотя так и смотрела в
лицо Катерине Ивановне, чтоб угодить ей. Ни она, ни Катерина Ивановна не
были в трауре, за неимением платьев; на Соне было какое-то коричневое,
потемнее, а на Катерине Ивановне единственное ее платье, ситцевое,
темненькое с полосками. Известие о Петре Петровиче прошло как по маслу.
Выслушав важно Соню, Катерина Ивановна с той же важностию осведомилась: как
здоровье Петра Петровича? Затем, немедленно и чуть не вслух, прошептала
Раскольникову, что действительно странно было бы уважаемому и солидному
человеку, как Петр Петрович, попасть в такую "необыкновенную компанию",
несмотря даже на всю его преданность ее семейству и на старую дружбу его с
ее папенькой.
погнушались моим хлебом-солью, даже и при такой обстановке, - прибавила она
почти вслух, - впрочем, уверена, что только особенная дружба ваша к моему
бедному покойнику побудила вас сдержать ваше слово.
вдруг с особенною заботливостию осведомилась громко и через стол у глухого
старичка: "Не хочет ли он еще жаркого и давали ли ему лиссабонского?"
Старичок не ответил и долго не мог понять, о чем его спрашивают, хотя
соседи для смеху даже стали его расталкивать. Он только озирался кругом
разиня рот, чем еще больше поджег общую веселость.
касается до Петра Петровича, то я всегда была в нем уверена, - продолжала
Катерина Ивановна Раскольникову, - и уж, конечно, он не похож... - резко и
громко и с чрезвычайно строгим видом обратилась она к Амалии Ивановне,
отчего та даже оробела, - не похож на тех ваших расфуфыренных
шлепохвостниц, которых у папеньки в кухарки на кухню не взяли бы, а
покойник муж, уж конечно, им бы честь сделал, принимая их, и то разве
только по неистощимой своей доброте.
отставной провиантский, осушая двенадцатую рюмку водки.
- так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, - но это был человек
добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо, что по
доброте своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж бог знает с
кем он не пил, с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите,
Родион Романович, в кармане у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный
идет, а про детей помнит.
господин.
вздохнула.
была, - продолжала она, обращаясь к Раскольникову. - А ведь это не так! Он
меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был человек! И так
его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так
жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя:
"приласкаешь, а он опять напьется", только строгостию сколько-нибудь и
удержать можно было.
опять провиантский и влил в себя еще рюмку водки.
с иными дураками. Я не о покойнике теперь говорю! - отрезала Катерина
Ивановна провиантскому.
колыхалась. Еще минута, и она уже готова была начать историю. Многие
хихикали, многим, видимо, было это приятно. Провиантского стали
подталкивать и что-то шептать ему. Их, очевидно, хотели стравить.
провиантский, - то есть на чей... благородный счет... вы изволили сейчас...
А впрочем, не надо! Вздор! Вдова! Вдовица! Прощаю... Пас! - и он стукнул
опять водки.
разве из учтивости прикасаясь к кускам, которые поминутно накладывала на
его тарелку Катерина Ивановна, и то только, чтоб ее не обидеть. Он
пристально приглядывался к Соне. Но Соня становилась все тревожнее и
озабоченнее; она тоже предчувствовала, что поминки мирно не кончатся, и со
страхом следила за возраставшим раздражением Катерины Ивановны. Ей, между
прочим, было известно, что главною причиной, по которой обе приезжие дамы
так презрительно обошлись с приглашением Катерины Ивановны, была она, Соня.
Она слышала от самой Амалии Ивановны, что мать даже обиделась приглашением
и предложила вопрос: "Каким образом она могла бы посадить рядом с этой
девицей свою дочь?" Соня предчувствовала, что Катерине Ивановне как-нибудь
уже это известно, а обида ей, Соне, значила для Катерины Ивановны более,
чем обида ей лично, ее детям, ее папеньке, одним словом, была обидой
смертельною, и Соня знала, что уж Катерина Ивановна теперь не успокоится,
"пока не докажет этим шлепохвосткам, что они обе", и т. д., и т. д. Как
нарочно, кто-то переслал с другого конца стола Соне тарелку, с вылепленными
на ей, из черного хлеба, двумя сердцами, пронзенными стрелой. Катерина
Ивановна вспыхнула и тотчас же громко заметила, через стол, что
переславший, конечно, "пьяный осел". Амалия Ивановна, тоже
предчувствовавшая что-то недоброе, а вместе с тем оскорбленная до глубины
души высокомерием Катерины Ивановны, чтобы отвлечь неприятное настроение
общества в другую сторону и, кстати, уж чтоб поднять себя в общем мнении,
начала вдруг, ни с того ни с сего, рассказывать, что какой-то знакомый ее,
"Карль из аптеки", ездил ночью на извозчике и что "извозчик хотель его
убиваль и что Карль его ошень, ошень просиль, чтоб он его не убиваль, и
плакаль, и руки сложиль, и испугаль, и от страх ему сердце пронзиль".
Катерина Ивановна хоть и улыбнулась, но тотчас же заметила, что Амалии
Ивановне не следует по-русски анекдоты рассказывать. Та еще больше
обиделась и возразила, что ее "фатер аус Берлин буль ошень, ошень важны
шеловек и вс° руки по карман ходиль". Смешливая Катерина Ивановна не
вытерпела и ужасно расхохоталась, так что Амалия Ивановна стала уже терять
последнее терпение и едва крепилась.
Раскольникову, почти развеселившись, - хотела сказать: носил руки в
карманах, а вышло, что он по карманам лазил, кхи-кхи! И заметили ль вы,
Родион Романович, раз навсегда, что все эти петербургские иностранцы, то
есть, главное, немцы, которые к нам откудова-то приезжают, все глупее нас!
Ну согласитесь ну можно ли рассказывать о том, что "Карль из аптеки страхом
сердце пронзиль" и что он (сопляк!), вместо того чтобы связать извозчика,
"руки сложиль и плакаль, и ошень просиль". Ах, дурында! И ведь думает, что
это очень трогательно, и не подозревает, как она глупа! По-моему, этот
пьяный провиантский гораздо ее умнее; по крайней мере уж видно, что
забулдыга, последний ум пропил, а ведь эти все такие чинные, серьезные...
Ишь сидит, глаза вылупила. Сердится! Сердится! Ха-ха-ха! Кхи-кхи-кхи!
подробности и вдруг заговорила о том, как при помощи выхлопотанной пенсии
она непременно заведет в своем родном городе Т... пансион для благородных
девиц. Об этом еще не было сообщено Раскольникову самою Катериной
Ивановной, и она тотчас же увлеклась в самые соблазнительные подробности.
Неизвестно каким образом вдруг очутился в ее руках тот самый "похвальный
лист", о котором уведомлял Раскольникова еще покойник Мармеладов, объясняя
ему в распивочной, что Катерина Ивановна, супруга его, при выпуске из
института, танцевала с шалью "при губернаторе и при прочих лицах".
Похвальный лист этот, очевидно, должен был теперь послужить свидетельством
о праве Катерины Ивановны самой завести пансион; но главное, был припасен с
тою целью, чтоб окончательно срезать "обеих расфуфыренных шлепохвостниц!,
на случай если б они пришли на поминки, и ясно доказать им, что Катерина
Ивановна из самого благородного, "можно даже сказать, аристократического
дома, полковничья дочь и уж наверно получше иных искательниц приключений,
которых так много расплодилось в последнее время". Похвальный лист тотчас
же пошел по рукам пьяных гостей, чему Катерина Ивановна не препятствовала,
потому что в нем действительно было обозначено, en toutes lettres, что она
дочь надворного советника и кавалера, а следовательно, и в самом деле почти
полковничья дочь. Воспламенившись, Катерина Ивановна немедленно
распространилась о всех подробностях будущего прекрасного и спокойного
житья-бытья в Т...; об учителях гимназии, которых она пригласит для уроков
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Орлов Алекс
Лукин Евгений
Сертаков Виталий