Чтение 98–й страницы книги ~Всадник без головы~

галопом, то ехал тихим шагом по открытой прерии: его лошадь то
останавливалась и осматривалась, то опускала голову и усердно
щипала сочную траву.

О всаднике без головы рассказывали много самых
фантастических и нелепых историй, повторять которые нет нужды;
однако следует привести один истинный эпизод, весьма
существенный для нашего странного повествования.

Среди простора открытой прерии виднеется небольшая, в
три-четыре акра, дубрава. Житель прерии назовет ее островком;
и, глядя на огромный зеленый океан вокруг этого клочка леса,
нельзя не согласиться, что это сравнение удачно.

Недалеко от дубравы, на расстоянии каких-нибудь двухсот
ярдов, спокойно пасется лошадь. Это та самая лошадь, на которой
ездит всадник без головы; таинственный наездник по-прежнему
сидит на ней; с тех пор как его видели впервые, ни в его
костюме, ни в позе как будто бы не произошло никаких перемен.
Полосатое серапе по-прежнему спускается с его плеч; на ногах
по-прежнему гетры из шкуры ягуара.

Он сидит, слегка наклонившись вперед, словно для того,
чтобы лошади удобнее было щипать траву. Поводья, которые
всадник не то держит в руке, не то зацепил за луку седла,
достаточно длинны, чтобы не мешать ей.

Те, кто уверял, что видели его голову, говорили правду;
правы также и те, кто утверждал, что на ней черное сомбреро,
отделанное золотым позументом.

Голова прижата к левому бедру всадника, подбородком она
почти касается его колена. Ее можно видеть, только глядя на
всадника слева, и то не всегда, так как иногда голову
прикрывает край серапе.

Иногда можно видеть и лицо. Черты его красивы, но
выражение ужасно; посиневшие губы полуоткрытого рта застыли в
жуткой улыбке, обнажив два ряда белых зубов.

Хотя внешность самого всадника как будто осталась прежней,
но тем не менее что-то изменилось.

До сих пор он ездил один, теперь у него появились
спутники.

Вряд ли их можно назвать приятной компанией -- десяток
койотов сопровождает его по пятам, прыгая около него.

Нет сомнения, что это не нравится лошади: она фыркает и
бьет копытом, когда кто-нибудь из них подходит слишком близко.

Но всадник не обращает на них внимания, так же как и на
стаю больших черных птиц, кружащих над его плечами. Даже когда
самая дерзкая из них осмелилась сесть на него, он и тогда не
поднял руки, чтобы се прогнать.

Три раза эта птица садилась на него: сначала на правое
плечо, потом на левое и, наконец, посредине, на том месте, где
должна была быть голова.

Птица недолго остается на этом странном насесте. Всадник к
этому равнодушен, но лошадь встает на дыбы и неистовым ржанием
отгоняет грифов -- правда, ненадолго.

На коне, то спокойно пощипывающем сочную траву прерии, то
нетерпеливо отгоняющем волков и коршунов, безучастный ко всему,
медленно объезжает дубраву всадник без головы.

Глава LXXIV. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

Странное зрелище, о котором только что шла речь, было
настолько страшным, что не казалось нелепым. На него нельзя
было смотреть без содрогания и ужаса.

А смотрел ли на него кто-нибудь, кроме койотов на земле и
коршунов в небе?

Да. Его видел человек, который -- единственный во всем
Техасе -- отчасти уже разгадал эту тайну.

Но и для него не все еще было ясно. Он знал только, что
всадник без головы не был ни чучелом, ни дьяволом. Но и этот
человек испытывал ужас при виде страшного всадника. Он знал,
кто перед ним, и все-таки дрожал.

Он смотрел на всадника без головы с опушки лесного
островка, прячась в тени деревьев.

Несмотря на страх и желание остаться незамеченным, он,
словно притягиваемый каким-то магнитом, все время следовал за
всадником без головы по внутреннему кругу, не обгоняя и не
отставая.

Более того, ведь он увидел страшного всадника до того, как
сам въехал в дубраву. Он заметил его издалека и мог бы легко
избежать встречи с ним. Но вместо этого он решительно повернул
к нему.

Он продвигался осторожно, держась за деревьями, словно
охотник, выслеживающий пугливого оленя, с той только разницей,
что охотник за оленем никогда не испытывает такого страха.
Очутившись среди деревьев, он, несмотря на свой страх, вздохнул
с облегчением -- теперь он, по крайней мере, перестал бояться
неудачи.

Вряд ли он проехал десять миль по прерии без всякой цели;
недаром он продвигался столь осторожно, по самой мягкой траве,
под прикрытием кустов чапараля -- так, чтобы никому не
попасться на глаза и не выдать своего присутствия хрустом
веток.

Стоило немного понаблюдать за человеком, передвигавшимся
по опушке лесного островка, чтобы понять смысл его поведения.
Его глаза были устремлены на всадника без головы, он напряженно
следил за его передвижениями и сообразовался с ними.

Сначала казалось -- его главным чувством был страх. Через
некоторое время страх сменился нетерпением, которое заставило
его действовать смелее. Такая перемена в настроении человека,
прятавшегося в дубраве, произошла оттого, что всадник без
головы упорно не приближался к ее опушке ближе чем на двести
ярдов.

Это настолько раздражало преследователя, что он то и дело
начинал бормотать ругательства. Впрочем, он всегда уснащал ими
свою речь.

-- Ах ты, чертова тварь! Подойди она поближе хотя бы на
двадцать ярдов, я бы мог в нее попасть. Выстрелить сейчас --
значит только спугнуть ее, а второго такого случая может
никогда больше не представиться. Черт побери! Если бы не эти
двадцать ярдов!

Как будто желая проверить свой расчет, говорящий еще раз
прикинул расстояние, отделявшее его от всадника без головы.
Свое короткое охотничье ружье он все время держал наготове со
взведенным курком.

-- Нет смысла, -- пробормотал он после некоторого
размышления.--Пуля будет на излете и не ранит лошадь, а только
испугает ее. Надо набраться терпения и подождать, пока она
подойдет поближе. Проклятые волки! Все из-за них... До тех пор,
пока они ходят за ней, лошадь будет держаться вдали от леса.
Такова повадка всех техасских мустангов, черт бы их побрал!.. А
нельзя ли ее как-нибудь приманить? -- продолжал он, немного
помолчав.-- Может быть, она пойдет на мой зов?.. Сомнительно.
За последнее время она отвыкла от звука человеческого голоса и
только испугается, пожалуй. И от моей лошади она тоже
шарахнется, как в тот раз. Правда, тогда это было при лунном
свете, и, кроме того, за ней гналась собака. Не мудрено, что
лошадь одичала, таская на себе черт знает что. Ведь это же не
может... нет! В конце концов, это чья-то проделка... чья-то
дьявольская проделка!

При этих словах говоривший натянул поводья. Наклонившись
вперед, чтобы лучше видеть, он продолжал всматриваться в
странного всадника, медленно огибавшего дубраву.

-- Это, несомненно, его лошадь. Его седло, серапе -- все
его. Как же они попали к другому?

После нескольких минут молчания он снова заговорил:

-- Фокус или нет, но дело плохо. Тот, кто это подстроил,
должен знать все, что произошло тогда ночью. Если пуля там, ее
надо достать. Какой я был дурак, что хвастал этим! Вот уж
действительно везет, как утопленнику... Нет, она ближе не
подойдет. Она явно боится леса. Все мустанги чувствуют себя
увереннее на открытом месте. Что же делать? Может быть, лошади
все же приятно будет услышать человеческий голос? Если бы
только она подошла на двадцать ярдов ближе, все было бы в
порядке. Черт побери, попробую...

Подъехав немного ближе к опушке, он стал подзывать лошадь:

-- Поди-ка, умница! Подойди, хорошая лошадка!

Из этого ничего не вышло -- лошадь не только не подошла,
а, наоборот, испугалась; едва она услышала этот зов, как
выронила траву изо рта, затрясла головой и испуганно захрапела;
казалось, она боялась этого звука гораздо больше, чем койотов и
коршунов.

Ведь она была мустангом, и для нее человек был злейшим
врагом -- особенно человек верхом на лошади; и теперь она