есть всеединое" (13, 150).
зрительных радостей, содержится у Патрици в следующем тексте: "Всякое
познание берет начало от разума и исходит от чувств. Среди чувств и по
благородству природы, и по превосходству сил, и п о достоинству действий
первое место принадлежит зрению. Первое же, что воспринимает зрение, - это
свет и сияние. Благодаря их силе и действию раскрывается многообразие вещей.
Свет и сияние, едва народившись, открываются зрению. Благодаря им древние
люди
Восхитившись, стали созерцать. Созерцая, начали философствовать. Философия
же есть истиннейшее порождение света, восхищения и созерцания.
Следовательно, от света (и его порождения - с ияния), первого по
преимуществу из чувственно воспринимаемых вещей, от первого, открытого
чувствам и познанию, мы начинаем основание нашей философии" (там же, 149).
неоплатоническая есть, в основном, учение о просвечивании идеального света в
затемненных, вторичных вещах. Но в этой эстетике уже нет личностного
энтузиазма Николая Кузанского, Марсилио Фичино
великих художников Высокого Ренессанса.
Патрици под названием "Любовная философия". С этим трактатом нас хорошо
знакомит А.Х.Горфункель (см. 35, 213 - 217)34, который к тому же набрасывает
довольно обширную картину и вообще фи лософии любви в эпоху Возрождения.
Согласно анализу А.Х.Горфункеля, самым главным понятием в этом трактате
является понятие филавтии, т.е. любви к самому себе. Всякая любовь, притом
даже к другим людям, и всякая мораль основаны прежде всего на любви к са
мому себе, именно на этой филавтии. Об этом говорит как будто бы даже и
Новый завет, согласно которому своего ближнего надо любить так, как мы любим
самих себя. Бог тоже создавал мир не из любви к этому миру и вещам, но из
любви к самому себе. Именно эта последняя только и могла побудить его к
созданию чего-то иного, которое тоже должно было бы любить прежде всего
самого себя. Здесь едва ли прав А.Х.Горфункель, полагающий, что в подобного
рода учении мы находим у Патрици переход от неоплатонизма к поздн ейшему
натурализму (см. там же, 215). Нет никаких оснований думать, что это
какая-то бытовая и притом эгоистическая любовь. Нам кажется, что здесь нет
противоречия даже с христианством, согласно которому бог вообще есть любовь
в самом высоком и широком с мысле слова. Однако А.Х.Горфункель совершенно
прав, что подчеркивание именно этого момента "себялюбия" вполне
свидетельствует о гуманистических тенденциях Патрици, поскольку гуманисты
никогда не отрицали существования бога, но отличались только выдвижени ем в
понятии божества и человека одних моментов, а именно соответствовавших
тогдашнему свободомыслию, и гораздо более слабой разработкой других
моментов, а именно более аскетического характера.
безразличен. Достаточно упомянуть хотя бы о Марсилио Фичино, который, как мы
знаем, комментировал платоновский "Пир" и тоже базировал эстетику по
преимуществу на учении о любви.
глубоких и интересных форм пантеизма в Италии XVI в. У него нет той
путаницы, которую мы находим у Телезио и Патрици. Но, с другой стороны,
всегда слишком раздували представление о
страшный конец его жизни, а именно сожжение на костре, всегда заставлял всех
сторонников научного прогресса преклоняться перед силой духа великого
пантеиста и благоговейно склонять голо ву перед его стойкостью в борьбе
против отживших средневековых идеалов. Но такое преклонение и благоговение,
как бы они ни были у нас сильны, не должны заслонять перед нами подлинной
картины замечательного мировоззрения Бруно. А мировоззрение это сводило сь к
последовательному и с неумолимой логикой проводившемуся опять-таки все тому
же возрожденческому неоплатонизму, на сей раз вполне лишенному всяких черт
бытийного персонализма и, в частности, монотеизма. Поэтому-то в сравнении с
Николаем Кузанским, Фл орентийской академией и представителями вершимого
художественного Ренессанса Бруно необходимо считать представителем уже
позднего Ренессанса, чем дальше, тем больше склонного к разложению.
том, что он отказывается от голого эмпиризма, который у Телезио выступал в
виде ничем не мотивированного противоречия. С самого же начала Бруно
признает права разума за основные и в к ачестве неопровержимой истины
требует обязательной обработки чувственных данных на началах разума. Как
передовой человек и сторонник науки, он, конечно, проповедует систему
Коперника. Но она для него вовсе не есть результат одних только чувственных
наблю дений. Ведь эти последние, если всерьез оставаться на их точке зрения,
требуют как раз обратного, поскольку с точки зрения чувственного восприятия
именно Земля остается неподвижной, а весь небесный свод оказывается
движущимся вокруг Земли или по крайней
результатом вовсе не чувственных, а чисто разумных построений, что и дает
Бруно возможность тут же делать дальнейшие, тоже чисто разумные выводы.
Землей, которая движется вместе со всем небом, то, значит вообще нет никакой
разницы между Землей и небом. А если законы движения Земли и неба одинаковы,
то, значит и пространство вез де однородно, и время также везде однородно. И
если нет никакого пространственно достижимого неба, то, следовательно, мир
бесконечен, а лучше сказать, и вообще существует бесконечное число миров. Но
если мировое пространство бесконечно, то для Бруно это
мирового пространства можно считать центром всего мира. Во всех такого рода
заключениях Бруно вполне стоит на позициях новоевропейского естествознания,
и, хотя он не астроном, его
Нового времени. Однако подобного рода подача взглядов Бруно представляет
собою лишь результат весьма искусственного раздувания одних сторон учения
Бруно и отстранения других его сторон, гораздо более ярких.
развитой и безукоризненно проводимой диалектикой.
совпадают в одной неделимой точке, которая рисуется у философа вполне
неоплатонически. Будучи таким целым, которое вне всех своих частей и вне
каждой в отдельности, оно, это целое, те м не менее существует и во всех
вещах мира, и в каждой из них в отдельности. Само будучи "совпадением
противоположностей" (этот термин заимствован Бруно из сочинений Николая
Кузанского), это целое, таким образом, и везде и нигде. Если взять божество
в ег о изолированном виде, оно совершенно лишено всякого различия и
представляет собою абсолютное тождество (см. 35а, 71 - 73). Однако, являясь
самым настоящим божеством, оно находится не вне мира, а в самом мире и
совпадает со всеми его отдельными элементами и моментами, что и заставляет
нас считать Бруно принципиальным пантеистом. Термины "божество" и
"божественный" прямо-таки не сходят со страниц сочинений Бруно, на которых
он говорит о своих первых принципах. Разве не является это учение о целом и
частях у Бруно самой настоящей диалектикой? По степени напряженности
присутствия божества в мире Бруно разделяет все вещи на точки, атомы и
монады. Однако основной онтологический принцип остается у Бруно неизменным.
Это - все во всем (тут тоже нелишне припомни ть античный неоплатонизм и
Николая Кузанского).
единичного, причины и цели, материи и формы. Члены этих противоположностей,
по Бруно, различны. Тем не менее они всегда сливаются в одно нераздельное
целое. Для нас особенно интересна
себе отдельно материю и отдельно движение. Тем не менее в действительности и
фактически существует только диалектическое единство того и другого, а
именно только самодвижущаяся мат ерия. Материя поэтому вовсе не только
потенция, как это можно было бы думать на основании учений Платона или
Аристотеля, она есть бытие самодвижущееся, само себя определяющее, само
ставящее себе цели и само их достигающее. Но существует также диалектичес
кое соотношение и движения с мышлением. Различать их можно, но фактически
это одно и то же. Поэтому мир и его движение тоже различны, а мировая душа и
всеобщее движение мира также одно и то же. Но мировая душа движет миром
целесообразно. Следовательно, в ней есть разум, который нужно отличать от
мировой души. Все это, однако, есть абсолютно одно и то же, или, вернее,
только иерархия одного и того же: единое как совпадение всех
противоположностей; мировой, он же божественный, разум как принцип всеобщей
ц елесообразности; мировая душа как принцип фактического осуществления
разумной целесообразности и мир как результат осуществления первоначального
единого при помощи целесообразности ума, самодвижения души и возникающего
отсюда самодвижения материи.
неоплатонизм, с точки зрения которого красота есть не что иное, как
одушевленная Вселенная и одушевленные вещи, в которых отражается и
осуществляется весь мир, вся мировая душа, весь мировой р азум и всеобщая
единая и нераздельная субстанция мира, в которой совпали все
противоположности и пребывают в неразвернутом виде. Такого рода неоплатонизм
ничуть не хуже неоплатонизма Николая Кузанского или Марсилио Фичино, т.е.
оказывается явлением типич но возрожденческим.
значит, и историк эстетики, который в неоплатонизме Бруно не увидит ничего
нового, ничего такого, что резко отличало бы его и от Николая Кузанского, и
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Круз Андрей
Глуховский Дмитрий
Вронский Константин
Сапковский Анджей