было - вот и все! Ни-ко-го-не-бы-ло! Ни-ко-го!
сказала художница с облегчением, ибо подумала: конечно же никакой не
сумасшедший! Просто решил покуражиться перед бабой.
как раз в данный момент синкопированная, напряженная, приправленная
острыми диссонансами музыка сменилась бы сентиментально-лирической
скрипичной темою, которая, настроив зрителей (тех, в ком не вызвала бы
раздражение вплоть до того, чтобы, хлопнув сиденьем, выйти из зала
вон) на трогательный лад, подсказала бы им, что герой снова пускается
в воспоминания, на сей раз сравнительно светлые. И действительно,
наплывом, как это было модно в тридцатые годы, салон трескучего
Lзапорожцаv превратился бы в обитый красным атласом салон древнего
Lмерседесаv, игрового реквизита той самой картины, на которой,
дожидаясь собственной постановки, работал Арсений ассистентом, а
вместо лица Вильгельмовой на экране возникло бы лицо Лики:
трогательное, беззащитное до красоты, трезвое вполне. Вы знаете,
Леокадия Степановна, легли бы на музыку бархатные Арсениевы слова, я
несколько раз видел вас в роли Жанны, и до сих пор... Оставьте, ради
Бога! перебила бы Лика. Жанна давно умерла. Ее сожгли на костре. А я
еще живая, не надо меня хоронить!
что заткнули рот, когда именно он, Арсений, уговорил дуру-режиссершу
пригласить на место внезапно выбывшей со съемок актрисы всеми
позабытую Лику; именно он, буквально оборвав директорский телефон,
разыскал ее в Москве и соблазнил приехать; но Арсений, конечно, не
скажет ничего подобного, а, как ни в чем не бывало, займется
представлением движущихся за окнами таллиннских
достопримечательностей. О, если б он заранее знал, что Лика не сумеет
преодолеть зажим перед аппаратом, если б мог предугадать, как больно
станет она переживать свои неудачи на площадке, как в конце концов
напьется до положения риз и тихонько, воровато сбежит в Москву! Он,
разумеется, не затеял бы эту авантюру, несмотря даже на то, что именно
авантюра и принесла в подарок ту волшебную, ту удивительную, ту лучшую
в его жизни ночь.
понять-то не сумел, что она не слегка подшофе, а именно что пьяная, во
всяком случае, не на счет алкоголя отнес последовавшее - постучалась
именно в его дверь? заметила ли на себе вечный обожающий взгляд и
невольно ответила взаимностью, или просто номера оказались рядом?
Арсения до сих пор мучил этот вопрос, а Арсений, в свою очередь, время
от времени мучил вопросом Лику. Так или иначе, но, когда Арсений
прижался к ее горячему, красивому, маленькому телу, точно Арсению по
размеру, так что спрятать под мышкою и хоть на край света унести, все
мысли и вопросы вылетели из головы и внемысленно стало ясно: она, моя,
единственная, мне Господом назначенная. Вот любовь! Вот счастье! Вот
полное растворение и забвение себя. Господи! спасибо Тебе! И утром,
чуть свет, в Lмерседесеv по всему Таллинну - за розами: положить на
подушку, пока Лика не проснулась.
у Юры, добрый ли Арсений, но такси вдруг рванулось из-под руки, да так
резко, что Лика едва устояла на ногах, а когда поняла, что устояла,
долго еще смотрела вдаль, хотя машина с хамом-таксистом за рулем
давным-давно скрылась из глаз. Лика плюнула вслед, презрительно
ухмыльнулась и вошла в парадное. У почтового ящика приостановилась,
порылась в сумочке, не вдруг попала ржавым ключиком в скважину, но
попала-таки и вытащила вечерку и письмо от Жени. Письмо повертела в
руках и засунула назад в ящик, заперла. Лифт не работал. Отправилась
пешком к себе на одиннадцатый. Шла долго, с остановками. И все время
блуждала улыбка по лицу. Ухмылка.
собственному знанию, что взяться ей там неоткуда. Потом включила
проигрыватель и поставила любимую, заезженную чуть не до дыр
пластинку, которую слушала, впрочем, только по пьяному делу: Окуджаву.
Возьмемся за руки, друзья, пел бард, возьмемся за руки, друзья, чтоб
не пропасть поодиночке, и про виноградную косточку, и про
комсомольскую богиню, а Лика сидела на корточках, не сняв даже синюю
свою дубленку, и заливалась тихими слезами. Сентиментальное Ликино
настроение достигло апогея, когда бард поведал о том, как кого-то
сняли с креста и не пообещали воскресения. Жалко было и этого кого-то,
и себя, и Олечку с Женею, даже недоброго Арсения, кажется, тоже было
жалко, хотя больнее его никто в жизни Лику не обижал.
на пороге Арсения, и за те несколько секунд, что понадобились на
путешествие через комнату и прихожую, успела - очень смутно - подумать
и о вине перед любимым, что снова сорвалась, пьяна, и озлиться на него
за предательство, и открывшийся проем стал свидетелем вызывающего
Ликиного лица с выражением примерно таким: никому на сеете в своих
поступках не обязана давать отчет, а если мне хочется пить, то я и
буду!
Арсения, площадка предлагает усатого соседа в вытертых и латаных
голубых джинсах и красной, с заграничной надписью, майке. Какой соли?
Окуджава пел за спиною, потрескивая:
найдется? поставила условие Лика. С солонкою в руках они пошли через этаж
вниз, оставив в пустой квартире постукивающую о сход бороздки иглу
проигрывателя, автостоп которого был давно и безнадежно поломан.
торговал иконами, в чем и преуспел. Грязная квартира захламлена
богатым хламом: валютными бутылками и сигаретами, датским пивом,
японской системой и, конечно, основным соседовым товаром. Главное же:
две афганские борзые, мама и дочка, с прямыми и длинными, как у Марины
Влади, волосами и грустными выражениями морд. На кухне, где Лика с
художником пили, стоял дорогой, семисотрублевый польский кухонный
гарнитур: пластик, обшитый некрашеным натуральным деревом, деревянные
стулья с прорезями для руки в сиденьях, большой деревянный же стол.
Гарнитур купила жена; он раздражал художника донельзя. Стык дерева с
пластиком, пытался втолковать Лике хозяин, придает мебели шутовской
оттенок декорации провинциального театрика. Выпив полстакана, Лика
принялась читать про мотороллер, а потом Цветаеву, LПоэму Горыv. Все
время забывала текст, плакала. Право слово, не унимался художник,
лучше уж пленка под дерево, органичнее во всяком случае. Собаки,
растянувшись у ног, на полу, заняли все его пространство; собак
художнику было жальче всех: вот уже несколько недель он чувствовал,
что его должны забрать за иконы, за валюту, за иностранцев, жену с
сыном отправил к родителям в Астрахань и пил. И сейчас, не слушая
Лику, все доливал себе в стакан и опрокидывал, доливал и опрокидывал.
Словом, в более чем стандартной московской мизансцене непонятным
оставалось только одно: зачем, собственно, стоит на столе солонка. Но
художник достаточно твердо помнил, что поднимался к соседке именно за
солью и никаких иных целей в голове не держал. Что же мне с нею
делать? думал о Лике. Выгнать - не по-христиански. Трахать - не
хочется. Скучно. Лень.
молчала и плакала. Тогда художник полез дальше. Лика снова не
шевелилась, молчала и плакала. Тогда он взял ее на руки и отнес в
комнату, уложил на матрас с грубыми самодельными ножками, прибитыми по
углам, и лег рядом. Расстегнул молнию на джинсах, высвободил член,
прижался к Лике. Но она спала.
наволочке гостиничной подушки рядом со спокойно спящей Ликиной
головкою, а музыка бы уже сменилась, уже вернулся бы напряженный ритм
ночного движения по Москве, уже резали бы ухо диссонансы, нагнетая
нехорошие предчувствия, и потому никак нельзя было бы удерживать на
экране дольше красивый, слегка, правда, подпорченный тоном наволочки и
черным штампом на ней кадр с розами, а пришлось бы идти вперед, то
есть возвращаться в интерьер одноглазого Lзапорожцаv. Сейчас Арсений
ведет его более или менее спокойно, даже, можно сказать, элегично,
размягчась таллиннским воспоминанием, однако музыка на размягчение
героя внимания не обращает и пульсирует себе так, словно двигатель все
еще воет на максимальных оборотах, а мимо все еще носятся черные
лимузины, чиркая по маленькому облупленному бортику лакированными
своими бортами.
Ликиными негорящими окнами. По нынешнему состоянию Арсению вполне
хватило бы воли, чтобы, подчинясь нравственному чувству, пробужденному
в погоне за призраком, и самой искренней, обновленной таллиннскими
воспоминаниями любви, послать Вильгельмову куда ей будет угодно пойти
или поехать, не втягивать Лику в скверный сюжет ночного чаепития, но,
согласно той же логике, Вильгельмова уже превратилась в Арсениевом
сознании из будущей любовницы в самую обыкновенную случайную
попутчицу, появление которой никаким образом оскорбить Лику не может:
Зыков Виталий
Сертаков Виталий
Маккарти Кормак
Афанасьев Роман
Белогорский Евгений
Сертаков Виталий