Чтение 98–й страницы книги ~Бессмертная трилогия~

* * *

Станиславский сказал Книппер-Чеховой про "Вишневый сад":

"Первый акт читал, комедию, второй сильно захватил, в 3-м потел, а в 4-м
ревел сплошь".

Вот это читатель! Да и автор ничего себе. От нашего Софронова не
вспотеешь.

А Горький в "Вишневом саде" ничего не понял.

"Слушал пьесу Чехова, - пишет он, - в чтении она не производит
впечатления сильной вещи..."

* * *

- Говорят, что самоубийство - слабость. Нет, нет! А я уважаю, завидую.
Это сила. Завидую Маяковскому, Есенину!

Это сказал мне Шостакович в сорок восьмом году, летом, в Келломяках.

До переезда его в Москву мы хорошо дружили. Не было вечерушки у Дмитрия
Дмитриевича без нас и в нашем доме без него.

* * *

Как-то я гулял с одним остроумцем по Невскому. На углу Караванной
появился Шостакович.

Остроумец сказал:

- Вот идет самый обыкновенный гений.

* * *

- Чехов - это Пушкин в прозе.

Лучше не определишь!

* * *

Возвращаюсь к назойливым мыслям.

Как-то Лев Николаевич сказал:

"Возьмешься иногда за перо, напишешь вроде того, что "Рано утром Иван
Никитич встал с постели и позвал к себе сына..." и вдруг совестно сделается
и бросишь перо. Зачем врать, старик? Ведь этого не было и никакого Ивана
Никитича ты не знаешь".

Мне думается, что состояние это самое общеписательское, если, разумеется,
писатель не форменная дубина. Именно поэтому я перешел от романов к
мемуарам, к дневникам.

Сочинять пьесы тоже совестно.

* * *

Философы предпочитали быть холостяками: Кант, Спиноза, Декарт, Лейбниц.

Не завидую им. Но жену надо с умом выбирать. Это потрудней, чем написать
"Критику чистого разума".

* * *

Спиноза, между прочим, считал, что профессиональные политики скорее
злоумышляют против людей, чем заботятся о них.

Какое огромное количество людей Сталин сделал подлецами, то есть
доносчиками, лжецами, шпионами, палачами, убийцами, изменниками. Друзья
стали предавать своих друзей, дети - матерей и отцов, отцы и матери - детей,
мужья - жен, жены - мужей, возлюбленные - возлюбленных.

А где Шекспир, где Данте, где Байрон этой непостижимой эпохи?

* * *

Встречаясь с нашими чиновниками, даже высокопоставленными, я невольно
вспоминаю слова Кромвеля:

"Меня больше теперь беспокоят дураки, чем мерзавцы".

* * *

Платон говорил:

"Человек любящий божественнее человека любимого".

Конечно!

* * *

Сократ даже философствовать предпочитал с красивыми людьми.
Преимущественно молодыми.

Ну что ж - древние греки за это и поступили с ним по-сталински: сначала
посадили, а потом отправили на тот свет.

* * *

Древние Афины были очень маленькой страной. Меньше какого-нибудь нашего
района. А какие сверстники были у Платона: Софокл, Еврипид, Аристофан,
Фукидид, Ксенофонт, Пракситель, Фидий!..

Это значит, что на гениев бывают эпохи урожайные и неурожайные. Почему?
Отчего?.. Не забыть бы, в свое время, спросить об этом у Бога. Только он
один и может ответить.

* * *

Секст Эмпирик цитировал великого Зенона:

"Если бы женщина была больна и он помог ей, растирая ее тело, - кто счел
бы это постыдным? А если мужчина радует ее другим трением и успокаивает этим
ее желания и она от этого рожает прекрасных детей, - неужели это постыдно?"

* * *

Писатель больше, чем неписатель, думает о жизни. Это, в сущности, и есть
его основное дело - думать "вообще", думать о жизни. Занимаются этим или с
пером в руке, или за пишущей машинкой, или лежа на тахте, заложив руки под
голову. Суть не в том - где и как... Это второстепенная деталь! Главное же и
необходимейшее, как сказано, думать о жизни. Этим писатель и отличается от
инженеров, врачей, рабочих, крестьян, футболистов, артистов, художников и
всех прочих. Их главное дело в другом. О жизни они могут думать только в
свободное время, которого у людей пока не слишком много. А если думать
"вообще" не хочется, и не надо. Беды большой нет. От этого, скажем,
футболист не будет хуже бить по воротам.

Один довольно известный газетчик, выйдя из больницы, рассказывал:

- Рядом со мной на койке лежал Лев Григорьевич из обувной артели. Он от
радикулита маялся. Как-то просыпаюсь я от его стона. Ну, само собой,
спрашиваю:

- Что, Лев Григорьевич, больно?

Он отвечает со стоном:

- Не-е-т.

Недоумеваю:

- А что же вы стонете?

- Было больно. Третьего дня очень больно было.

Надо зарубить себе на носу: уж если стонать, то от сегодняшней боли.

* * *

Про режиссера Хохлова, с сонными глазами посапывающего на репетициях,
актеры Большого драматического театра говорили:

- Хохлов умер, но тело его живет.

А другого режиссера, тоже довольно известного и того же "почтенного"
возраста, актеры прозвали:

- Бодрый маразм!

Вот бы под конец жизни угодить в золотую середину.

* * *

Мишке Софронову дали трешницу. Он сказал:

- На эти деньги я куплю барбарисок и раздам всем хулиганам в классе.
Тогда они меня не будут бить.

И еще: как-то вхожу во двор и вижу такую картину - стоит, подбоченившись,
глухонемой Петька, а перед ним на коленях Мишка. И бьет земные поклоны. Они
сверстники.

- Миша! Миша! - подзываю я коленопреклоненного.

Он поднимается, неторопливо отряхивает штаны и, пригладив хохолок,
подходит ко мне.

- Чего это ты перед Петькой распластался?

- Да так, на всякий случай. Он ведь гроза нашего двора.

Поразительный парень этот Мишка. Очень современен. Далеко пойдет.

* * *

В последней сценической редакции Городничий у Гоголя, как известно,
говорит:

"Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное