могло сейчас успокоительно подействовать на Эрика, кипевшего злобой и
возмущением, - заговорил ласковым, задушевным тоном.
Эрику. - Ну хорошо, мы оба погорячились. Вы же человек с головой, вы сами
понимаете, что к чему. Вы знаете, что компания обязана платить вам
жалованье за ваши лучшие изобретения и больше ничего. Это ваша работа.
Почему вы так расстроены? Что у вас на душе? Скажите мне, - настаивал он.
всем телом, словно от мучительной боли. Но на самом деле он почувствовал,
что напряжение, владевшее им последние два года, внезапно исчезло, и он
как-то сразу изнемог и ослаб. Злость прошла, вместе с нею иссякли и силы,
но боль стала такой острой, что он опасался, как бы у него не хлынули
слезы. Он ненавидел этого толстяка с его крутой волей, однако его ласковый
тон был похож на огонек, вспыхнувший в пещере, окутанной мраком ненависти,
и Эрик чувствовал, что не может уйти от этой притягивающей к себе теплоты,
пусть даже обманчивой и неверной.
что вы создадите новую фирму для производства моего станка. А почему бы и
нет? - добавил он. - Почему бы вам не оставить станок за собой?
заметил Тернбал. - Прежде всего, новые законы о налогах могут в конце
концов задушить новую фирму. И во всяком случае, - подчеркнуто сказал он,
- у меня нет на примете никого, кто мог бы управлять такой фирмой, и так,
как мне нужно, да еще знал бы особенности этого станка.
бы то ни стало выслушать из уст Тернбала всю горькую правду.
чертовски хорошо знаете, что я сам метил на эту должность.
это время я к вам хорошо присмотрелся - вам совершенно наплевать на
интересы предприятия, Эрик, ваше отношение к нему в корне неправильно. Вы
подошли бы к делу, как к научной проблеме. Вы бы стали исследовать, что
такое делец и какие пружинки приводят его в действие. Потом вы бы стали
подражать дельцам-заправилам и случилось бы одно из двух: либо вы
действовали бы плохо и запутались окончательно, либо отлично наладили бы
дело и тогда бросили бы работать на меня. Вы бы немедленно присвоили эту
фирму себе, уж я знаю. Значит, и в том и в другом случае мне бы все время
пришлось быть начеку. Нет, пусть уж лучше кто-нибудь другой отважится
иметь с вами дело. Что же касается Американской компании, то вы тут на
своем месте, на нем вы и останетесь. Мне очень жаль, но это так.
он мучительно бился над этой проблемой и как редко бывали у него минуты
торжества. Он поставил на карту даже свои отношения с Сабиной, он рисковал
ее потерять, так как постепенно становился ей чужим. Он, не задумываясь,
растоптал все надежды и будущее другого человека - Зарицкого. Если б он не
перебил патент у Зарицкого, его купила бы Американская компания или Арни,
и это изменило бы всю жизнь незадачливого изобретателя. И ради чего он
проявлял такую жестокость? - спрашивал себя Эрик. Но сейчас он забыл бы
все, лишь бы добиться одного.
время стоят полки, на которых пылятся мои чертежи и расчеты, и забитый
досками станок, валяющийся где-нибудь на складе. - Он покачал головой. - И
мне кажется, что я смотрю на свою собственную могилу. Послушайте, мне все
равно, какая компания и кто будет ее возглавлять. Только пустите этот
проклятый станок в производство, пусть им пользуются люди! Вы доверяете
Фрэнки Хопперу, так не надо даже новой фирмы, пусть мой резец производит
завод "Гаскон". Умоляю вас, сделайте это, ради бога! - Эрик встал, заранее
не веря в победу, но решив выдержать борьбу до конца. - Ну хорошо, мой
станок в теперешнем его виде не найдет сбыта. Но позвольте мне хотя бы
довести его до такого состояния, когда его можно будет пустить в
производство. Дайте мне поработать над ним еще несколько месяцев, а затем
уж хороните его.
принадлежит. Какой нам смысл давать фирме больше, чем ей полагается, и за
ту же цену?
понимал, чего я хочу. Сначала я думал, что хочу иметь как можно больше
денег. Примерно с месяц назад мне казалось, что я хочу иметь авторитет и
прочное положение. Но мне и в голову не приходило сомневаться в самом
главном... Никогда в жизни я не думал, что мое изобретение положат на
полку.
в корне неправильно. Ну скажите, зачем вам теперь печалиться об этом
станке? Само собой, это ваше дитя. Но поймите же, черт вас возьми, ведь
это и есть успех. Раз компания нашла его ценным, он окупается в стократном
размере. Вот в чем суть, а вы никак этого не возьмете в толк, - жалобно
произнес он. - Вам даже наплевать на прибавку жалованья. И хоть бы вам
дали в десять раз больше, вам все равно наплевать!
чтобы разнести этот дом на куски. Но я не могу, - устало сказал он. - Я
словно парализован.
рубашку, - хихикнул Тернбал, надеясь вызвать у Эрика улыбку, и продолжал
ласковым, но непреклонным тоном: - Ну, идите домой, выпейте чего-нибудь
покрепче, расскажите жене о прибавке и ложитесь спать. А завтра придете ко
мне и скажете, сколько времени вам нужно, чтобы освободить лабораторию для
нашей бухгалтерии. Ужас, как у нас тесно, совсем места не хватает. Ну,
идите же сюда, давайте-ка руку и забудем обо всем, что мы говорили и
думали друг о друге.
застенчивой ребяческой улыбке. Эрик взглянул на него и вопреки своей воле,
вопреки глубокому инстинктивному отвращению пожал теплые пухлые пальцы,
радуясь, что у него есть такой все понимающий друг, хотя он смертельно
ненавидел этого друга и готов был его задушить. Грудь его теснили самые
противоречивые чувства, и, казалось, слезы вот-вот выступят на глазах.
спросил Тернбал.
Эрик.
глазах Тернбала мелькнуло сомнение. Затем на его жирном лице снова
появилась улыбка - он решил принять эти слова за покорность, и оба
молчаливо согласились пока что на этом покончить.
притворил дверь и долго стоял возле нее, спиной к комнате, где все
напоминало ему недавнее прошлое. Здесь в каждую мелочь был вложен его
труд, его переживания, его напряженная мысль. Молчаливый ряд инструментов
был как бы дневником, из которого предстояло вырвать все страницы и
развеять их по ветру.
тихонько провел по ней пальцами. Потом он положил на станок руку и
прижался к ней лбом, медленно и безутешно покачивая головой. Долго он
стоял так, почти не шевелясь. Он думал о Зарицком. Еще недавно он
ненавидел и боялся этого человека. Но как только ему удалось опротестовать
патент, страх и ненависть исчезли, и сам Зарицкий перестал для него
существовать. С беспощадной откровенностью Эрик признался себе, что
никогда и не вспомнил бы о нем.
дня он их смущал, они опасались, как бы он случайно не стал хозяином
положения. И пока существовали эти опасения, он был для них живым
человеком, которого приходилось уважать и с которым нужно было считаться.
И то, что они признавали за ним потенциальную силу, в свою очередь
заставляло его чувствовать себя еще сильнее. Но теперь победа осталась за
ними, они добились ее, даже не вступая в бой, а он раздавлен и уничтожен.
Для них он больше не существует.
утешаться мыслью, что Тернбала и О'Хэйра замучат совесть и страх, который,
говорят, вызывает в победителе его жертва. Это действительно успокоило бы
его самолюбие, и он мог бы тешить себя надеждой, что когда-нибудь роли
переменятся. Но теперь ему было совершенно ясно, что такого не бывает, что
все это лишь миф, созданный побежденными, и с тех пор в него верят только
побежденные, - миф, лживая выдумка, служащая утешением для слабых и
нерешительных, потому что в ней как бы содержится обещание будущей победы
в уплату за немедленную капитуляцию. Нет, победитель всегда только
торжествует, радуется своей добыче и равнодушно хоронит мертвецов. Эрик с
радостью ухватился бы за этот миф, если бы только мог. Но ведь он сам без
труда стал таким же бесчувственным, как Тернбал и О'Хэйр, и если он мог
так бесцеремонно покончить с Зарицким, то, конечно, для Тернбала и
О'Хэйра, после того как они заключили сделку, он, Эрик, утратил всякое
значение. Сегодня, прощаясь с Эриком у лифта, Арни уже смотрел на него как
Корнев Павел
Акунин Борис
Суворов Виктор
Орлов Алекс
Маккарти Кормак
Земляной Андрей