изучала условия, аппаратуру, в чем ей усердно помогал Вячеслав Акимович.
и определить наивыгоднейшую высоту полета. Развернув карту на коленях,
захотела познакомиться с расчетами. Пичуев вынул из кармана блокнот. Она
перелистала страницы, где была указана высота и другие данные, необходимые
для будущих полетов, затем отдала блокнот и, потеплее закутавшись в
платок, сказала:
проверять свои поступки. - Она помолчала, освободила руку из-под платка и
скользнула пальцем по карте. - Так, Вячеслав Акимович. Здесь мы идем
параллельным курсом.
на другом вертолете на расстоянии в три километра. А вдруг и в жизни это
расстояние никогда не сократится? Пути идут рядом, но не вместе.
мысль настолько его взволновала, что он не выдержал и спросил:
закрыл их на карте и сквозь нее почувствовал тепло колена. - Где-нибудь...
пусть не скоро, но все же пойдут вместе? Пойдут? - Не знаю, Вячеслав
Акимович. - Голос Зины дрогнул, но тут же стал твердым. - Линии часто
пересекаются, а потом расходятся в стороны навсегда. Не будем говорить об
этом. Подождем, проверим себя...
прижался щекой. - Я давно все знаю... Может, с той минуты...
сама вам скажу. - Глаза ее потемнели, стали глубокими.
сочувствием, но, так или иначе, помешала дальнейшему разговору. Впрочем,
он бы и остался неоконченным. Еще живы были печальные воспоминания, и Зина
не могла их забыть.
столы с аппаратурой. Внизу, у деревянного барьера тянулись серые, как ужи,
резиновые и свинцовые кабели. На центральном месте в глубокой черной раме
с длинным козырьком поблескивал экран телевизора.
сторожа, а сами ушли проверять телекамеры. Женя строго-настрого приказал
Левке спрятать руки под стол и ни в коем случае телевизор не включать.
включал его поминутно, но после категорического приказа дежурил честно,
наблюдая за тем, чтобы никто не прикасался к аппаратам.
за Левой. Он хорошо помнил историю с "керосинкой" Багрецова, пострадавшей
от Левкиного любопытства.
взглянут, что делает "инспектор справедливости". Вот уж беспокойная натура!
каких распоряжений.
потом потолкуем, - он проводил студентов за барьер.
принялись читать и перечитывать письма от Бабкина, Нади, от других
техников и лаборантов, от радиолюбителей.
яркость и устойчивость изображения, однако случай с Медоваровым вызвал у
них вполне понятный интерес, отнюдь не меньший, чем сама техника передачи
с "места преступления". Ребята обсуждали эту историю, спорили.
из-за него же Толь Толич показал свое истинное лицо, - был молчалив,
рассеян и наконец ушел, чтоб еще раз одному перечитать Тимкино письмо. Он
чувствовал, как сладко щемит сердце. "Дружба есть дружба, и от нее никуда
не денешься", - мысленно повторял он Тимкины слова.
бдительности. Вот когда он понял всю ее сущность. Говорил, что история с
Толь Толичем многому научила. Ведь когда-то Толь Толич нравился ему, уж
больно вежлив, ласковый, и сейчас прикидывается ангелом. А все же Митяй не
верит ему, что исправился. Уснула щука, да зубы целы.
житье, где сейчас "совсем не тот народ", и что "все ангелы-хранители
поперли в турпоход", зарисовывал в альбом пухлые облака.
интересная. Предположим, что мы... это самое... вроде как нарочно, опять
теряем "Альтаир"... Пойдет он гулять по стране. Его тайный глаз видит
жизнь такой, как она есть... На улице, на вокзале... Никто не позирует
перед объективом, не говорит речей. Ясно, что люди не обращают внимания на
обыкновенный ящик, держатся перед ним просто, естественно, ну, вроде того,
как мы уже видели.
со стороны. Представь на минутку, что смотрят на тебя тысячи глаз, а ты их
не замечаешь. Все по-прежнему - те же поступки, те же движения. Люди у
телевизоров глядят и думают: "Грубоватый парень, да и... это самое...
неважное. А ведь, наверное, студент, комсомолец..."
расположен шутить. Почему-то сразу представился экран телевизора, а на нем
- крохотный Митяй зевает. "Чепуха все это, Левкины бредни", - подумал он,
но вдруг его охватило чувство какой-то настороженности, сладкая дремота
исчезла сразу же.
продолжал фантазировать Левка, - что "Альтаир" стоит где-нибудь рядом, а
мы его не замечаем. Ссоримся, говорим друг другу всякие обидные вещи,
злословим насчет друзей... Все это мы делаем на улице и в парке, в
коридорах института, будто так и должно быть. А на телевизорах все видно,
все слышно. - Он хлопнул по щеке ладонью. - Ох, ребятки, стыд-то какой!
невольно посмотрел на гору, где был установлен "Альтаир". Зная, что
аппарат выключен и объектив его направлен в другую сторону, Митяй все же
испытывал неприятность. "Проклятый Левка, эдак можно и сна лишиться!"
большие ладони. - Глупая привычка.
здравого смысла она ничем не подкреплена. Однако Митяй уже заволновался.
демонстрируют на экранах тысяч телевизоров. Это хоть кого расстроит.
места телевизионные камеры и объявить, будто в любой момент может
состояться телепередача - ну, предположим, "Прогулка по улицам". Пусть
каждый тогда представит себя на экране. Вот это будет жизнь! Абсолютная
вежливость, предупредительность, улыбки направо и налево. У трамвайной
остановки никто не станет толкаться, мужчины пропустят женщин вперед, а
наши ребята, студенты, войдут в вагон тихо, спокойно и самыми последними...
мчались к трамвайной остановке. Что греха таить, и сам не отставал.
растерянных пассажиров, ранее вошедших в вагон, мгновенно занимали все
места.
чувствовал, как горячая, пунцовая краска приливает к щекам. Он видел в
трамвае себя и ребят. Почему-то вспомнилось лицо немолодой женщины,
повязанной теплым пуховым платком. Да, тогда она смотрела на них с явной
укоризной, и Митяй подумал, что если бы осуществилась безумная Левкина
фантазия, то многие тысячи зрителей глядели бы на эту сцену точно с таким
же выражением лица.
исчезнут и грубое слово и глупая шутка. Правда, Митяй? - спросил он с
невинным видом.
одинокое деревцо на горе. - У нас, в стенах института, все ребята
считаются примерными, дисциплинированными. Сам понимаешь, никто из них не
будет мчаться по коридору, с криком протискиваться в двери аудитории.
поднял голову. - Так приучены с детства, когда мы были еще
первоклассниками. Ведь за нами все учителя следили: "Как сидишь? Как перо
держишь?" Всюду их глаза. Никуда не скроешься...