ночи! (фр.)
мудрой, лучше б не произносить этих слов. Напрасно дала она мне такой совет.
Добро бы ей оставить меня в покое, и я предавалась бы своим мыслям, мирным,
безразличным, равнодушным и не связанным с тем лицом, какое она предписывала
мне забыть.
забыть его, - умные головы! Они открыли мне, до чего он добр; они сделали
моего милого чудака в глазах моих безупречным героем. И еще распространялись
о его любви! А я до того дня и не знала, умеет ли он вообще любить!
нежности, порывы чувства, мягкость, находившую на него теплой волной, и
состраданье, проступавшее в душе его ранней росой и иссушаемое гневливым
жаром, - вот и все, что я видела. А эти двое, преподобный отец Силас и мадам
Бек (я не сомневалась, что они сговорились), приоткрыли мне святыню его
сердца, показали детище его юности, великую любовь, столь крепкую и
безграничную, что она насмеялась над самой Смертью, презрела похищение
плоти, прикрепилась к бестелесному духу и победно и верно бдит над гробом
вот уже двадцать лет.
преданность, посвятив лучшие порывы души цели самоотреченного служения и
жертвуя собою безмерно; он лелеял тех, кем некогда она дорожила, он забыл о
мести и взвалил на себя крест.
видела ее воочию. Я поняла, что она очень мила; таких девушек я то и дело
встречала в школе у мадам Бек - флегматических, бледных, тихих,
бездейственных и мягкосердечных; глухих ко злу и не согретых огнем добра.
фантазия ими ее наделила. Если на чело ее падал отблеск божественного нимба,
я-то знаю, чей мечтательный взор первым различил над нею это сиянье.
меня вечная угроза? Но как же быть с благотворительностью, поглощавшею все
средства? Как же быть с сердцем, клятвой обреченным на ненарушимую верность
усопшей?
вопросами? Они обескуражили, озадачили и неотвязно мучили меня. Целую неделю
я засыпала по ночам и просыпалась по утрам с этими вопросами. И они смутно
тревожили меня даже во сне. И решительно никто не мог мне на них ответить,
кроме маленького смуглого человечка в бандитской феске и ветхом и пыльном,
выпачканном чернилами сюртучке.
сдавалось, что теперь, когда я все знаю, лицо его тотчас приоткроет предо
мной новую, интересную и ясную страницу; я мечтала по нему удостовериться в
странной его приверженности, отыскать следы полурыцарственного,
полумолитвенного поклонения, о котором толковал отец Силас. Он стал святым
мучеником в моих глазах, и таким мне хотелось теперь его встретить.
проверить свои новые впечатления. Да. Я удостоилась свидания со "святым
мучеником" - свидания не торжественного, не чувствительного, отнюдь не
библейски-возвышенного и весьма оживленного.
безмятежным правлением мадам Бек, каковая in propria persona* давала один из
безупречных своих и весьма поучительных уроков, - этот мир, говорю я, был
нежданно нарушен безумным вторжением сюртучка.
ответственности присутствием мадам Бек, убаюканная мерными переливами ее
голоса, наставляемая и услаждаемая ясностью ее объяснений (преподавала она и
впрямь хорошо), я рисовала, склонясь над своим бюро, точнее, копировала
затейливую гравированную надпись, уныло доводя мою копию до полной
неотличимости от образца, в чем я и полагала задачи искусства. И - странное
дело - я извлекала из этих трудов высшее наслаждение и научилась
воспроизводить витиеватые китайские письмена на стали или меццотинтовых
пластинах, создавая произведения, приблизительно столь же ценные, как
вязанье, хоть в те времена я очень с ним носилась.
сокрушающая рука. Самое меня согнали, стряхнули со стула - так раздраженная
кухарка выбрасывает из коробочки для специй завалявшийся на дне одинокий и
сморщенный миндальный орешек. Бюро и стул разъехались в разные стороны. Я
поспешила на выручку своим мебелям.
помещения, соседствующего с классом и используемого обыкновенно только для
уроков пения и танцев, - и водрузили столь непререкаемо, что и отдаленной
надежды не осталось у нас вернуться восвояси.
видимо, я должна сказать - джентльменов, - первого черноволосого, другого
светлого; первый был вида сурового, как бы военного, и в сюртуке с галунами,
второй небрежной одеждой и развязностью манер скорее походил на поклонника
изящных искусств. Оба блистали великолепием усов, бакенбард и эспаньолок.
Мосье Эманюель держался от них в некотором отдалении. Лицо его пылало
гневом; жестом трибуна он выбросил руку вперед.
не лжец. Соблаговолите ответить, в полную меру способностей ваших на
вопросы, какие они вам предложат. Вам придется написать и композицию на ими
выбранную тему. Они считают меня бесчестным обманщиком. Якобы я сам пишу
эссеи и собственные работы подписываю именами своих воспитанниц и похваляюсь
их успехами. Вам должно снять с меня это обвинение.
Оказалось, что двое холеных, усатых, язвительных господ не кто иные, как
профессора колледжа, мосье Буассек и Рошморт, педанты, снобы, скептики и
насмешники. Мосье Поль опрометчиво показал им один из моих опусов, которого
самой мне вовсе не хвалил и вообще не упоминал. Я думала, он про него и
забыл. Тот эссей ничем не был примечателен, он казался примечательным лишь в
сопоставлении с обычными изделиями иностранных учениц, в английском
заведении его бы и не заметили. Мосье Буассек и Рошморт сочли за нужное
подвергнуть сомнению его подлинность и заподозрить подлог. Мне предстояло
доказать свое авторство и подвергнуться экзаменационной пытке.
едва сумела отличить Меровея{391} от Фарамона. Меня пытали множеством
"измов", а я в ответ лишь трясла головой либо произносила неизменное "Je
n'en sais rien"*.
одну-две темы, очень мне знакомые, над которыми мне случалось часто
размышлять. Мосье Эманюель, дотоле мрачный, как зимнее солнцестояние, слегка
повеселел, решив, что наконец-то я покажу себя хотя бы не дурой.
хватало слов. Я не могла или не хотела говорить - сама не пойму, что со мною
сделалось, отчасти я разобиделась, отчасти разволновалась.
- обратился к собрату, шепнув ему на ухо:
таких, как вы".
в глазах его затаился страстный и горький упрек. Он не поверил в то, что я
совершенно лишена здравого смысла, и думал, что я просто заупрямилась.
выдавила:
заметили, я идиотка.
язык за зубами; язык мой - враг мой. Увидев, как судьи победно
переглядываются, а потом казнят взорами мосье Поля, услышав предательскую
дрожь в собственном голосе, я бросилась к дверям и разразилась слезами. Я
испытывала не столько горечь, сколько гнев. Будь я мужчиной, я тотчас
вызвала бы этих двоих! Таковы были мои чувства, но я ни за что бы их не
выдала!
ученицы! Тема была классическая. Трактат, который диктовал мосье Поль и
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Марко Джон
Никитин Юрий
Смоленский Вадим
Громыко Ольга