куда попал воевать Феликс Боярчик. Все при деле, все у всех есть, потери,
правда, большие, но они и по всему фронту немалые -- война. Вот
"неоправданные потери" -- с этим делом посложней, актики шелковой ниткой не
сошьешь да в штаб фронта не пошлешь. Мозгой шевели, выкручивайся. По
цепочке, снизу вверх мольба катится, по ступенькам сверху вниз скачет --
прыгает ответ: "А мне какое дело? Орудия бросить сумели? Сумейте и
выкрутиться!.."
ему Бог здоровья, помог, собрал по своим машинам с утиль-сырьем стволы,
щиты, станины -- все собрал, все сделал, за все отчитался -- два новых
орудия на передовую едут -- батарею пополнить, но кустами забросано еще одно
орудие, таится, ржавеет без колеса. Майор-помидор Христом-Богом клянется:
нет у него колес, все есть, но колес нету, потому как при любом крахе, при
любом повреждении орудия колесо непременно отпадет, укатится, травой
зарастет. Древние, литые колеса совсем неуязвимы были, но и нонешние,
легкоходные, гусметик этот самый, будь он неладен -- как ты его ни бей --
выпучится, колеса вприпрыжку, пританцовывая, прихрамывая, катят орудие -- и
не сгорели на этот раз. Изобрел же какой-то асмодей этот гусметик! Еврей
либо опять же немец хитроумный дошел, допетрил до этакой непобедимой химии.
Тишайший командир четвертой батареи, потупив взор, сказал командиру
третьего, бесколесного орудия, Азату Ералиеву:
Я сделать больше ничего не могу...
родня русская. И от всех союзом живущих наций командир орудия чего-нибудь да
отхватил, от татарина -- жестокости, от башкир -- лукавства, от русских --
вороватости.
пристроился к сосне, поливает корни деревьев, зевает и в то же время с
дежурным по батарее, с новеньким солдатом беседует:
наговаривая так, застегивая ширинку, Азат Ералиев как бы ненароком к
третьему орудию приближается, на котором уж и маскировка успела подвянуть,
листья пожелтели, свернулись. Как бы нечаянно отбросив ногой кусты, Ералиев
сраженно молвил:
деле нет колеса у орудия. Хотел удивиться и не успел. Ералиев уже тряс его
за отвороты бушлата так, что голова у Феликса Боярчика вот-вот от шеи
оторвется.
выскочившим на крик батарейцам чуть не плача: -- Колесо! Колесо
спе-о-орли-и!
отдела, молодой, конопатый старший лейтенант при трех уже орденах -- не
обходил комбриг своих помощников ни наградами, ни довольствием -- допрашивал
разгильдяя, проспавшего колесо боевого орудия. Допрашивал особняк,
допрашивал, надоело ему это делать, и он раздраженно бросил ручку на стол:
это в новоляленской школе проходил, там спецпереселенцев тоже настойчиво
учили родину любить. -- Феликс Боярчик, награжденный за участие в боях
медалью "За отвагу", взял ручку и написал то, чего от него требовали.
быть, вспомнил, кто он и к какому месту приставлен, почуял, что крепкое
обоснование можно делу дать:
-- передразнил Боярчик особняка, понимая, что бояться ему больше нечего. --
Вам бы с вашей, доблестно сражающейся хеврой, среди тех кулачков пожить бы,
хоть немножко от парши кожной и внутренней очиститься.
разгоревшимися на бледном и нежном лице, мальчишка, с той незащищенностью во
всем облике и непоколебимой уверенностью в незыблемости добра на земле,
дерзил ему, начальнику особого отдела гвардейской бригады! Да перед ним
офицеры, гренадеры бравые -- в галифе мочатся!
но правый, можно штрафную взамен смерти получить, а можно и...
скорее и дальше уйду от такой мрази, тем мне легче будет.
растаптывать растоптанного, не боюсь я тебя, как видишь. Ты и сам всего
боишься. Бояться надо не тебя, а тех, кто таких, как ты, породил.
охолонет, успокоится, покорится, Феликс на ходу уже продолжал дерзить:
только прожаркой, как вшей...
от рождения и... -- дежурный волок из землянки особняка упиравшегося, в
истерику впавшего солдатика. -- И бригада ваша говенная, трусливая,
подлая!..
разгильдяя судили в его же подразделении. Трибунал явился полевой,
подвижный, негромоздкий. Побаиваясь близко бухающей передовой, дело свое
трибунал произвел быстро и умело. Подсудимый был вял, подавлен, на вопросы
отвечал не юля, не запираясь, сожалел только, что командир батареи ни до
суда, ни после суда на глаза не появился -- он бы ему сказал, что ось-то у
орудия ржавая, давно провоевали колесо-то, но умелый, аккуратный командир в
четвертой батарее от суда уклонился. А вот Азат Ералиев сочувствовал
Боярчику, жалел его, попросил, чтобы обедом осужденного накормили, чтобы
пайка полностью в желудок бойца попала, Боярчик сказал командиру орудия про
ржавую ось. "Ишь ты, какой наблюдательный! Токо раньше надо было о своих
наблюдениях доложить, тогда я бы на твоем месте был, а теперь ешь суп и не
мяукай..."
полную кружку водки -- пробить дыру в середке, -- сказал. Подсудимый выпил и
малое время спустя свалился на землю. Когда проснулся -- третьего орудия в
лесном закутке уже не было.
батарее, бросили, и он болтался без дела.
землянки командира батареи.
Феликса Боярчика отвезли в тыл, на окраину деревни, в то место, куда
сгонялась, свозилась, доставлялась преступная публика. Вот тогда-то,
прощаясь с ним за руку, сочувственно сказал один конвоир с четвертой
батареи:
отворотился, ускорил шаг.
работяги Зеленцова, слова его не пропали втуне.
заканчивался в тяжелой тревоге и неведении: будут завтра живые люди,
населявшие клочок земли, волей провидения выбранный ими для избиения друг
друга, или не будут. Сотрясенный, выжженный, искореженный, побитый,
настороженно погружался плацдарм в ночь.
сами себя доведшие до исступления и смертельной усталости люди спали,
прижавшись грудью к земной тверди, набираясь новых сил у этой, ими многажды
оскорбленной и поруганной планеты, чтобы завтpa снова заняться избиением
друг друга, нести напророченное человеку, всю его историю, из рода в род, из
поколения в поколение, изо дня в день, из года в год, из столетия в столетие
переходящее проклятие.
может, с нее, с той, незащищенной, братьями преданной жизни, все и
начинается? Или начиналось? Может, более сильный брат вырвал возле пещерного
огня кусок мяса у брата более слабого -- и никто того не защитил?
спросил Булдаков. -- Да-а-аааа, ситуация!.. Однако, пока жив -- живи.
Шорохов.
Андреев Николай
Орлов Алекс
Корнев Павел
Каменистый Артем
Маккарти Кормак
Орлов Алекс