Чтение 99–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

- А что? Почему вы удивляетесь?

- Потому что... Нет, плов так не едят. У вас можно вымыть руки?

Разумеется, мигом появилась вода, мыло, полотенце.

- А ну, товарищ Толстунов, и вы!

Не раскатывая засученных рукавов, Панфилов снова сел к столу, запустив
пальцы в блюдо, слепил шарик плова и отправил в рот. Чмокнув заблестевшими
губами, он воскликнул:

- Вкусно!.. Черт возьми, как вкусно!

Бозжанов восхищенно на него смотрел. Толстунов тоже начал действовать
щепотью. Панфилов опять хитро прищурился:

- А другим, товарищ Толстунов, указывать мы не будем.

Другими были мы, люди монгольской крови, которым принадлежал этот
обычай. Конечно, мы охотно последовали примеру генерала, умылись и стали
есть плов руками, как едали наши деды и отцы.

После плова был подан самовар. Все опять вымыли руки, закурили.
Панфилов стал перелистывать мои записи.

- Тяжеленько приходилось, - произнес он. - Даже про самого последнего
вашего бойца, товарищ Момыш-Улы, про какого-нибудь солдата-замухрышку,
надобно сказать: герой! Не так ли?

По своей манере словно рассуждая сам с собой, он продолжал:

- Да, не страшно помирать, когда выросло такое поколение. А впрочем,
еще поживем, повоюем, погоним немца от Москвы. Тогда, товарищи, не
забудьте еще раз пригласить на плов.

Выпив стакан чаю, Панфилов заторопился, выбрался из-за стола. Однако
перед тем как уехать, он опять вернулся к делу:

- Завтра с утра, товарищ Момыш-Улы, начинайте изучение маршрутов. Пусть
командиры рот пройдут по маршрутам. Промерят шагами. Может быть, даже и со
взводами.

Он подумал.

- Нет, с утра не ходите. Проведите сначала сбор на месте. Сбор по
тревоге. Просмотрите у бойцов боеприпасы, подгонку снаряжения. Глядишь, у
кого лямка оторвана, у кого сапог худой. Пора этим заняться. Надо, чтобы
до вашего возвращения люди привели себя в порядок. Лямки пришить, сапоги
залатать, патроны пополнить. А петом снова проверка, сбор по тревоге...

Его наставления были, как всегда, практичными. Он входил во всякие
мелочи нашего воинского житья-бытья. Услышав мое "есть!", он надел
полушубок, попрощался.

Мы проводили генерала. Бозжанов еще долго поглядывал в окно вслед
унесшейся кошевке.

3. СЕКРЕТ ЧИСТОГО БРИТЬЯ

В течение двух-трех дней мы отработали задачу. По всем пяти
направлениям прошли взводы, промерили маршруты солдатскими шагами. Был
составлен документ, в котором мы указали расстояния, расчет времени на
сбор, на движение, на развертывание.

Тихим студеным утром, лишь занялся поздний ноябрьский рассвет, я верхом
на Лысанке повез эту бумагу в штаб дивизии. Присыпанная снегом обочина
проселка была звонкой, отчетливо цокали подковы, порой с хрустом
проламывая тонкий белесый ледок на просушенных морозом лужицах.

Вот и деревня Шишкине, где обосновался штаб Панфилова. Там мне передали
распоряжение генерала: принести документ лично ему. Я пошел в избу, где
жил Панфилов.

Пожилой солдат-парикмахер, честь честью обряженный в белый халат, брил
командира дивизии.

- Входите, сейчас освобожусь. Присаживайтесь, - сказал Панфилов. -
Товарищ Зайченко, поспешайте.

- Еще машиночкой пройдусь по шее... Подмоложу сзади.

- Нет, нет. До следующего раза.

Парикмахер неодобрительно крякнул. Исчерна-загорелая шея Панфилова
действительно уже поросла седоватым пушком. Казалось бы, еще совсем
недавно, в первые дни затишья, я видел ее начисто остриженной. Да, ведь
уже больше двух недель длится передышка.

С едва слышным шелестом бритва снимала белоснежную пену со щек
генерала. Обнажились глубокие складки вокруг рта. Постепенно от пены
очищался подбородок твердого рисунка, упрямый, крутой. Еще движение бритвы
- и стала видна мягкая выемочка в середине подбородка.

- Когда же, товарищ генерал, по-серьезному займемся? - спросил
парикмахер.

- Вот заработаем гвардейскую, тогда подмоложусь. Предамся в ваши руки.
Обещаю.

Панфилов шутил. Однако и в шутке, как известно, приоткрывается душа.
Недавно несколько особо отличившихся дивизий Красной Армии получили звание
гвардейских.

- Но и вы мне обещайте, - продолжал Панфилов, - в такой день, если он
придет, не оставлять меня небритым. Пусть хоть земля ходуном ходит, а
вы...

Генерал лукаво прищурился. Мне вспомнился его рассказ о том, как
немецкие танки, ворвавшиеся в Волоколамск, приблизились к штабу дивизии.
"Обстановочка, товарищ Момыш-Улы, была та"... Следовало успокоить мою
штабную публику. Решил побриться, вызвал парикмахера. А на улице грохот,
пальба... Парикмахер бросил бритву, кисточку, сбежал... Но ничего, еще
часика три там продержались".

- А вы, товарищ Зайченко, должны оправдать свою фамилию.

Парикмахер обиженно опустил бритву.

- Товарищ генерал, опять вы... Уже добрались и до фамилии...

- Нет, вы меня не поняли. Я сказал: оправдать свою фамилию. Репутация у
зайца неважнецкая, но на самом-то деле...

Панфилов выпростал руку из-под подвязанной вокруг ворота салфетки, его
сухощавые пальцы сложились щепоткой, как бы что-то ухватив.

- На самом-то деле у зайчишки мужественное сердце. Доводилось вам
слышать, товарищ Момыш-Улы, что заяц-степняк выдерживает взгляд орла?

- Да, я человек степной. Слышал.

- Видите, не выдумал... Мне говорили так: нацелившись, птица гадает с
высоты на зайца. А тот глядит на хищника и задает стрекача только тогда,
когда орлу-зайчатнику уже поздно менять направление. Вот он каковский,
серенький заяц! Чего же обижаться?

Бритье закончено. Свежо блестят спрыснутые одеколоном смуглые щеки
генерала.

Парикмахер складывает свое походное хозяйство. Панфилов смотрит в
зеркало, касается пальцами выбритой кожи.

- Чистенько. Отлично. - И обращается ко мне: - Вам известен, товарищ
Момыш-Улы, секрет чистого бритья? Думаете, лишь острое жало? А ну, спросим
у мастера.

Парикмахер прокашлялся.

- Намылка много значит.

- Не угодно ли: намылка. Этому меня еще в первую войну учили старые
солдаты: намыливай и намыливай. И еще намыливай.

- А в Литве, - сказал парикмахер, - работают, товарищ генерал, так:
мастер намылит, а потом еще втирает пальцами.

- Втирает? - Панфилов рассмеялся. - Вы слышите, товарищ Момыш-Улы? А?

Он вновь погладил подбородок, застегнул воротник кителя, встал. Я тоже
поднялся.

- Одним словом, победа куется... - Генерал прищурился. - До бритья. До
первого касания бритвы. Вы меня понимаете?

Разумеется, я понимал: о чем бы он ни заговорил, его мысль возвращалась
к предстоящему сражению. Неотступное размышление, вынашивание идеи боя -
иных слов не подберешь, чтобы выразить состояние Панфилова.

Он повернулся к парикмахеру:

- Так, значит, обещаете? Ну, по рукам! Спасибо! Идите.

Мы остались вдвоем. Панфилов оглядел меня.

- Вы, кажется, в обновочке?

Действительно, я приехал в новой стеганке, слегка суженной в манжетах и
ушитой в талии. Перехваченная поясным ремнем, она, эта телогрейка,
конечно, отличалась от обычного грубого ватника.

- Замечаете, - продолжал Панфилов, - что в последнее время командиры у
нас стали франтоваты? Добрый знак! Ну-с, привезли грамотку?

Я подал генералу документ. Панфилов развернул бумагу, долго
всматривался.

На столе лежала раскрытая коробка папирос. Рука генерала потянулась
туда, он взял папиросу, стал разминать в пальцах, спохватился, протянул
коробку мне:

- Закуривайте, товарищ Момыш-Улы.

На свет из кармана его кителя появилась поблескивающая никелировкой
зажигалка.

- Уж и бензин первостатейный, - сказал он, - а иной раз все-таки
капризничает. Штучка с секретом.

На минуту зажигалка спряталась в его сжатой ладони. Панфилов продолжал
читать схему. Потом высек огонь. Мы задымили.

- Рекогносцировку на конечных пунктах делали?

- Да, товарищ генерал.

- Кто делал?

- Командиры рот. А на четвертом и на пятом направлениях побывал и я.

Генерал задал еще несколько вопросов, потом ласково похлопал меня по
плечу. Видимо, документ его удовлетворил. Впрочем, следует сказать
сильнее: доставил удовольствие. Ведь если подчиненный понял, схватил твою