Пусть приходят!
осмелится выступить против такой силы, как союз всего народа! И
это-сумасшедший? Вы сказали прекрасные слова, мой друг! Я считаю за честь
быть вождем таких людей, как вы.
Джорджа и поднес ее к губам, потрепал лошадь по холке, словно его
восторженная преданность лорду Джорджу распространялась даже на его коня.
Затем он развернул знамя и, гордо размахивая им, снова принялся шагать взад
и вперед.
снял шляпу и, взмахнув ею над головой, горячо пожелал Барнеби всего
хорошего; затем поскакал галопом по дороге, сердито оглянувшись, чтобы
убедиться, следует ли за ним его слуга. Честный Джон, пришпорив лошадь,
двинулся за ним, еще раз посоветовав Барнеби уходить отсюда и сопровождая
свои слова выразительной жестикуляцией, в ответ на которую Барнеби только
отрицательно мотал головой, - этот диалог без слов продолжался до тех пор,
пока Джон не скрылся за поворотом.
своего поста и счастливый вниманием и поощрением вождя, ходил как в каком-то
блаженном сне. На душе у него было так же светло, как светел был Этот
солнечный день. До полного счастья ему недоставало только одного: ах, если
она могла бы видеть его сейчас!
ветерок играл длинными волосами Барнеби, весело шелестел в складках знамени
над его годовой. В этих звуках, в ритме их было что-то свежее и привольное,
совершенно гармонировавшее с настроением Барнеби. Никогда в жизни не был он
так счастлив, как сейчас.
думая о том, что вот сейчас он сторожит настоящее золото, как вдруг увидел
вдали несколько человек, бежавших к дому. Они размахивали руками, точно
предупреждая его обитателей о какой-то близкой опасности. Их жесты
становились все энергичнее, и когда бегущие были уже так близко, что их
можно было услышать, передние закричали, что сюда идут солдаты.
вокруг древка. Сердце у него сильно билось, но в этом сердце было не больше
страха, чем в том куске дерева, которое он сжимал в руках, и ни на миг не
пришла ему в голову мысль о бегстве. Вестники промчались мимо, предупредив
его об опасности, и быстро вошли в "Сапог", где поднялась невероятная
суматоха. Поспешно запирая окна и двери, обитатели дома взглядами и знаками
убеждали Барнеби бежать, не теряя времени, кричали ему это много раз, но он
в ответ только сердито качал головой и оставался на своем посту. Видя, что
его не уговоришь, они махнули на него рукой и поспешно покинули дом, оставив
в нем только одну старуху.
а не порождена фантазией перепуганных людей. Но не прошло и пяти минут после
ухода всех из "Сапога", как на пустыре появилось множество людей, которые
быстро приближались. Сверкавшее на солнце оружие и позументы, мерное и
стройное движение (все они шагали, как один человек) указывали на то, что
это солдаты. Через минуту-другую Барнеби уже ясно увидел, что это большой
отряд гвардейской пехоты. Его сопровождали какие-то двое мужчин в штатском,
а в арьергарде - небольшой отряд конницы, человек семь-восемь, не больше.
никакого шума, не проявляя ни малейшего возбуждения или беспокойства.
Разумеется, так всегда двигались регулярные войска, и это знал даже Барнеби,
но ему, привыкшему за последние дни к шумному и буйному поведению
необузданной толпы, зрелище это показалось особенно внушительным и несколько
смутило его. Однако он стоял на своем посту все так же твердо и без страха
смотрел на солдат.
Командовавший ими офицер послал вестового к конному отряду, и один из
кавалеристов тотчас подъехал к нему. Они обменялись несколькими словами,
поглядывая на Барнеби, а Барнеби сразу узнал того самого кавалериста,
которого он в Вестминстере вышиб из седла. Офицер отпустил его, и
кавалерист, отдав честь, поскакал обратно к своим товарищам, которые
выстроились невдалеке от пехоты.
глухой стук прикладов о землю и резкое, частое бряцание шомполов в стволах,
хотя грозный смысл этих приготовлений был ему неумолимо ясен. За первым
приказом последовал второй, и отряд в один миг, вытянувшись цепочкой,
окружил дом и конюшни на расстоянии каких-нибудь шести ярдов - по крайней
мере так казалось Барнеби, когда он увидел их перед собой. А кавалеристы
остались на том же месте.
остановились подле офицера, один - справа, другой - слева. Один достал
объявление властей и прочел его вслух, после чего офицер приказал Барнеби
сдаться.
древком вход. В мертвой тишине снова прозвучал голос офицера, Приказывавший
ему сдаться.
обегая глазами ближайший ряд солдат, поспешно выбирал, на кого из них
обрушить первый удар, когда они начнут атаку. Встретясь взглядом с одним из
них, стоявшим посредине, он решил сбить с ног именно его, хотя бы это стоило
ему жизни.
бешеный, во все стороны. Двое солдат уже лежало на полу у его ног; тот, кого
он себе наметил, упал первым, и от Барнеби это не ускользнуло даже в пылу
жаркой схватки. Еще удар, еще! Затем он упал сам, сбитый с ног сильным
ударом приклада в грудь (падая, он еще видел над собой этот приклад), и, в
полубеспамятстве, оказался в руках врагов.
осмотрелся. Грип, втихомолку трудившийся над чем-то целый день и удвоивший
энергию, когда на него перестали обращать внимание, успел разворошить всю
солому, служившую Хью постелью, и своим железным клювом разрыть
свежевскопанную землю под ней. Яма была до краев заполнена набросанными туда
в беспорядке вещами и только едва присыпана сверху землей. Золотые кубки,
ложки, подсвечники, гинеи - вот какое богатство сейчас открылось взорам
солдат.
унесли наполненный мешок. Барнеби надели наручники, связали его и, обыскав,
отобрали то, что нашли при нем. Никто его не допрашивал, не ругал, не
проявлял к нему особого интереса. Тех двоих, кого он оглушил ударами,
товарищи унесли так же безмолвно и деловито, как выполнялось все. Наконец,
оставив Барнеби под надзором четырех солдат с примкнутыми штыками, офицер
стал лично руководить Обыском в "Сапоге" и примыкающих к нему службах.
солдаты снова построились и двинулись в обратный путь, уводя с собой
арестованного.
всеобщее внимание. Как ни быстро они двигались, он успевал увидеть, что люди
подбегали к окнам и высовывались из них, чтобы поглядеть хоть вслед ему. По
временам за головами и плечами солдат он замечал чье-нибудь
напряженно-любопытное лицо; люди, глазели на него с козел экипажей. Но,
окруженный со всех сторон солдатами, он ничего другого не мог видеть. Даже
уличный шум доходил до него как-то глухо, а воздух был душный и жаркий, как
в печи.
солдаты идут в ногу, в полном порядке и никто не смотрит на него, никто как
будто не замечает его присутствия, так что не верится даже, что он - их
пленник. Но стоило этому слову промелькнуть в мозгу Барнеби, и он
почувствовал, как наручники жмут ему руки, как режет плечи веревка.
Заряженные ружья были наведены на него, холодные, блестящие острия штыков
повернуты к нему, и при каждом взгляде на них у него, беспомощного и
связанного, кровь холодела в жилах.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
знал, как возбуждает народ появление на улицах солдат, и хотел избежать
этого. Он из человеколюбия старался не допустить никаких попыток отбить
арестованного, ибо они неизбежно повели бы к кровопролитию и жертвам: если
бы сопровождавшие солдат представители гражданской власти потребовали, чтобы
он отдал приказ стрелять, погибло бы, вероятно, много ни в чем не повинных
людей, привлеченных к месту стычки праздным любопытством. Он вел свой отряд
со всей возможной быстротой, с похвальной осторожностью избегая людных улиц,
выбирая те, где, как он думал, можно встретить меньше разнузданной черни.
Благодаря этим разумным мерам они беспрепятственно добрались до казарм,
перехитрив толпу бунтовщиков, собравшуюся на одной из главных улиц, где, по
их расчетам, должны были пройти солдаты. Барнеби уже давно сидел в
заключении, ворота казарм были заперты и у всех выходов для пущей
безопасности поставлен двойной караул, а обманутая толпа, собравшаяся, чтобы
отбить арестованного, все еще стояла на улице в ожидании.
каменным полом, сильно пропахшее табачным дымом, несмотря на то, что здесь
гулял сквозной ветер. Вся мебель состояла из широчайших деревянных нар, на
которых могли поместиться человек двадцать. Несколько полураздетых солдат
слонялись тут без дела, ели что-то прямо из жестянок. На выбеленных
известкой стенах висела рядами на колышках всякая военная амуниция. Человек