фонариками, висящими "на тонкой нити времени, протянутой в уме".
дымно вспыхивают в темноте.
много новых знакомых - жен летчиков в Крыму и на Дальнем Востоке... Так
же, как они, я волнуюсь, когда в отряд приходят новые машины. Так же, как
они, я без конца звоню в штаб отряда, надоедаю дежурному, когда Саня
уходит в полет и не возвращается в положенное время. Так же, как они, я
уверена, что никогда не привыкну к профессии мужа, и так же, как они, в
конце концов, привыкаю. Это почти невозможно, но я не оставляю своей
геологии, хотя старенькая профессорша, которая до сих пор зовет меня
"деточкой", утверждает, что "не выйди я замуж, да еще за летчика, давным
давно получила бы кандидата". Она берет свои слова обратно, когда поздней
осенью 1936 года я возвращаюсь в Москву с Дальнего Востока с новой
работой, которую я сделала вместе с Саней. Аэромагнитная разведка! Поиски
железных руд с самолета.
заброшенном, покинутом доме горит по ночам загадочный свет и длинные,
тонкие полоски пробиваются между щелями заколоченных ставен, так в далекой
глубине Саниных мыслей и чувств я вижу свет арктических звезд, озаривших
его детские годы. Закрыты, заколочены ставни. Но светлые полоски
пробиваются, падают на дорогу, по которой мы идем, то находя, то теряя
друг друга.
факт - десять суток мы проводим под одной крышей, не расставаясь ни днем,
ни ночью. Мы завтракаем, обедаем и ужинаем за одним столом. Мы видим друг
друга в дневные часы - говорят, что есть женщины, которым это не кажется
странным.
четыре.
путешественник по призванию, по страсти. Только путешественник мог
спросить, сколько лет рыбе, которую мы съели за обедом.
путешественники так стесняются, когда дарят цветы. Только путешественники
так свистят и думают о своем и по утрам мучают своих жен зарядкой из
двадцати четырех упражнений.
характерный возраст. Один родится сорокалетним, а другой на всю жизнь
остается мальчиком девятнадцати лет. Ч. такой, и ты - тоже. Вообще многие
летчики. Особенно те, которые любят перелетать океаны.
о том, как жизнь моего отца, которую Саня сложил из осколков,
разлетевшихся от Энска до Таймыра, попала в чужие руки. Портрет капитана
Татаринова висит в Географическом обществе, в Арктическом институте. Поэты
посвящают ему стихи, в огромном большинстве довольно плохие. В БСЭ
помещена большая статья о нем, подписанная скромными инициалами Н.Т. Его
путешествие вошло в историю русского завоевания Арктики наряду с
путешествиями Седова, Русанова, Толя...
имя его двоюродного брата, почтенного ученого-полярника, пожертвовавшего
всем своим состоянием, чтобы организовать экспедицию "Св. Марии", и
посвятившего всю свою жизнь биографии великого человека.
просторах" издается каждый год для детей и для взрослых. В газетах
сообщается о каких-то "ученых советах" под его председательством. На
"ученых советах" он произносит речи, и в этих речах я нахожу следы старого
спора, окончившегося в тот день и час, когда женщину с очень белым лицом
вынесли на холодный каменный двор и навсегда увезли из дома. Но нет, еще
не кончился этот спор! Недаром же почтенный ученый не устает повторять в
своих книгах, что в гибели капитана Татаринова виноваты "промышленники" и,
в частности, некто фон Вышимирский. Недаром почтенный ученый приводит
доводы, которыми некогда пытался уличить во лжи школьника, разгадавшего
его тайну.
водоемы. Он возит почту Иркутск-Владивосток и счастлив, когда удается за
двое суток доставить во Владивосток московские газеты. Он получает звание
пилота второго класса, и не он, а я оскорблена за него, когда он просит -
в который раз! - отправить его на Север и когда вместо ответа его снова
превращают в "воздушного извозчика", на этот раз между Симферополем и
Москвою. Что же это за тайная тень, которая каждый раз ложится поперек его
дороги? Не знаю. Не знает и он.
одна догадываюсь, как устал он от этих однообразных рейсов, похожих один
на другой, как тысяча братьев...
первой странице?
Саня в отпуске, и я так счастлива, что он в отпуске и что мы вдруг решили
поехать в Севастополь, а оттуда и сами не знаем куда.
действительно стремится вперед. Нансен об Амундсене..." Это было моим
девизом, когда мне было четырнадцать лет. Здорово, да? А теперь вперед и
назад. Москва-Симферополь.
его колеблющийся свет. Время бежит, не оглядываясь, и останавливается лишь
на один вечер, когда Саня рассказывает - не мне - всю свою жизнь. В саду
клуба летчиков в Татарском поселке происходит этот большой разговор. Сад
разбит вдоль покатого склона, дорожки сбегают вниз и через заросли
цветущего иудина дерева пробираются к морю. Гравий скрипит под осторожными
шагами входящих летчиков. Вдруг налетает ветер и вместе с ним лепестки
вишен и яблонь из садов Ай-Василя. Это открытое партийное собрание,
открытое в буквальном смысле слова - на площадке перед эстрадой, под
южным, быстро темнеющим небом.
этими внезапными паузами, которыми он останавливает себя, когда начинает
говорить слишком быстро. Волнуется. Еще бы!
кино, когда чей-нибудь голос неторопливо говорит о своем, а на экране идут
облака и вдоль широкой равнины далеко простирается туманная лента реки.
Утро. И юность кажется мне туманной, счастливой.
Онегина в четвертой школе. На катке он впервые говорит мне, что идет в
летную школу. Я вижу его в Энске, в Соборном саду, потрясенного тем, что
он прочел в старых письмах. В Москве, на Севере, снова в Москве - перед
целым миром он готов отстаивать свою правоту.
что о нем говорят. Он выделяется своей начитанностью, культурностью. Как
летчик он еще в 1934 голу получил благодарность от Ненецкого национального
округа за отважные полеты в трудных полярных условиях и с тех пор далеко
продвинулся вперед, усвоив, например, технику ночного полета. Конечно, у
него есть недостатки. Он вспыльчив, обидчив, нетерпелив. Но на вопрос:
"Достоин ли товарищ Григорьев звания члена партии?" - мы должны ответить:
"Да, достоин".
Беренштейнов, и все, кажется, было бы хорошо, если бы, просыпаясь по
ночам, я не видела, что Саня лежит с открытыми глазами. Каждую неделю на
Невском в театре кинохроники мы смотрим испанскую войну. Юноши в клетчатых
рубашках скрываются среди развалин Университетского городка под Мадридом с
винтовками в руках - и вот поднялись, пошли в атаку. Пятый полк получает
оружие. Из осажденного Мадрида увозят детей, и матери плачут и бегут за
автобусами, а дети машут, машут - да правда ли это? Правда. Так пускай же
никогда и нигде не повторится эта горькая правда. Никогда и нигде! Откуда
же эти подступившие к горлу слезы, это горькое предчувствие, этот вихрь
волнения, вдруг проносящийся в темноте маленького, душного зала?
среди каких-то старых шуб и ротонд, стоим и молчим. Последние четверть
часа перед новой разлукой! Он едет в штатском, у него странный, незнакомый
вид в этом модном пальто с широкими плечами, в мягкой шляпе.
Маккефри Энн
Каменистый Артем
Сертаков Виталий
Жюль Верн
Прозоров Александр
Рыбаков Вячеслав