Чтение 99–й страницы книги ~Открытая книга~

КТО ВИНОВАТ?

"Мы все виноваты, а ты - больше всех" - вот что звучало в каждом слове
Коломнина, Лены, Лаврова. Весь коллектив лаборатории думал именно так, в
этом не могло быть ни малейших сомнений! Я не видела Рубакина после защиты,
но при одной мысли о предстоящем разговоре с ним у меня становилось еще
тяжелее на сердце.

Усталая, расстроенная, в первом часу ночи я вернулась домой. Андрей был
в Средней Азии, Агния Петровна с Павликом жили на даче. В комнатах было
по-летнему пусто, и никто не мешал мне бродить из угла в угол и думать о
том, что случилось. А случилось то, о чем необходимо было подумать.

Было ли это случайностью? Нет! Задуманный, преднамеренный, тонкий
маневр - вот что произошло на наших глазах. И не такой уж тонкий -
высказаться "за", а проголосовать "против"!

Кто был заинтересован в том, чтобы талантливая диссертация провалилась?
Крамов? Да. Зачем?

Причина могла быть только одна: он убедился в том, что работа Виктора в
конечном счете направлена против его теории. Угроза "школе"! В опасности
непререкаемый научный авторитет, заслуженное, уважаемое имя!

Но ведь признание подобной угрозы означало бы одновременно признание
собственной слабости - неужели этого не понимает Крамов?

"Да, может быть, и не понимает, продолжала я думать, умываясь на ночь и
с трудом удерживаясь, чтобы не сунуть разгоряченную голову под холодную
воду. - В конце концов Виктор настаивал на поисках общебиологических
закономерностей - и только. Правда, он высмеял вздорную идею об "иммунитете
в пробирке", с которой носился один из учеников Крамова в Ростове. Неужели
этого было достаточно... Черт побери! Жаль, что я не посоветовала Виктору
вычеркнуть из диссертации эту страницу.

"Да что за вздор лезет мне в голову? - ужаснулась я через минуту. - Не
вычеркивать нужно было, а подробно развить эту мысль. Не прятаться, а
открыто выступить против - вот что я должна была посоветовать Виктору.

Виктор должен был выступить против. Но разве мог он на основании
частных данных выступить против сложной теории? Нет! Возражать должна была
я. Я обязана была сопоставить работы, подтверждающие теорию Крамова,
продумать ее исходное положение... и не сделала ни того, ни другого.
Почему?.. "

Я уснула, когда первые лучи солнца косо скользнули в комнату и зеленые
стеклянные дверцы книжного шкафа успокоительно заблестели на гранях.

Было уже темно, и в садике перед домом ярко белели сушившиеся на кустах
полотенца. Свет из рубакинских окон падал на бузину, и что-то южное
представилось мне на мгновение, когда я увидела эти пышные, тонко
вычерченные в темноте кусты. "Свет горит, вот хорошо, значит, дома!" Но дома
был только Петр Николаевич, а Лена - в театре, на спектакле "Таня".
Несколько дней назад я была на премьере этого спектакля и потом в институте
очень хвалила его и советовала всем посмотреть.

- Не помешала?

- Нет, я вас поджидал.

По-видимому, я застала Рубакина в разгаре работы, и ему не сразу
удалось от нее оторваться. Раза два он покосился на рукопись из-под очков,
потом не выдержал и быстро дописал какую-то фразу.

- Как Виктор? - спросил он. - Очень расстроен?

- Да.

Мы помолчали.

- Ну, а теперь подумаем вместе. Что же все-таки произошло на наших
глазах?

- Произошло то, что Крамов подстроил провал.

- А вам не приходило в голову, что это могло случиться?

- Нет. Тем более что Виктор открыто не утверждал, что его выводы
противоречат крамовской теории.

- Вот это и было ошибкой.

- Возможно. Но для прямого нападения не было достаточных данных.

Рубакин взял со стола журнал и открыл его на загнутой странице.

- Вы уже получили последний номер ЖМЭИ?

- Нет еще.

- Вот, посмотрите.

Я пробежала статью. "Школа Крамова", "Проблематика Крамова" - эти слова
повторялись на каждой странице. Статья принадлежала Крупенскому. В одном
месте - эти строки были подчеркнуты Петром Николаевичем - упоминался Виктор.
Я читала, не веря глазам! Крупенский кратко излагал содержание диссертации и
тут же обрушивался на нее в резком и пренебрежительном тоне.

- Мерзавец!

- Хорош, а? Познакомиться в качестве официального оппонента с
неопубликованной работой, почти не возражать против нее ни в отзыве, ни на
защите, а в печати заранее опорочить! Надо обсудить этот вопрос на
теоретической дискуссии внутри института.

- Хорошо, Петр Николаевич.

Он молча взглянул на меня.

- А ведь мы должны были предвидеть то, что случилось, Татьяна.

- Мы? Нет, я. Кто же, если не я, Петр Николаевич? Но я сама запуталась,
растерялась. Мы с вами не раз говорили о том, что лаборатория работает без
прежней уверенности, что за два года мы не сделали почти ничего.

- Да. Но для того, чтобы помочь вам, я прежде всего должен был сказать
себе: Крамов не прав. Нужно было проверить его работы, понять: откуда
взялась, чего добивается, какое место в науке заняла его школа? Вы
когда-нибудь думали об этом, Татьяна?

- Думала. Но мне казалось, что для этого нужно взглянуть на жизнь его,
а не своими глазами.

- Именно. А вот попробуем взглянуть на жизнь его глазами. Прежде всего
- что сказать о нем как о деятеле науки, не вообще, разумеется, а советской
науки? Дарование крупное. Но это ученый, который фактически давно не
участвует в той борьбе за новое, которая идет в глубине нашей науки. Когда
это произошло - не знаю. Нельзя представить себе день, месяц, год подобного
перелома. Он готовился исподволь, понемногу. Вдруг оказывается, что никто не
помнит первых талантливых работ, что капитальный труд, написанный в
двадцатых годах и еще недавно стоявший на полке каждого серьезного
микробиолога, устарел. Что для нового издания нужно переписать каждую
страницу. Что каждое утро нужно отправляться в лабораторию и работать -
головой и руками. Что нужно думать, думать и думать... Хлопотливое дело! А
между тем вокруг живет, кипит, бьется жизнь. Ведь не угнаться, не
удержаться, обходят со всех сторон! Молодые идут - беда, что с молодыми
делать? И вот понемногу, незаметно, а может быть, поглядывая на тех, кому
прежде тебя пришла в голову эта мысль, начинаешь подумывать о другом пути. В
самом деле - еще вчера ты болезненно-остро чувствовал всю непрочность своего
положения. Сегодня ты появляешься на арене как основатель учения, создатель
теории, которая стремится охватить самые общие вопросы науки. Но теория -
это одна сторона задуманного маневра. На одной теории далеко не уедешь.
Чтобы воспользоваться ею, нужны люди. Нужны последователи, ученики,
организаторы...

Раздался телефонный звонок.

- Слушаю, - сказал Рубакин.

Очевидно, никто не ответил. Он положил трубку.

- Не думайте, что я оправдываюсь, Татьяна. Я виноват больше, чем вы.
Во-первых, я стал сомневаться слишком поздно. Во-вторых, я долго не понимал,
что весь институт на ложном пути, не понимал, потому что дело все-таки шло.
А шло оно потому, что у нас много способных людей, работающих не только в
вашей лаборатории, но и у Крупенского, Догадова, Бельской; шло, потому что
факты остаются фактами вопреки ложному направлению.

Снова позвонил телефон, Петр Николаевич сказал: "Слушаю. Да, у нас", -
и передал мне трубку.

- Это вы, Татьяна Петровна? Вам телеграмма.

Это был Илья Терентьич.

- Прочтите, пожалуйста.

- Сейчас. "Встреча отменяется. Сообщите Малышеву. Шестьдесят восемь.
Андрей".

- Ничего не понимаю, - сказала я. - Когда отправлена телеграмма?

- Четырнадцатого, в час дня.

- Как вы сказали: "Встреча отменяется... "

Илья Терентьич прочел телеграмму снова.

- Что случилось? - с беспокойством спросил Рубакин, когда я положила
трубку.

- Какая-то странная телеграмма от Андрея. - Я повторила текст. - Что
это значит?

- Ничего особенного. Просит, чтобы его встречал Малышев, а не вы.

- Почему? И что такое шестьдесят восемь?

- Очевидно, номер поезда?

- Нет, шестьдесят три. А почему нет номера вагона? С ним что-то
случилось.

- Полно, Татьяна.

- Петр Николаевич, с ним что-то случилось. И что это за "сообщите"?
Почему на "вы"?

- Да разве так еще иногда путают на телеграфе? А вы позвоните Малышеву.
Может быть, он что-нибудь знает?

- Да, да!

Лена пришла, когда я звонила Малышеву в Наркомздрав, где мне сказали,
что он поехал домой, потом - домой, где мне ответили, что он еще в
Наркомздраве.